Петля для полковника - Лариса Захарова

Полковника настораживало лишь одно — о смерти Киреева Калиев узнал только от Быкова. Если не притворяется, то этот факт говорит о том, что либо все «деловые» отношения с Киреевым и Преснецовым прекратились после «разгона» хладокомбинатского начальства, либо они вообще не касались хладокомбината — и Быков сейчас идет по тупиковому пути следствия.

— С Треуховым Киреев вас никогда не знакомил? — спросил Вячеслав Иванович.

— Это с каким еще Треуховым? — вскинул брови Калиев. — С этим бандитом, прорвавшимся к власти над торговлей? Я с преступниками не вожусь!

— Ну, положим, это сейчас Треухов известен, как преступник. А всего каких-то пять-шесть лет назад — вполне уважаемый человек, пожать руку которому многие считали для себя за большую честь.

— Я не подлипала! — с восточной гордостью отказался от знакомства с Треуховым Тофик Садыкович.

— Короче, с Треуховым вас не знакомили, — подытожил Быков. — Так и внесу в протокол... — Он внимательно посмотрел на Калиева. Думал, сейчас заерзает, ведь и у Треухова можно спросить... Но Калиев остался безмятежен.

— Ну а что за человек Киреев?

— «Аут бене, аут нихиль...» Так говорят?

— Да, так, — усмехнулся полковник. С латынью, оказывается, знаком его собеседник: «О мертвых или ничего, или хорошее». — Так что вы предпочитаете — молчать о Кирееве или расскажете что-то достойное его памяти?

— Плохого мне нечего о нем сказать. Приятель. Понимаете? Приятель! Что тут плохого? А хорошего могу рассказать сколько угодно — записывайте! Никогда ни в чем не подводил! Положиться можно, довериться можно... — горячо заговорил Калиев.

Вячеслав Иванович остановил его:

— Давайте договоримся так. Общих слов мне не надо. Мне нужны конкретные факты. Вы вот сказали, Кирееву можно было довериться. В чем же вы доверялись ему?

— Ну... такие дела... Девочки... И чтобы Надя, жена, не знала. Она ревнивая...

 «Улизнул от ответа, — отметил Быков. — Но прижать нечем. Пока не разберусь, что к чему на рыбозаводе, прижать нечем. А вот если найду, придется тебе со всей искренностью признаваться, в чем ты доверялся Кирееву».

— Как я понял, Киреева вы знали лучше, чем Преснецова?

— Да, конечно, — кивнул Калиев.

— Но тем не менее, что за человек, по вашему мнению, Преснецов? На него тоже можно положиться?

— Я плохо его знаю, но друг моего друга — мой друг. Одно могу сказать — Преснецов богатый человек, я был у него дома, видел его вещи. Богатые люди — равнодушные люди. Так на Востоке считается.

— Что ж так нелестно о друге своего друга?

— Почему о смерти Виктора от вас узнал?!

— А что Балакин арестован, Преснецов довел до вашего сведения?..

— Да? Что же он натворил? Тихий такой... — Удивление Калиева было неподдельным.

— Натворил... И притом на пару с Киреевым. Только вот Киреева убили, а Балакина, видимо, спасли крепкие стены тюрьмы.

— Киреева убили?.. Я понял вас, что он умер! Виктора убили?! Какой шакал посмел поднять...

— Не знаю, Тофик Садыкович, пока не знаю, что за шакал. И правильно вы сказали, Преснецов — равнодушный человек. Я встречался с ним после смерти Виктора Николаевича. Эта смерть вас потрясла куда больше, чем его, как я вижу.

— Ай, шайтан... — причитал Калиев.

— Когда в последний раз вы виделись с Преснецовым, говорили с ним, звонили ему, писали? Он вам писал?

—Да не писал, не звонил, не говорил я с ним! Уж года два!.. — выпалил Калиев, раскачиваясь всем телом, горестно обхватив руками голову. — Ай, шайтан...

«Да, отношения прекратились, как только Преснецов ушел с хладокомбината...»

— А с Киреевым?

— Виктор мне звонил, когда умерла Мария Викторовна.

— Вы знали, что Киреев открыл кооперативное кафе?

— Ничего больше не знал. Как умерла Мария Викторовна, ничего о Викторе не знал.

— И он больше не звонил и не писал вам?

— Ну да! Траур у человека! Чего писать?

«Почему же Киреев не стал завязывать деловых отношений с этим рыбозаводом, где, казалось бы, у него есть свой человек? Почему предпочел обратиться в «Звейнекс», а не сюда? Потому что опасался идти по пройденному пути?.. Да... Видимо, зря я поехал в Астрахань. Было у них что-то. Два года Калиев и Преснецов не знаются. Было да сплыло! И как реконструировать это былое, я пока не знаю. Тем более директор на рыбозаводе новый, о Тофике Садыковиче самого высокого мнения как о старейшем работнике предприятия. Надо возвращаться к делам хладокомбината...»

— А почему, Тофик Садыкович, вас не удивляет и не огорчает, что Балакин арестован? Вы и знакомы, и являлись деловыми партнерами.

— Да... Я Балакина совсем мало знаю. И потом... Он бухгалтер, значит, на деньгах сидит, кто на деньгах сидит — тот рано или поздно сядет. Деньги ведь соблазнительны, — Калиев поежился. — А мне что... Я не знаю, как пахнут деньги. Для меня важно, чтобы у рыбы запах свежий был.

— Почему ваш рыбозавод прервал отношения с Москвой?

— Вы меня так спрашиваете, словно наш завод — частная лавочка. Куда наши фонды переориентировали у вас, в Москве, туда наша продукция и пошла. Сейчас даем рыбу Киеву и Новосибирску. Почему? Спросите у Минрыбхоза, — в тоне Калиева слышалось и раздражение, и какая-то давняя неудовлетворенность.

Сотрудники отдела по борьбе с хищениями соцсобственности проинформировали Быкова, что обстановка на рыбозаводе спокойная. Ревизии, проверки всегда разрешались благополучно, как и последняя, проведенная по инициативе нового директора.

«Осторожный человек», — подумал о новом директоре Вячеслав Иванович и направился к нему.

— Честно говоря, меня очень смутило ваше появление в наших палестинах, — сказал Быкову директор, молодой человек тридцати пяти лет. — Давайте брать быка за рога: что вас привело к нам? Будем говорить как профессионалы. У меня два высших: Московский рыбный и юрфак Казанского университета.

— Стало быть, на должность директора вас избрали, Евгений Михайлович? — Полковник смотрел на него с чисто человеческим любопытством. — Первый раз говорю с избранным руководителем. Тяжелое испытание для честолюбия?

— Я перенес легко. Сюда рвался только ради возможности работать самостоятельно.

— А почему «прокатили» бывшего замдиректора, Уткина?

— Его «прокатили» потому, что слишком много в рот смотрел бывшему директору. Да и не считали Уткина на заводе порядочным человеком. Какие-то грешки, как намекалось, за ним водились. Уж не они ли и познакомили нас с вами, Вячеслав Иванович?

— Боюсь пока что-либо утверждать. Пытаюсь разобраться. В каких отношениях Уткин был с Калиевым?

— В совершенно непримиримых. Камень преткновения — вопрос плана любой ценой. В том числе и закупок красной рыбы не у совхозов и колхозов, а у частных лиц. Честно говоря, я ни разу не видел ни одного документа на этот счет, но говорят, подобные факты случались. Тофик Садыкович блюл и блюдет репутацию предприятия.

— А на Москву у Уткина были личные выходы?

Директор махнул рукой:

— Как я могу ответить на такой вопрос? Я мало знаком с Уткиным, а теперь он переехал в Керчь — ведь работать нужно по специальности. Он рыбник.

— Уткин ушел с завода из-за оскорбленного самолюбия?

— С одной стороны, да. А в общем, он подвел меня. В частности, Уткин руководил вопросами снабжения и сбыта. Можно сказать, план июня сорвали по-глупому, а я считаю — из-за халатности Уткина. Оказалось, не во что паковать продукцию. Уткин так и не смог договориться с картонажниками — такие голубенькие коробочки, видели, наверное...

— Когда, говорите, не выполнили план?

— В июне. Картонажники подвели... И Уткин не среагировал вовремя. Запросы писали, объяснялись, чуть ли не до арбитража дошли, хотя вполне могли без бумаг обойтись — вон, окна кабинета директора «картонки» из моих окон видны, — показал Евгений Михайлович.

«В июне Уткин еще работал здесь, — подумал Быков. — Не хватило коробочек... И тут-то он уволился. Почему же не договорился с картонажниками при новом директоре? Специально, чтобы сорвать новому директору план? Или были более веские основания?»

— Евгений Михайлович, а вы не могли бы позвонить вашему соседу? — Быков кивнул в сторону окна. — Я хотел бы встретиться с ним.

XI

Они обсудили все наболевшие вопросы здравоохранения.

В кафе не попали, сидели в сквере у памятника Юрию Долгорукому. Он постепенно переводил разговор на проблему человеческого одиночества как фактора заболеваемости. Она фыркнула:

— Я тоже живу одна, и ничего, вполне здорова, и нервная система у меня покрепче, чем у замужних подруг.

На том он ее и поймал.

— Вы настолько оберегаете свои нервы от любых встрясок, — вкрадчиво заговорил Чесноков, — что вас не особо задела даже печальная история с вашей ближайшей подругой, Юлией Зайцевой. А вы, как сказано в частном определении суда, вы — одна из тех, кто создал предпосылки стресса, пережитого Зайцевой, стресса, поставившего ее на грань самоубийства. Вы знакомы с такой статьей уголовного кодекса — доведение до самоубийства?