Ветвь оливы - Вера Космолинская

— Да… — Пуаре продолжал заботливо придерживать меня за плечи, усадив на обитую бархатную скамейку и вглядываясь мне в лицо с более искренней тревогой чем прежде, пока я, сволочь такая, исподтишка следил за ним, не забывая просчитывать в уме, что с ним можно будет сделать при малейших признаках опасности. — Послушай, у тебя же лихорадка! Знаешь, так бывает — становится лучше, а потом… Надо вернуться?!

— Ничего… Пройдет.

Круги перед глазами стали выцветать, теряя ядовитую яркость и вращаясь все медленнее. На самом деле, я и сам уже немного тревожился, что переоценил себя и недооценил возможное побочное действие непроверенного лекарства. Ох уж… проверять так с музыкой… А если мы с Изабеллой ошиблись и все испортили, то так быстрее закончится. Тоже, по-своему, неплохо.

А в следующее мгновение я перестал беспокоиться. Самочувствие стремительно улучшалось, а сознание прояснилось, став чистым как стеклышко. Периоды слабости сменялись ощущением почти полного восстановления, будто мой организм, то и дело расклеиваясь, тут же «склеивался» снова, и с каждым разом у него это получалось лучше и лучше. Интересный эффект, но не то, чтобы какой-то уникальный. К тому же, благодаря этим приступам я даже все еще походил на нормального человека. Пуаре на самом деле разволновался, увидев меня в таком состоянии, тогда как будь все гладко, на его месте я перестал бы верить самому себе и на ломаный грош.

Теодор наконец спокойно уселся на сиденье напротив и посмотрел на меня с глубокой укоризной, если не с осуждением.

— Что происходит, Поль? И как ты только во все это вмешался?

— Расскажу, когда узнаю получше. — Это была шутка. Есть вещи, о которых не рассказывают.

Он насупленно покосился в окно.

— Это ведь ты расспрашивал меня о хранителях, когда еще ничего не было ясно. Ты что-то знал или подозревал.

— Я бы не расспрашивал, если бы все знал.

Пуаре кивнул и снова молча уставился в окно.

Что ж, и он никогда не был склонен откровенничать о вещах, которые казались ему государственными.

— Я думал, ты не любишь политику, — пробормотал он, спустя какое-то время.

— Ненавижу, — подтвердил я.

Воздух, проникавший в окно, был не так уж свеж. Прохладный ветерок приносил с собой не только запахи палой листвы, речной влаги и сточных канав. Мертвецов убрали, но всю пролитую кровь так просто не соберешь. И не в теплые августовские дни. Перестук копыт, поскрипывание ремней, на которых покачивался короб кареты, отдавались чем-то безмятежно-будничным. Как синее небо и тепло дня — которому все равно, что происходит. Время течет своей дорогой, и ему нет дела, какие события его наполняют, даже если кто-то вздумает поставить запруду и переменить русло. Воде все равно, куда течь.

— А куда, собственно, девают трупы? — поинтересовался я.

— За городскими стенами выкопали ямы, — ответил Пуаре. — Главным образом — туда. Некоторых сбрасывают в реку. Но зачем ее травить? — он пожал плечами. — А некоторых, кого повезет, доставляют в катакомбы.

Лувр тоже был пропитан смешанными миазмами. Заметив, как я украдкой повожу носом, Теодор тихо усмехнулся:

— Приходится жечь благовония.

— Неблагодарное занятие, — посочувствовал я. И подумал, уж не из подобных ли соображений неунывающая герцогиня де Ла Гранж вылила на корзинку с цветами столько духов. Может быть, мы зря над ней потешались.

Пуаре свернул в неприметный переход.

— Куда это мы?

— Тс… — прошипел он ныряя за занавеску и сворачивая в следующий коридорчик. — Надо, чтобы тебя видели как можно меньше. Хотя бы пока что…

Это при том, с какой помпой мы приехали в карете? Правда, после этого мы сразу двинулись к одному из боковых входов, а не к главному, будто на встречу к какой-нибудь фрейлине или для каких-то сугубо казарменных дел.

То, как мы передвигались, живо напоминало рассказ Рауля. Должно быть, теперь это обычное дело. Один запущенный коридор сменялся другим, и наконец мы остановились у неприметной двери, невыразительной и рассохшейся.

— Вот и все, — отрешенно сказал Теодор. — Дальше ты пойдешь один. Там тебя должен кто-то встретить и проводить. Я подожду тут неподалеку. Удачи.

Я окинул его заинтересованным взглядом. В меру похоронен, но не слишком.

— И долго будешь ждать?

Он пожал плечами.

— Мне еще везти тебя обратно. — Прозвучало с каким-то сомнением.

— Что ж, ладно. — Я положил руку на дверь.

— Постой… Оружие ты должен оставить здесь.

Я обернулся и посмотрел на него в упор:

— Точно должен?

Перевязь, поддерживающую левую руку, я снял еще в карете, под предлогом обычной вежливости — а на самом деле, чтобы не мешала. Теодор, разумеется, предупреждал, как мог.

А ведь мог бы поведать, каким путем мы должны пройти. Одно это показало бы, почему он беспокоился. Но он этого не сделал. Катакомбы, стало быть?..

— Ладно. — Одой рукой я отстегнул пряжку и Пуаре сам подхватил портупею с пристегнутой рапирой и дагой.

На мой пристальный вопросительный взгляд он кивнул.

— Теперь все.

Давно меня зная, он мог хотя бы спросить, нет ли при мне чего-нибудь еще. Но он не спросил. По его глазам я видел — он знает, что есть. Но тут уж он готов был рискнуть.

Косвенно это говорило о том, что он не уверен в том, что это действительно опасно. Если бы ему дали знать точно и дали прямое указание, то обнаружься потом при мне что-то, ему не сносить головы. Но он только подозревал и не собирался лишать меня всех шансов, уповая все же на то, что все обойдется само собой.

Пуаре неуловимо подмигнул, я слегка кивнул ему в ответ и толкнул рассохшуюся створку. Шагнув за порог с показной беспечностью, я переместил ушки на макушку и приготовился к сюрпризам. Бисер перед свиньями. Комната была пуста, если не считать развернутого ко мне спинкой старого кресла. Все в точности как рассказывал Рауль. В замызганное, а вернее еще и в забитое наполовину доской окошко сочился тусклый свет. Я плавно прикрыл за собой дверцу, хоть глаза еще не совсем привыкли к полумраку, и не очень удивился, расслышав тихий смешок. В кресле кто-то прятался. Но судя по звуку, кто-то нестрашный.

— Всегда мечтал увидеть привидение, — сказал я вслух, поощряя последнее появиться на сцене.

Из-за высокой спинки старого кресла, в котором, по слухам, некогда нашел себе пристанище мертвец, выглянула симпатичная маленькая фрейлина в хрустящем кремовом платье со стоячим кружевным воротничком и с лукавой улыбкой присела в реверансе. Очень хорошенькая и совсем молоденькая — лет пятнадцати, не больше. Ее глаза блестели в сумраке как большие яркие бусины.