Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь: Повести - Виктор Московкин

Ребята потянулись к нему со своими изделиями, а мастер, составив из разных плиток миллиметры и микроны, указанные в чертеже, замерял рабочую часть скобы, которую ему подавали. Было видно, кто какой добился точности. Принимая у Алеши скобу, Максим Петрович по морщился.

— Что у вас за руки! — взорвался он. — Вы только по смотрите: подержали в руках отшлифованную деталь, и она уже покрылась ржавчиной.

Конечно, все посмотрели на свои блестящие новенькие скобы — они были покрыты рыжими точечками.

Все объяснялось просто: от волнения ладони у них становились потными и деталь от прикосновения ржавела. Это уж потом, когда машинное масло впиталось в кожу, можно было без опаски держать в руках отшлифованный металл. А сейчас мастер, возмущаясь, всем настрого запретил прикасаться к плиткам Иогансона. И лучше бы не делал этого запрета.

Венькину скобу мастер проверял долго, сдвигал набор плиток с края на край, смотрел на свет — нет ли зазора между плитками и рабочей частью скобы, — сначала лицо его выражало недоверие, потом стало добреть.

— Точность поразительная. Молодец, Веня. За такую работу уже сейчас можно дать хороший рабочий разряд. Молодец, удивил, бесененок, — еще раз похвалил он смущенного и счастливого Веньку.

И вот когда все смотрели на мастера, показывавшего Венькину скобу, Павлуша Барашков, не в силах преодолеть искушения, протянул руку и цапнул с бархата тоненькую пластинку. Наверно, она была скользкой, а может, Максим Петрович своим предостерегающим жестом испугал мальчика, пластинка выскользнула из пальцев. Все оцепенели. В немой тишине послышался слабый и тонкий удар, чем-то похожий на звон разбитого стекла. С тревогой смотрели ребята на засаленный деревянный пол — пластинка, еще только что уютно лежавшая в бархатном гнездышке, раскололась. Максим Петрович тяжело нагнулся, подобрал оба осколка. Он ничего не говорил, словно обессилел. И тогда подал голос Павлуша Барашков: ревел он с захлебом, по-детски, жалко тряслись худенькие плечи. Можно было пожалеть его — не со зла же! — но ребят как прорвало:

— Вылез напоказ, шустряк! Надо ему было…

— Я не наро-о-чно-о! — заливаясь слезами, оправдывался Павлуша.

— А зачем хватал-то? Не нарочно он! Не лез бы прежде…

Возмущались и искренне и просто так, нашлась почва и для подхалимства:

— Сказал же Максим Петрович — не трогать. Что, мастер зря говорить тебе будет? Он, может, за эти плитки головой отвечает.

— Хватит! — одернул расходившихся учеников Максим Петрович. — Пошумели — и хватит. Скверно, что так случилось, единственный комплект в училище, беречь бы надо, но теперь чего уж… Замолчи, Барашков, стыдно небось, без пяти минут рабочий, а давишься слезами. На заводе не посмотрят на твои слезы, там за порчу инструмента расплачиваются заработком.

— Папа уплатит, — с надеждой, что ругать больше не станут, промолвил Павлуша: в отличие от многих Павлушин отец был не на фронте, имел бронь.

— Это делу не поможет, — отрезал мастер.

— А что, Максим Петрович, новую пластиночку уже никак не сделать?

— Почему никак не сделать, сделать можно. Стали у нас такой нет. Пластинку, чтобы была твердой, не снашивалась, закаляли без отпуска. И потому она очень хрупкая. Я виноват — не предупредил вас об этом. Но к делу. Кто еще не сдавал работу? Микерин, где твоя скоба?

Жавшийся сзади Вася Микерин угрюмо пробормотал:

— Я не успел, Максим Петрович, не доделал…

— Чем же ты занимался все это время? — мастер подозрительно пригляделся к его заплывшему глазу. — А ты, никак, опять дрался, Микерин? — уверенно заключил он. — Когда все это кончится?

Ученики с любопытством прислушивались к разговору, ухмылялись. С неосознанной жестокостью подростков злорадно поглядывали на Васю, осторожно косились на Веньку — они знали, почему у Васи заплыл глаз.

— Я должен тебя предупредить, — говорил Максим Петрович. — Ты постоянно ходишь с синяками, к работе у тебя душа не лежит. В чем дело? Может, ты ошибся, выбрав специальность слесаря?

Внезапно Вася сорвался с места и, к удивлению мастера, выбежал из мастерской.

— Что-то с ним происходит, — покачал головой мастер. — Ребята, вы ведь знаете, что с ним?

На кого он смотрел, те пожимали плечами. Ученики уклонились от ответа. Максим Петрович так и думал, что ему ничего не скажут: это был их мир, и они его оберегали. Он уже давно замечал, что у Васи Микерина нет дружбы с ребятами, его будто избегают. Максим Петрович не без основания подозревал Веньку Потапова — без него ничего в группе не происходит, а как быть уверенным, не возведешь ли на парня напраслину по одним догадкам? К Веньке Потапову отношение у него изменилось. После долгой отлучки он стал серьезнее и молчаливее, что греха таить — Максиму Петровичу иногда не хватало его озорных выходок, легкого панибратства, с каким тот вначале относился к нему, а сегодня вовсе поразил: ну-ка, лучшая работа в группе! Кто бы мог подумать! Принимая детали, оценивая их опытным взглядом, Максим Петрович по этим деталям мог многое рассказать и о самих учениках: сразу видно умение и кто усидчив и аккуратен, кто тороплив, небрежен… «С Микериным надо говорить наедине, надо это делать не откладывая».

Алеша искренне радовался Венькиному успеху. Его, правда, царапнуло, когда Максим Петрович, осматривая его работу, вздохнул: он ждал от Алеши большего. Бабушка сказала бы: «Заниматься — так чем-то одним, будешь хвататься за то, за другое — всего и будет понемногу». В их доме живет старичок, который, как говорят, за все берется: и шкафы делает, и картины рисует, и что-то лепит из гипса — все из его рук выходит вроде бы то и вроде бы не то. Только сам он этого не замечает, гордится собой: все могу. Вот и он всю весну разрывался между учением и рыбалкой, и того, и этого хотелось. Таких людей зовут дилетантами. Значит, он, Алеша, дилетант. Но он подтянется…

А Венька в самом деле молодец, даже Сеню Галкина обошел. Сеню мастер по привычке похвалил: не может Сеня сделать что-нибудь не добротно, не умеет. Поэтому мастер принял Сенину работу — и все. Нет, не зря Венька рассказывал, как в эвакуации скучал по мастерской, боялся — не придется делать угольники, какие мастер показывал в первый день при приеме в училище. Доказал, что может лучше всех работать.

Остаток дня ушел на упаковку скоб — их обертывали промасленной бумагой и складывали в ящики. Потом ящики отправят на завод.

В столовой Максим Петрович озабоченно оглядывался, нервничал. Потом подошел к столу, за которым сидели Венька и Алеша.

— Ребята, нигде нет Микерина. Вы не видели?

Те — вот прохиндеи — обвели взглядом столы, учеников, склонившихся над едой. Невинно сообщили:

— Верно, нет Микерина. Странно… Столовую он никогда не пропускал.

— Вы знаете, отчего он дичится. И эти постоянные драки, синяки. Признавайтесь, что с ним?

— Чего признаваться-то, Максим Петрович? — сказал Венька. — Уж если пошло на то… после, как накапал он на нас директору и не захотел потом честно признаться, поколотил я его.

— Ты? Поколотил? — И без того бледное, с желтизной лицо старика посерело, он вглядывался в честно раскрытые Венькины глаза, словно все еще надеялся, что тот пошутил. Венька мужественно выдержал его тяжелый взгляд, не моргнул даже.

— Ты понимаешь, что ты наделал? Да за такие дела тюрьма полагается. Ах, Потапов, Потапов!

— За подлость тоже надо платить, — не сдавался Венька. — Нас небось к директору потащили, обвиняли… А из-за кого? Из-за хорька Микерина. И не убивал я его, чего тюрьмой пугать. Мы сами, Максим Петрович, разберемся, не надо вам вмешиваться…

— Да что ты говоришь такое! — возмутился мастер. — За каждого из вас в ответе. Не убивал он его, разбойник! Помириться надо. Приведите его, все и обговорим.

— Ничего не выйдет, Максим Петрович, — легко сказал Алеша. — Пусть бы лучше сказал при всех, как бегал доносить директору, зачем это ему понадобилось… И то едва ли получится…

— Ты-то что Потапову поддакиваешь? — вспылил мастер. — Защитник еще выискался.

— Я правду говорю. Хотите вы или нет, но и прощать такое… Чехарда будет в группе.

— Мелкие отношения, — ехидно поддакнул Венька.

Максим Петрович в отчаянии покачал головой.

— В гроб загоните своими шальными выходками, бесененки, никакого с вами сладу. Я уже сказал, Потапов, обговорим. Мне его поступок тоже не по сердцу, но и жестокость ваша — бить товарища — не выход. Ищите Микерина.

И Максим Петрович, словно опасаясь их отнекиваний, поспешно отошел. За последнее время он сильно сдал, ходил ссутулившись.

— Веньк, а может, хватит с этим хорьком? А?

— Так он же упрямится! Стоит на своем, как будто не мы, а он во всем прав. Сумел сподличать, сумей сказать честно. А как же еще!

— Мастера жалко, извелся он совсем. В мастерской, смотришь, ноги еле волочит, лопатки выпирают, как у ощипанного петуха. Дома у него неладно и здесь тоже…