Девушка в белом кимоно - Ана Джонс

тот был на службе в вооруженных силах, то у них могли сохраниться упоминания об этом. Я открывала ссылку за ссылкой, пока не нашла нужный мне сайт, потом нужное отделение, а потом просмотрела часто задаваемые вопросы.

Как наследница, я могла запросить данные об отце, но не через Интернет, потому что он уволился из рядов вооруженных сил раньше, чем отпущенные для подобных запросов два года. Мне нужно будет подождать ответа от них от шести до восьми недель и в запросе отправить им копии кое-каких документов: номер карточки социального страхования, название отделения, в котором он служил, даты службы и копию свидетельства о смерти. Все это было у меня на руках, и я принялась за дело.

Я взяла нужные документы из отведенной для них коробки, сделала копии, чтобы утром отправить запрос, и уже оплачивала взнос за обработку данных, когда из папиной спальни донесся звук будильника. Он настроил его так, чтобы тот напоминал ему принимать лекарства на ночь, и каждый день я просто выключала его, но не убирала повтор сигнала. Просто, когда он срабатывал, я каждый день была вынуждена войти в его спальню, чтобы его выключить. Таким образом я напоминала себе о необходимости разобрать самые личные вещи папы.

Вот и сейчас в ответ на непрекращающийся писк я пробралась через лабиринт коробок, которые я упаковала и выставила в папину спальню единственное место, которое я пока не трогала, — нашла, куда подключался шнур от будильника, и выдернула его из розетки. Цифровой циферблат тут же ослеп.

Я стояла и просто на него смотрела.

Пришло время заняться этой комнатой, и я это знала.

Я перевела взгляд с будильника на старый семейный альбом, лежавший там же, возле кровати, на столике рядом с будильником. Недорогой альбом уже разваливался на части. Его листы были сделаны из плотной открыточной бумаги с клейким слоем, покрытым защитным прозрачным листом. А на этих листах были мы, наша маленькая семья из трех человек. Наши портреты уже выцвели и пожелтели. И из этой семьи осталась только я.

Ну или я так думала.

Мне по-прежнему не давала покоя эта мысль. Как будто тот факт, что у отца была еще одна дочь, что-то отнимал у меня. Это не так, потому что у меня был он сам. Вот же перед моими глазами целая полная любви жизнь — в каждом снимке. Я касаюсь кончиками пальцев фото из Малой бейсбольной лиги. Папа был моим тренером на поле и вне него, и он использовал игровые примеры, чтобы учить меня и в жизни.

«Устала? Поднажми еще немного».

«Победа не имеет значения, то, как ты ее добиваешься, — гораздо важнее».

«Ты — исключительный питчер, ты сильна на второй базе, но вокруг баз тебе не хватает скорости. Знай свои сильные стороны».

Знать свои сильные стороны... Выходит, я не знала собственного отца.

Моя голова все время пыталась сложить воедино то, что она знала: хороший отец, хороший человек, но, как бы ни страшно это звучало, мужчина, который бросил своего ребенка и его мать. В это мне категорически не хотелось верить. Папа никогда бы так не поступил. Я смотрела на его фото, чуть не плача. Вот только беда была в том, что я больше ни в чем не была уверена.

Я захлопнула альбом, зная, что в нем я не найду ответов на свои вопросы, и пошла к его комоду в поисках подсказок.

В верхнем ящике лежали поздравительные открытки. Несколько от меня, но большая часть — от мамы. И ни одной из Японии. В следующем ящике были футболки, еще в одном — носки и белье, но в самом нижнем на дне лежал конверт из манильской бумаги. Я посмотрела на него, потом с бьющимся сердцем и дрожащими пальцами взяла его и подняла округлый клапан.

Внутри оказались документы и страховка на кадиллак, которые бы мне пригодились, и все. Я закрыла конверт, положила его в коробку с надписью «Документы» и громко, разочарованно, но с облегчением вздохнула.

Стоя перед папиным шкафом, я уперла руки в бока и покачала головой, поражаясь тому, сколько всего он ухитрился туда затолкать. Я заметила его бейсбольную форму «Тайгерс» из джерси, сняла ее с вешалки и натянула свитер от нее поверх своей одежды. Она висела на мне мешком, но я чувствовала странное облегчение и радость, найдя что-то незапятнанное.

Я перебрала всю его одежду, проверяя карманы каждой вещи, перед тем как перейти к следующей.

Большую часть вещей он не носил уже долгие годы, на некоторых еще висели бирки. Свитера и всяческие коробки занимали самое верхнее отделение. Я встала на цыпочки и потянулась за коробкой из-под обуви, случайно сбросив пару других коробок, и вдруг весь пол оказался устланным черно-белыми фотографиями.

Это были армейские снимки отца.

Там были изображения его судна в заливе и экипажа на палубе. Да они и в самом деле были мальчишками. Чьи-то сыновья, впервые вырвавшиеся из дома, чьи-то школьные кумиры, обещавшие непременно писать. Дети, которые смотрели на тихую жизнь своих городков и желали себе другой доли. Я переворачивала снимки и заметила, что папа надписал фамилии своих сослуживцев: Валентайн, Элиот, Уэст, Спэйн.

Может быть, мне повесить объявление на сайтах встреч бывших сослуживцев? Если эти ребята все еще живы, что-то помнят и пользуются Интернетом, я могла бы попросить их пролить свет на эту историю. Ну да, шансов мало, но этим надо воспользоваться. Вдруг они подтвердят то, на что я так надеялась: что папа узнал о своей дочери уже много позже того, как они отбыли из Японии, и не смог вернуться обратно. Может, он даже не был уверен в том, что это его ребенок?

В сети я нашла несколько статей, посвященных теме, которой я интересовалась, и у них были заголовки: «Дети оккупации», «Дети врага», «Послевоенная скорая сексуальная помощь». И каждая из них вызывала разные вопросы.

Нс был ли использован этот ребенок как способ принудить отца к браку? Была ли та женщина, которой он писал, его подругой, или это кто-то другой? Наверняка кто-нибудь из его армейских приятелей об этом знает, вот только сколько из них осталось в живых?

Ну и конечно, среди этих снимков было много изображений отца. Привет, папа.

Он был воплощением мальчика с рекламных щитов пятидесятых, с густыми темными, приглаженными назад волосами. Его широкая улыбка излучала самоуверенность юности. Ему не хватало лишь кожаной куртки и мотоцикла вместо военной формы. Я тихо засмеялась