Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 9 - Генрик Сенкевич

Рассвет прервал его размышления. День вставал ясный, но холодный. Мацько чувствовал себя заметно лучше, дышал ровней и спокойней. Он проснулся только тогда, когда солнце уже стало сильно пригревать, открыл глаза и сказал:

— Полегчало мне. Где это мы?

— Подъезжаем к Олькушу. Знаете?.. Где серебро добывают и серебрщину отдают в королевскую казну.

— Вот бы нам все недра земные! То-то бы Богданец застроили!

— Видно, вам уже легче стало, — засмеялся Збышко. — Ого-го! И на каменный замок хватило бы! Давайте-ка заедем к ксендзу, там мы и приют найдем, да и вы поисповедаетесь. Все мы под богом ходим, но лучше, когда у человека совесть чиста.

— Я человек грешный и покаюсь с радостью, — ответил Мацько. — Снилось мне ночью, будто черти стаскивали с меня сапоги и между собой по-немецки болтали. Благодарение создателю, полегче мне стало. А ты соснул ли хоть маленько?

— Как же мне было спать, когда я за вами глядел?

— Так приляг хоть немножко. Как приедем, я тебя разбужу.

— Не до сна мне!

— Что ж тебе спать не дает?

Збышко поглядел на дядю детскими своими глазами:

— Что ж, как не любовь? Да у меня от вздохов уже колики в животе. А не сесть ли мне на коня, авось станет легче.

И Збышко соскочил с телеги и сел на коня, которого ему проворно подвел подаренный Завишей турок. Мацько от боли то и дело хватался за бок, но, видно, думал не о своей болезни, а о чем-то другом, потому что качал головой, причмокивал и наконец сказал:

— Дивлюсь это я, дивлюсь и надивиться не могу, что это ты до девок так охоч, ведь ни отец твой, ни я не были такими.

Но Збышко вместо ответа выпрямился вдруг в седле, подбоченился, поднял голову вверх и залился песней:

Плакал я до зорьки, и роса уж пала.Где ж, моя голубка, где ты запропала?Больше не увижу девушки я красной,Выплачу от горя свои очи ясны.Эй!

Это «эй!» раскатилось по лесу, отдалось от придорожных деревьев и, отозвавшись эхом вдали, замерло в лесной чаще.

А Мацько снова пощупал свой бок, в котором застряло немецкое жало, и сказал, покряхтывая:

— В старину люди поумней были — понял?

Однако задумался на минутку, словно вспоминая давние времена, и прибавил:

— А впрочем, и в старину дураки бывали.

Но тут они выехали из лесу, за которым увидели рудный двор, а за ним зубчатые стены Олькуша, возведенные королем Казимиром, и колокольню костела, сооруженного Владиславом Локотком. 

 X

Гостеприимный приходский каноник, поисповедав Мацька, оставил путников на ночлег, так что они выехали только на следующий день утром. За Олькушем они повернули в сторону Силезии, вдоль границы которой должны были ехать до самой Великой Польши. Дорога большей частью пролегала дремучим лесом, где на закате то и дело раздавался рык туров и зубров, подобный подземному грому, а по ночам в чаще орешника сверкали глаза волков. Но куда большая опасность грозила на этой дороге путникам и купцам от немецких или онемечившихся силезских рыцарей, чьи небольшие замки высились то там, то тут вдоль границы. Правда, во время войны короля Владислава с опольским князем Надерспаном, которому помогали его силезские племянники, поляки разрушили большую часть этих замков; все же здесь всегда надо было быть начеку и, особенно после заката солнца, не выпускать из рук оружия.

Однако наши путники спокойно продвигались вперед, так что Збышку уже наскучила дорога, и только однажды ночью на расстоянии одного дня езды до Богданца они услышали позади конский топот и фырканье.

— Кто-то едет за нами, — сказал Збышко.

Мацько, который в эту минуту не спал, поглядел на звезды и, как человек опытный, заметил:

— Скоро рассвет. На исходе ночи разбойники не стали бы нападать, им, как начинает светать, пора по домам.

Збышко все-таки остановил телегу, построил своих людей поперек дороги, лицом к приближающимся незнакомцам, а сам выехал вперед и стал ждать.

Спустя некоторое время он увидел в сумраке ночи десятка полтора всадников. Один из них ехал впереди, в нескольких шагах от прочих, но, видно, не имел намерения укрыться и громко распевал песню. Збышко не мог разобрать слов, но до слуха его явственно долетало веселое «Гоп! Гоп!», которым незнакомец заканчивал каждый куплет своей песни.

«Наши!» — сказал он про себя.

Однако через минуту крикнул:

— Стой!

— А ты сядь! — ответил шутливый голос.

— Вы кто такие?

— А вы кто такие-сякие?

— Вы что за нами гонитесь?

— А ты что дорогу загородил?

— Отвечай, а то тетива натянута.

— А наша перетянута — стреляй!

— Отвечай по-людски, ты что, в беде не бывал, нужды не видал?

На эти слова Збышку ответили веселой песней:

Нужда с нуждой повстречались,На развилке в пляс пускались…Гоп! Гоп! Гоп!

Что ж так лихо расплясались?Верно, век уж не встречались…Гоп! Гоп! Гоп!

Збышко поразился, услыхав такой ответ, а тем временем песня смолкла, и тот же голос спросил:

— А как здоровье Мацька? Скрипит еще старина?

Мацько приподнялся на телеге и сказал:

— Боже мой, да ведь это наши!

Збышко тронул коня.

— Кто спрашивает про Мацька?

— Да это я, сосед, Зых из Згожелиц. Чуть не целую неделю еду за вами и расспрашиваю про вас по дороге.

— Господи! Дядя! Да ведь это Зых из Згожелиц! — крикнул Збышко.

И все весело стали здороваться. Зых и в самом деле был их соседом и к тому же человеком добрым, которого все любили за веселый нрав.

— Ну, как вы там поживаете? — спрашивал он, тряся руку Мацька. — Еще скачете или уж не скачете?

— Эх, кончилось уж мое скаканье! — ответил Мацько. — До чего же я рад вас видеть. Боже ты мой, будто я уж в Богданце!

— А что с вами? Я слыхал, вас немцы подстрелили.

— Подстрелили, собачьи дети! Жало застряло у меня между ребрами…

— Боже ты мой! Как же вы теперь? А медвежьего сала попить не пробовали?

— Вот видите, — сказал Збышко, — все советуют пить медвежье сало. Нам бы только доехать до Богданца! Сейчас же пойду на ночь с секирой под борть.

— Может, у Ягенки есть, а нет, так я у соседей спрошу.

— У какой Ягенки? Разве вашу не Малгохной звали? — спросил Мацько.

— Эх! Какая там Малгохна! Третья осень с Михайла пойдет, как Малгохна в могиле. Задорная была баба, царство ей небесное! Но Ягенка в мать уродилась, только что еще молода…

…Вон уж видно горку нашу,Дочка вышла вся в мамашу…Гоп! Гоп!

…Говорил я Малгохне: не лезь на сосну, коль тебе пятьдесят годов. Какое там! Влезла. А сук под ней возьми и подломись, она и грянулась наземь! Скажу я вам, ямку выбила в земле, да через три дня богу душу и отдала.

— Упокой, господи, ее душу! — сказал Мацько. — Помню, помню… подбоченится, бывало, да начнет браниться, так слуги на сеновал прятались. Но хозяйка была замечательная! Значит, с сосны свалилась?.. Скажи пожалуйста!

— Свалилась, как шишка на зиму… Ох, и горевал я! После похорон так напился, что, верите, три дня не могли меня добудиться. Думали уж, что и я ноги протянул. А сколько я потом слез пролил — море! Но и Ягенка у меня хорошая хозяйка. Все сейчас у нее на руках.

— Я что-то плохо ее помню. От горшка два вершка была, когда я уезжал. Под конем могла пройти, не достав до брюха. Эх, давно уж это было, сейчас она, верно, выросла.

— На святую Агнешку пятнадцать ей стукнуло; но я ее тоже чуть не целый год не видал.

— Где же вы были? Откуда возвращаетесь?

— С войны. Какая мне нужда дома сидеть, коли у меня Ягенка?

Хоть Мацько и был болен, но, услышав о войне, насторожился и с любопытством спросил:

— Вы, может, были с князем Витовтом на Ворскле?

— Был! — весело ответил Зых из Згожелиц. — Только не дал ему бог удачи: страшное поражение нанес нам Едигей. Сперва татары перестреляли нам коней. Татарин, он не пойдет врукопашную, как христианский рыцарь, а стреляет издали из лука. Нажмешь на него, а он убежит и опять из лука целится. Ну, что ты станешь с ним делать! А у нас, слышь, в войске рыцари всё силой своей похвалялись: «Мы, дескать, ни копий не склоним, ни мечей из ножен не выхватим, копытами эту нечисть растопчем!» Похвалялись это они, похвалялись, а тут как засвистят стрелы, инда все кругом потемнело! Кончилась битва, и что же? Из десяти едва один жив остался. Верите? Больше половины войска, семьдесят литовских и русских князей, осталось на поле боя, а уж бояр да всяких дворян, как они там зовутся, отроков, что ли, так и за две недели не счел бы.