Секреты Ватикана - Коррадо Ауджиас

что Евангелие, которое я благовествовал, не есть человеческое, ибо и я принял его и научился не от человека, но через откровение Иисуса Христа" (1,11).

Пусть Павел и не говорит об этом открыто, но намекает и ясно дает понять, что Петр не соблюдает иерусалимское соглашение, согласно которому именно ему предоставлялось исключительное право обращать необрезанных язычников-римлян.

Апостол требует признания своего главенства. Он вещает: обратите внимание, я и только я, а не другие, самый преданный толкователь Иисуса. Исследователи акцентируют внимание на том факте, что после ассамблеи в Иерусалиме и горячей ссоры, последовавшей за ней, Петр исчезает из Деяний. Оставшийся текст почти целиком сосредотачивается на Павле.

Одной парой фраз у нас, конечно, не получится резюмировать сложную доктрину Павла, породившую несметное количество комментариев и интерпретаций. Чтобы сориентировать читателя, упомяну о нескольких пунктах. Павел развивает теорию, согласно которой Иисус Христос должен был умереть и потом воскреснуть, принеся спасение как иудеям, так и язычникам-римлянам. Он превозносит культ Воскресения и считает важнейшим актом человека обязанность хранить память о Страстях Христовых.

В Первом Послании к Коринфянам апостол пишет: "Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес; а если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша. Притом мы оказались бы и лжесвидетелями о Боге, потому что свидетельствовали бы о Боге, что Он воскресил Христа, Которого Он не воскрешал, то есть мертвые не воскресают; ибо если мертвые не воскресают, то и Христос не воскрес" (XV, 13–16). Нужно обладать поистине поразительной необъятностью веры, чтобы считать правдоподобными такие слова, явно противоречащие повседневному опыту, который учит воспринимать смерть как путешествие без возврата.

Чтобы добиться вожделенного результата, Павел вынужден провести еще одну операцию доктринального свойства: деполитизировать фигуру Иисуса, заменить пророка, проповедовавшего только "заблудшим овцам Израиля", предвестником всеобщего спасения. Так, "освободитель" (liberatore) земли израильской становится "спасителем" (redentore) человечества. Распространив свое послание на язычников, основав его на вере в Спасителя, а не на соблюдении Пятикнижия, то есть Закона ("Никогда не сможет кто-либо оправдаться перед Богом Пятикнижием"), он переводит учение Христа во вселенское измерение, оглашает Слово Господне всем людям на земле, превращая новую веру в katholike — универсальную.

Это больше не религия одного избранного народа; отныне навсегда упразднены узы, навязывающие каждому новорожденному вероисповедание отцов и предков, и теперь выбор конфессии зависит от самосознания и души индивида. Веры достаточно, чтобы спастись. Возможно, не стоит поддерживать разделяемое рядом ученых убеждение в том, что Павел — истинный основатель христианства. Но безусловно, именно он придает новой вере доселе неизведанный масштаб и закладывает предпосылки ее дальнейшей трансформации в религиозную систему.

Какое отношение может иметь Альбино Лучани, умерший после тридцати трех дней понтификата, к базилике в честь Павла из Тарса? Связь тут скорее косвенная, но от этого не менее значимая. Как раз в этой базилике когда-то под давлением Ватикана вынужден был отречься от своих взглядов и уйти с кафедры молодой аббат, воспринимавший "церковь как демократическую ячейку общества, обращенную к социальной проблематике" и обвиненный в "регулярном непослушании". Аббата звали Джованни Баттиста Францони, он был одним из многих представителей той самой "безгласной церкви", всегда сопутствовавшей истории католицизма. Миноритарная церковь, церковь меньшинства, иногда встречала терпимое к себе отношение, но чаще всего блокировалась ватиканской иерархией; ей никогда не удавалось одержать верх, и лишь с Альбино Лучани на короткий промежуток она смогла пробраться на престол Святого Петра.

Пьер Паоло Пазолини в своих "Корсарских записках" от 1975 года утверждал, что "церковь не может не быть реакционной: она не что иное, как часть власти; ей не остается ничего иного, кроме как принять авторитарные и формальные правила человеческого сосуществования". Или же, как написал 9 февраля 2007 года в газете "Ла Репубблика" католический историк Пьетро Скоппола, "есть народная религиозность, которая, пусть порой и в форме суеверия, консервирует глубинные запасы человечности и солидарности. Перед нами любопытный феномен добровольной позиции христианского образца, абсолютно чуждый в плане культуры и практики любой тенденции к гегемонии. Есть нравственные резервы и культурные учреждения, незаметные и подспудные, но прочно укорененные в социальной ткани и всегда распахнутые к диалогу и сотрудничеству… здесь уже церковь "молчания", страдающая от некой официальной эмаргинации, которой она подвержена, однако в ней и есть искомый источник альтернативного пути".

Все знают, кто был идеалом этой самой церкви "молчания": Франциск Ассизский, поборник мистического христианства, чьи "подрывные" убеждения оппонировали религии, понимаемой как институт. Франциск взбунтовался против отца, отказался от состояния, чтобы посвятить себя Богу и стать слугой самых обездоленных на земле. "Святой революционер", как уже упомянуто, вызывал подозрения в Риме. Его орден в XIII веке интегрировался в широкое движение пауперизма[46] осуждавшее коррупцию в рядах духовных лиц, вовлеченных в кровавые схватки за инвеституры и прочие материальные блага.

Франциск был первым, но не последним голосом-выразителем мистического христианства. Несколько лет спустя после его смерти (1226 год) другой францисканец, Якопоне да Тоди, создал самый прекрасный гимн-секвенцию Мадонне: Stabat Mater ("Скорбящая Мать"). Он примкнул к ордену в 1278 году в качестве брата-послушника, выбрав для себя ригористичное течение спиритуалов, или братьев-миноритов (fraticelli), в противоположность доминирующей фракции конвентуалов. Эти последние, опираясь на поддержку папы Бонифация VIII, пытались смягчить строгость францисканского устава. Бросая вызов законно установленной власти и отстаивая истинный дух францисканства, Якопоне отказался признать легитимность избрания этого понтифика, за что сперва был отлучен от церкви, потом приговорен к пожизненному тюремному заключению и брошен в темницу монастыря Сан-Фортунато в Тоди. На свободу он вышел только после смерти Бонифация в 1303 году.

Не избежал мести церкви и другой защитник идеалов пауперизма, еретик-монтаньяр (из горных районов Пьемонта), пропагандировавший равенство, бедность, избавление женщин от гнета, восстание против притеснений со стороны феодалов и церковного клира. Даже сегодня его имя порой всплывает в перепалках соперничающих пьемонтских движений. От Ивреи до Вальсезии на стенах иногда встречаются граффити: "Дольчин жив".

В 1291 году фра Дольчин Торниелли из города Новары присоединился к апостоликам ("апостольским братьям", одной из расцветших в тот период нищенствующих сект), ведомым Герардо Сегарелли. Это движение было подавлено церковью как еретическое, а сам Сегарелли сожжен на костре 18 июля 1300 года. Тогда руководство и принял на себя фра Дольчин. Проповедуя в окрестностях Тренто, он познакомился с юной Маргеритой Буонинсенья — красивейшей девушкой, как сообщают хронисты, — которая стала ему подругой и сопровождала его повсюду.

В 1304 году апостолики бежали в Вальсезию, где тогда назревал мятеж против бесчинств ленников; сторонники Дольчина объединились с восставшими, но против них была