Самые интересные истории 19 века - Джулиан Готорн

выдающийся француз, свершивший революцию во всем искусстве маги и который, в конце концов, был призван помочь своему правительству выйти из затруднительного положения—Робер-Гуден. Успех его самых знаменитых спектаклей зависел не только от невероятной ловкости, но и от высокой находчивости и нравственного мужества, как докажут читателю следующие страницы из его "воспоминаний". История начинается тогда, когда двадцатилетний юноша терпеливо трудится подмастерьем у часового мастера).

Чтобы помочь моему обучению и дать мне возможность расслабиться, мой учитель рекомендовал мне изучить некоторые трактаты по механике вообще и по часовому делу в частности. Так как это в точности соответствовало моему вкусу, я охотно согласился и страстно посвятил себя этому увлекательному занятию, когда одно обстоятельство, по-видимому, самое простое, внезапно решило мою будущую жизнь, открыв мне призвание, таинственные ресурсы которого должны были открыть обширное поле для моих изобретательных и причудливых идей.

Однажды вечером я зашел в книжный магазин, чтобы купить "Трактат о часовом деле" Берто, который, как я знал, у продавца был. Торговец, занятый в данный момент более важными делами, снял с полки два тома и без всяких церемоний вручил их мне. Вернувшись домой, я сел добросовестно читать свой трактат, но судите о моем удивлении, когда я прочел на обороте одного из томов “НАУЧНЫЕ ЗАБАВЫ”. Удивленный таким названием профессионального труда, я нетерпеливо развернул книгу и, пробежав глазами оглавление, с удвоенным удивлением прочитал эти странные фразы:

Способ выполнения трюков с картами – как угадать мысли человека – отрезать голубю голову, вернуть ее к жизни и т. д., и т.д.

Книготорговец совершил ошибку. В спешке он дал мне вместо Бертода два тома энциклопедии. Однако, зачарованный известием о таких чудесах, я жадно поглощал таинственные страницы, и чем дальше продвигалось мое чтение, тем яснее открывались передо мной тайны искусства, для которого я бессознательно был предназначен.

Боюсь, что меня обвинят в преувеличении или, по крайней мере, не поймут многие мои читатели, когда я скажу, что это открытие доставило мне величайшую радость, какую я когда-либо испытывал. В это мгновение тайное предчувствие предупредило меня, что успех, а может быть, и слава однажды придут ко мне в явном осознании чудесного и невозможного, и, к счастью, это предчувствие не обмануло меня.

Сходство между двумя книгами и спешка книготорговца были самыми обычными причинами самого важного события в моей жизни.

Можно предположить, что позднее другие обстоятельства подсказали бы мне эту профессию. Это вполне вероятно, но тогда у меня не было бы на это времени. Разве какой-нибудь рабочий, ремесленник или торговец откажется от уверенности, какой бы незначительной она ни была, поддаться страсти, которая, несомненно, будет расценена как мания? Поэтому моя непреодолимая склонность к таинственному могла проявиться только в этот период моей жизни.

Как часто с тех пор я благословлял это провиденциальное заблуждение, без которого я, вероятно, прозябал бы как деревенский часовщик! Моя жизнь протекла бы в кротком однообразии; я был бы избавлен от многих страданий, волнений и потрясений; но, с другой стороны, какие живые ощущения, какой глубокий восторг были бы принесены в жертву!

Я жадно поглощал каждую строчку волшебной книги, в которой описывались поразительные фокусы; голова моя пылала, и временами я предавался мыслям, которые повергали меня в экстаз.

Автор дал очень простое объяснение своим трюкам; однако он допустил ошибку, предположив, что его читатели обладают необходимым мастерством для их выполнения. Теперь же я был совершенно лишен этого навыка, и хотя мне очень хотелось приобрести его, я не нашел в книге ничего, что указывало бы на это средство. Я был в положении человека, который пытается скопировать картину, не имея ни малейшего понятия о рисовании и живописи.

В отсутствие профессора, который мог бы меня наставить, я был вынужден создать принципы науки, которую я хотел изучать. Во-первых, я осознал фундаментальный принцип ловкости рук, заключающийся в том, что органы, выполняющие главную роль, – это зрение и осязание. Я видел, что для того, чтобы достичь какой—либо степени совершенства, человек должен развить эти органы в полной мере, ибо на своих представлениях он должен уметь видеть все, что происходит вокруг него с полувзгляда, и исполнять свои обманы с неизменной ловкостью.

Меня часто поражала та легкость, с которой пианисты могут читать и исполнять с первого взгляда самые сложные пьесы. Я видел, что с помощью практики можно было бы создать определенность восприятия и легкость осязания, сделав так, что художнику было бы легко заниматься несколькими вещами одновременно, в то время как его руки были заняты какой-нибудь сложной задачей. Эту способность я хотел приобрести и применить к ловкости рук; но так как музыка не могла дать мне необходимых элементов, я обратился к искусству жонглирования, в котором надеялся встретить аналогичный результат.

Хорошо известно, что трюк с шариками чудесно улучшает осязание, но разве он не улучшает и зрение в то же время? На самом деле, когда жонглер подбрасывает в воздух четыре шара, пересекающих друг друга в разных направлениях, ему требуется необычайная сила зрения, чтобы проследить направление, которое его руки дали каждому из шаров. В это время в Блуа жил мельник, обладавший двойным талантом жонглировать и извлекать мозоли с мастерством, достойным легкости его рук. Однако, обладая обоими этими качествами, он не был богат, и, зная об этом, я надеялся получить от него уроки по цене, соответствующей моим скромным финансам. Более того, за десять франков он согласился посвятить меня в искусство жонглирования.

Я упражнялся с таким усердием и так быстро преуспел, что меньше чем через месяц мне уже нечему было учиться; по крайней мере, я знал столько же, сколько и мой учитель, за исключением того, что я оставлял ему монополию на помол зерна. Я умел жонглировать сразу четырьмя мячами. Но это не удовлетворило моего честолюбия; поэтому я положил перед собой книгу и, пока шары висели в воздухе, приучился читать без всяких колебаний.

Это, вероятно, покажется моим читателям весьма необычным; но я удивлю их еще больше, когда скажу, что только что забавлялся повторением этого любопытного эксперимента. Хотя прошло уже тридцать лет с того времени, о котором я пишу, и хотя я почти ни разу не касался шаров в течение этого периода, я все еще могу легко читать, держа три шара в воздухе.

Практика этого трюка дала моим пальцам замечательную степень деликатности и уверенности, в то время как мой глаз в то же самое время приобретал быстроту восприятия, которая была совершенно изумительна. Вскоре мне придется рассказать о той услуге, которую он