Пообещай мне счастье - Милли Адамс

взрослого.

- Я не могу заменить то, что ты потерял, но я здесь. И хочу быть с тобой, здесь, всегда.

- Мое сердце давным-давно превратилось в камень. Этого не исправить. Не сейчас.

- Гуннар, пожалуйста, - произнесла она умоляющим тоном, неожиданным для нее.

- Ничего не поделаешь, маленькая Олив.

Она выглядела мрачной, замерзшей и усталой. А потом она повернула к нему лицо, и абсолютная печаль в ее глазах сразила его наповал.

- Я поселюсь где-нибудь в другом месте, - сказала она. - Я останусь замужем за тобой. Ты будешь посещать нашего ребенка без препятствий с моей стороны, в любой момент, когда тебе этого захочется. Но мне нужно быть свободной, чтобы жить своей жизнью. Чувствовать себя любимой. Я не могу обменять одного мужчину в моей жизни, не любившего меня, на другого, который меня тоже не любит. Мне жаль, Гуннар. Но так и должно быть.

- Нет! - отрезал Гуннар.

- Мне жаль, - сказала она, - но я не могу просто жить рядом. Соответствовать твоим ожиданиям. Проводить ночи с тобой, когда ты захочешь. Я не могу. Я прожила всю свою жизнь с мужчиной, который прогнул меня под свои ожидания. Я не хочу этого унылого повторения.

Гуннар чувствовал себя так, словно его разрывали надвое. Он наблюдал, как Олив вышла из бассейна, как вытиралась и одевалась. Совершенно непохожая на ту, которая была здесь впервые, смертельно замерзшая. Наверное, нужно было бежать за ней, и все же он стоял как вкопанный, когда Олив в одиночестве поднималась обратно в гору, отчаянно пытаясь собрать разбитое сердце.

Это даже не была метафора, душевная боль почти перешла в физическую, и у Гуннара щемило в груди. Потому что Олив была достаточно сильна, чтобы подняться на гору, а он стоял, застыв от боли своего прошлого. И внезапно замороженные ледяные глыбы внутри его начали трескаться и крошиться на множество маленьких осколков. И ему хотелось закричать в небо. Потому что всегда любил только своих бабушку и дедушку, и он давно уже потерял их.

Гуннар провел детство, подвергаясь моральному насилию от отца, который совсем его не любил. Но Олив… Может, она никогда не знала домашнего тепла и не боялась его потери? Потому что не представляла, каково это - вернуться в пустую хижину, как только стал совершеннолетним, и узнать, что люди, жившие в ней, умерли много лет назад и ты уже никогда не попрощаешься с ними.

Гуннар оделся и позвонил своему пилоту. Ему нужно было кое-что сделать. Он объездил весь мир, но ему предстояло совершить одно последнее, очень важное путешествие.

Глава 16

Чувствуя себя совершенно несчастной, Олив решила вернуться в Штаты. Она продумывала свою будущую жизнь, отдавая приоритет скорому материнству. Обдумывала свою прежнюю жизнь, как никогда раньше. Она была находчивой и жизнерадостной, она хотела быть мягкой. Ее всегда учили бояться собственных желаний. Но теперь она должна была желать себе комфорта, душевного и телесного, ради своего ребенка.

Олив плакала о маленькой девочке, той, которая провела свое детство, ожидая отца за пределами залов заседаний. Которая была зла на Гуннара за то, что он съел ее кекс, но не злилась на своего отца за то, что тот устроил ей вечеринку по случаю дня рождения, где единственным подобием угощения был кекс. Она оплакивала свое детство. Она оплакивала себя - одинокого подростка, без друзей, без вечеринок, без развлечений и влюбленностей в лидеров музыкальных групп. Она оплакивала то, что все это время относилась ко всему серьезно. То, что она так сильно любила только Гуннара. И то, что общее будущее с Гуннаром оказалось невозможным. Она плакала из-за стольких вещей. Но это не делало ее слабее. Она знала, что теперь в ее жизни появился новый смысл, ясный и четкий, знакомый большей части женщин, но не делающийся от этого менее ценным. Олив только очень сожалела, что ей пришлось разбить собственное сердце, чтобы найти его.

Пилот вертолета приземлился на снежном поле, и Гуннар, выйдя, стоял перед погруженным в темноту домом своего детства. Он купил его несколько лет назад просто для того, чтобы дом оставался в неприкосновенности. Он пересек унылое, пустое снежное поле и толкнул дверь. Дом промерз насквозь, огонь в очаге погас за эти долгие годы. Было странно видеть это место без единого тлеющего уголечка. Трубка все еще была там. Гуннар подошел и дотронулся до нее. Он не был уверен, почему оставил ее здесь в прошлый раз. Почему не забрал ее с собой. Он провел все эти годы, убегая от того, какую сильную боль причиняли детские воспоминания об этом месте и о совершенной им непоправимой ошибке. Гуннар прошел в заднюю спальню, где одеяло, сшитое его бабушкой, все еще расстелено на кровати. Это было единственное место, где его искренне любили. Любовь, которую он не заслужил. Любовь, которую он растратил впустую. И теперь он снова получил предложение любви, предложение жизни от Олив. Как он мог принять ее любовь? Он увидел что-то более блестящее, что-то, что считал лучшим. И он так непоправимо и отчаянно ошибался. Он украл у самого себя жизнь, полную тепла, любви и простоты. Променял это на ярость и запертую комнату. Он променял это на годы, когда жил с человеком, который делал все возможное, чтобы лишить его человечности. В те годы, наполненные пониманием непоправимости сделанного, он держался только воспоминаниями о детстве. Помнил, как дед учил его справляться с гневом. Какой мягкой и любящей была бабушка. Он предал их. Они умерли, так и не увидев его больше. Как он мог принять любовь сейчас? Зная, как мало он мог доверять своему собственному сердцу? Возможно, все же пришла пора ему довериться. Потому что однажды ему была дарована любовь. И это было остро, ясно и ярко. И это была такая же любовь, которую он видел отраженной на лице Олив. Его Оливка. Он думал, что чувства давно умерли в нем. Он оскорбился ее предательством, потому что было легко использовать ту старую ярость, ту старую обиду на то, как он ошибся в своем отце. Гораздо проще, чем признаться самому себе, что всегда любил ее. Конечно. Она была для него всем, и была такой все это время. Не так давно он думал, что если бы был другим мужчиной, то полюбил бы ее. Он просто отчаянно старался не называть это так, потому что часть его знала… Если