Старая Москва в легендах и преданиях - Владимир Муравьев

– Спаа-си от бед… рабы твоя, Богородице…

Вся Она – свет, и все изменилось с Нею, и стало храмом. Темное – головы и спины, множество рук молящих, весь забитый народом двор… Она, Благодатная, милостиво на все взирает…

Пылают пуки свечей, густо клубится ладан, звенят кадила, дрожит синеватый воздух, и чудится мне в блистанье, что она начинает возноситься. Брызгает серебро на все: кропят и березы, и сараи, и солнце в небе, и кур с петухом на штабеле… а она все возносится, вся – в сиянье.

– Берись… – слышен шепот Василь Василича.

Она наклоняется к народу… Она идет. Валятся под Нее травой, и тихо обходит Она весь двор, все его закоулки и уголки, все переходы и навесы, лесные склады… Под ногами хрустит щепой, тонкие стружки путаются в ногах и волокутся. Идет к конюшням… Старый Антипушка, похожий на святого, падает перед Нею в дверях. За решетками денников постукивают копыта, смотрят из темноты пугливо лошади, поблескивая глазом. Ее продвигают краем, она вошла. Ей поклонились лошади, и Она освятила их. Она же над всем Царица, Она – Небесная.

– Коровку-то покропите… посуньте Заступницу-то к коровке! – просит, прижав к подбородку руки, старая Марьюшка-кухарка.

– Надо уважить, для молочка… – говорит Андрон-плотник. Вдвигают кивот до половины, держат. Корова склонила голову. Несут по рабочим спальням. Для легкого воздуха накурено можжухой… Вносят и в наши комнаты, выносят во двор и снова возносят на помостки. Приходят с улицы – приложиться.

Поют народом – Пресвятая. Богородице, спаси на-ас!»

Но «приглашение» Иверской было особым случаем. Обычно люди сами приходили к ней.

Самыми достоверными свидетельствами времени являются детали и черточки, описанные в художественных произведениях. В рассказе И.А. Бунина «Чистый понедельник» рассказывается, по сути дела, о том же, о чем написано в «Москве православной», в воспоминаниях Шмелева и профессора Варнеке. Писатель дает возможность не только увидеть часовню, молящихся, но и почувствовать атмосферу этого заветного московского уголка.

Герой бунинского рассказа только что услышал от любимой женщины, что она оставляет его. Богатый, молодой, удачливый, кутила, прожигатель жизни, нерелигиозный человек, он выходит от нее на улицу утренней, светлеющей бледным светом Москвы, и его влечет туда, куда в его состоянии пошло бы большинство москвичей.

«Шел пешком по молодому липкому снегу, – метели уже не было, все было спокойно и уже далеко видно вдоль улиц, пахло и снегом и из пекарен. Дошел до Иверской, внутренность которой горячо пылала и сияла целыми кострами свечей, стал в толпе старух и нищих на растоптанный снег на колени, снял шапку… Кто-то потрогал меня за плечо – я посмотрел: какая-то несчастнейшая старушонка глядела на меня, морщась от жалостных слез: – Ох, не убивайся, не убивайся так! Грех, грех!»

Символом и поэзией народного православия Иверская была и для русской интеллигенции начала XX века.

Москва! Какой огромныйСтранноприимный дом!Всяк на Руси – бездомный.Мы все к тебе придем…А вон за тою дверцей,Куда народ валит —Там Иверское сердце,Червонное, горит.И льется аллилуйяНа смуглые поля.Я в грудь тебя целую,Московская земля!

Эти строки были написаны Мариной Цветаевой в 1916 году.

Религиозные и духовные переживания русской интеллигенции начала XX века воплощались в художественных произведениях. К числу таких произведений относится картина «У Иверской» (1916) замечательного живописца футуристического толка Аристарха Лентулова, которая стала одним из лучших произведений в его творчестве. Несмотря на формалистические элементы, разложение формы, смещение планов, характерные для «бубновалетца» Лентулова, его картина создает яркий и прекрасный образ московской святыни и передает зрителю ту душевную радость, которую она излучает.

В феврале-ноябре 1917 года Иверская часовня оказалась в самой гуще революционных событий. Воскресенские ворота вплотную примыкали к стене здания Московской Городской думы, которая после Февральской революции стала центром организации новой революционной власти в Москве. У здания Думы шел беспрерывный митинг.

«27 февраля… Воскресенская площадь бурлила толпами народа, – рассказывает в своих воспоминаниях А.Ф. Родин, который все это время находился в Думе и был очевидцем происходящего день за днем. – 28 февраля улицы были неузнаваемы. Они были запружены толпами, которые шли к центру с пеньем «Марсельезы», с оркестрами, с плакатами: «Долой самодержавие!», «Да здравствует 8-часовой рабочий день!», «Долой войну!»… Здание Городской Думы окружено тысячами демонстрантов. Появляются первые группы солдат, покинувших казармы. Обезоруживаются полиция и жандармы. 2-го марта на Воскресенской площади – с развернутыми знаменами, под звуки военной музыки дефилируют все полки московского гарнизона».

Митинги и демонстрации на Воскресенской площади продолжались все лето.

2 ноября 1917 года, в заключительный день наступления большевиков на Кремль, пулемет юнкеров, установленный на Воскресенских воротах, пытался остановить отряд красных латышей, но был подавлен. Иверская часовня в революционные дни не закрывалась. Описывая последствия октябрьских боев в Москве и перечисляя пострадавшие здания, газета «Московский листок» писала в те дни об Иверской часовне: «Иверская часовня пострадала мало. Замечательно, что, как и в 1905 году, пули попали в икону Казанской Божьей Матери. Но, как и тогда, пули прострелили лишь стекло рамы, не причинив никакого вреда самой иконе. Две пули попали также в небольшую икону, находящуюся с правой стороны иконы Казанской Божьей Матери. Внутренность Иверской часовни нисколько не пострадала».

Заняв Кремль под жилье, коммунистическое руководство первым делом запретило свободный доступ в него. Были наглухо закрыты все кремлевские ворота, кроме Троицких, у которых заняли караул латышские стрелки. На кремлевских стенах между зубцами замаячили фигуры с винтовками.

Прежде Кремль с его общенародными святынями никогда не запирался, в него можно было войти в любое время суток. Лишь дважды за всю свою историю он был недоступен для народа: в Смуту XVII века, когда в Кремле засел Лжедмитрий, и в 1812 году при французах.

Поэтому Иверская часовня, в центре города, под стенами темного запертого Кремля, с ее всегда открытыми дверями, с горящими свечами, с ее богомольцами, шедшими к ней бесконечным и неиссякаемым ручейком, воспринималась одними как упрек и вызов, другими – как ободрение и надежда. Комендант Кремля матрос Павел Мальков, например, в своих воспоминаниях о Москве 1918 года неприязненно упоминает Иверскую часовню: «Возле Иверской постоянно толпились нищие, спекулянты, жулики, стоял неумолчный гул голосов, в воздухе висела густая брань…»

К 1 мая 1918 года Воскресенская площадь была переименована в площадь Революции, на стене Городской думы, выходящей на Воскресенский проезд, были водружены красная пятиконечная звезда и доска с цитатой из К. Маркса «Религия есть опиум для народа»; по другую сторону от Иверской часовни, на Историческом музее, поместили деревянную резную мемориальную доску с рельефами звезды, серпа и молота и с изречением Ф. Энгельса «Уважение к древности есть, несомненно, один из признаков истинного просвещения».

В ночь на 28 апреля 1918 года Иверская часовня была ограблена, грабители пытались сорвать драгоценный оклад с чудотворной иконы, но им это не удалось. Преступников милиция не нашла.

В 1919 году в связи с закрытием Николо-Перервинского монастыря, к которому была приписана Иверская часовня, монахов, обслуживающих ее и живших в доме бывшего Губернского правления, выселили, и часовня осталась бесхозной. Образовавшаяся Община верующих при часовне заключила договор с Моссоветом и получила право использовать ее «для удовлетворения религиозных нужд».

В 1922 году Комиссия по изъятию церковных ценностей изъяла из часовни все более или менее ценные богослужебные предметы. В том же году Воскресенский проезд был переименован в Исторический в ознаменование, как объясняли, 50-летия основания Исторического музея.

Несмотря на агитацию атеистов, почитание Иверской в Москве оставалось по-прежнему широко распространенным. Власти препятствовали вывозу иконы в другие храмы и на частные квартиры. Однако в начале 1920-х годов ее все же носили по городу. Писательница Л.А. Авилова, жившая в одном из арбатских переулков, оказалась свидетельницей выноса иконы в город и описала его в своем дневнике:

«10(23) июля 1921 года.

Принесли Иверскую. Во дворе был расстелен ковер и поставлен столик с чашей и свечами. Ждали Матушку с минуты на минуту с 10 часов вечера… Икона уже была в церкви Власия, и ее уже носили по соседним дворам, и то и дело раздавался крик: “Иверскую несут!”… В десять минут второго (ночи) позвонила Анюта и крикнула мне, что молебен во дворе уже начался… На дворе стояла большая толпа народа, были зажжены свечи, но темную икону все-таки было плохо видно. Лика различить было невозможно. И тем торжественнее и таинственнее было это моление под открытым небом с едва мерцающим светом тоненьких восковых свечей. Сколько вздохов, почти стонов, невнятных шепотов!.. “Матушка! Помоги! Ведь мы погибаем, мы погибаем!” Очень быстро отслужили, икону понесли. Я вышла проводить за ворота и долго слышала тяжелые шаги в темноте. В окнах уже не было ни одного огня. А икону, говорили, будут носить всю ночь…»