Решающее лето - Памела Джонсон

— Мне пора, — сказала Элен. — Я опаздываю.

Я многое бы отдал, чтобы еще задержать ее, но тут же отверг все избитые фразы, которые пришли на ум.

— Я тоже, — только и смог выдавить я из себя.

— Возможно, мы еще увидимся у Филдов, — сказала она и, вежливо улыбнувшись, исчезла в толпе.

Меня охватило острое чувство разочарования, досады и раздражения на себя и на нее и жгучего стыда, когда я вспомнил свои недавние нелепые предположения и надежды. Возврат к реальности был беспощадным и жестоким, как пощечина, и настроение безнадежно испортилось.

Я вернулся в галерею в наихудшем расположении духа. Здесь, прохаживаясь по залу, ждал меня Эван Шолто.

— Приношу извинения, что не смог зайти раньше. То да се, сам знаешь. Совсем неплохо здесь у вас. Я, правда, не ждал чего-то грандиозного. Чей это «Крикет»? Суэйна? Я не заглядывал в каталог, хочу себя проверить.

Даже если бы он и заглянул в каталог, все равно ничего бы не увидел, ибо был сильно пьян, хотя и держался отлично.

— Да, — подтвердил я, — это Суэйн.

— В таком случае один — ноль в мою пользу. Я хочу хорошенько все осмотреть. Покажи мне все, что ты считаешь наиболее интересным. В моем распоряжении всего полчаса, поэтому упрости для меня, если можно, знакомство с экспозицией, а? — Он с явным удовольствием произнес это слово и сделал паузу, как бы вслушиваясь в его звучание.

Он шествовал впереди меня, неуклюжий и отяжелевший, слегка выпятив живот и широко ставя ноги, и добросовестно всматривался в картины. Он полюбовался Фредом Ульманом, кремово-кружевной Евой Кёрк, спросил, сколько стоит небольшое полотно Роберта Бюлера: мягкая размытая зелень лужаек и садовые деревья — мне и самому оно очень нравилось, — а затем, довольно ухмыляясь, остановился перед одной из уличных сценок Лоренса Лоури: школьники, играющие в «классики» на ярко-сером заиндевевшем тротуаре.

Я представил его Крендаллу, и тот, заметив, в каком Эван состоянии, решил, должно быть, что это самый подходящий случай что-нибудь продать. Желая помешать этому (платить в конечном итоге пришлось бы Чармиан), я шепнул Эвану, что мне надо с ним поговорить, и увел его вниз.

Присев на край стола и раскачиваясь взад и вперед, он вежливо спросил:

— Так что ты хотел мне сказать? — Он как бы милостиво отдавал себя в мое распоряжение. — У меня еще уйма времени, целых десять минут.

— Я просто хотел спасти тебя от Крендалла, чтобы он не вздумал что-нибудь всучить тебе. По крайней мере сейчас.

— Вот это дельцы! — воскликнул Эван, удивленно уставившись на меня. — Черт побери, да эдак вы очень скоро прогорите! А почему бы мне и не купить что-нибудь, а?

— Не мешает прежде подумать.

Он хитро посмотрел на меня.

— Я не так уж пьян, если ты это имеешь в виду, — сказал он. — У меня было важное свидание и все такое прочее. Право, я не пьян, Клод. Неужели ты считаешь, что я пьян? Какой ты все-таки ханжа. — И вдруг, напустив на себя нелепую таинственность, он добавил: — Ты знаешь, кого я встретил на другой же день после твоего визита к нам? Я как раз возвращался тогда от Паркера…

Ему, безусловно, очень хотелось заинтриговать меня и подольше подержать в неведении, но, увидев, что я не проявляю любопытства, он сник.

— Ну, ладно, так и быть, скажу. Джонни Филда, вот кого! — Затем добродушно и с видимым удовольствием он сообщил мне: — Ты знаешь, он, оказывается, неплохой парень, когда поближе его узнаешь. Все эти глупости — то, что моя мамаша наплела тогда про него и мадам Хелену, — чистейший вздор, я знаю. Я всегда был на твоей стороне, помнишь? — Он зачем-то сунул палец в чернильницу, тщательно вытер его белоснежным носовым платком и бросил платок в корзинку для бумаг. — Ух, измазался. Так вот, я не видел причины, почему бы мне с ним не поболтать. И знаешь, мы сразу понравились друг другу. Да, понравились, — с гордым удовлетворением повторил он. — Джонни спрашивал о тебе, и я сообщил ему об этой вашей галерее. Он сказал, что обязательно зайдет. Не знаю, был ли он, а? Жизнь коротка, не правда ли? Слишком коротка, чтобы помнить старые обиды.

Он слез со стола, с минуту постоял на носках, затем аккуратно и мягко опустился на всю ступню.

— Спасибо, друг, что показал мне галерею. Мама обязательно зайдет, как только сможет.

Он направился к двери и взялся за ручку, но, словно вспомнив что-то, снова вернулся.

— Она просила передать, что постарается зайти в четверг. Мама любит тебя, ты знаешь, — серьезно сказал он. — Несмотря ни на что.

Я смотрел, как он идет по пассажу, четко отбивая шаг, высоко вскинув голову и стараясь держаться поближе к стенам.

По лестнице быстро сбежал Крендалл.

— Какого дьявола ты вмешался? Он совсем готов был купить.

— Если я и продам что-нибудь этой семье, то только лично Чармиан и тогда, когда она сама того захочет.

Он посмотрел на меня, соображая.

— А, понятно. Ну разумеется. Только не понимаю, при чем тут твои личные дела? Ты же сам поучал меня и говорил, что, если я хочу аккуратно платить за аренду галереи…

— Кстати, как ты решил с Бонингтоном?

— Аминь! — глухо, как разбитый колокол, пробасил Крендалл. — Дал согласие, пока тебя не было. Теперь мне такой шедевр не заполучить никогда. Слушай, Клод, а твой зятек сильно под парами. С ним это часто случается?

— Что ты! — фальшиво возмутился я. — Первый раз вижу его таким.

Вошли трое, должно быть только чтобы укрыться от дождя, ибо они бесцельно бродили по залу, целиком поглощенные своим разговором, и едва смотрели на картины.

Я был подавлен и полон безразличия. Этот зал, окна с потоками дождя, пепельница, полная окурков, ковровая дорожка со следами растоптанного пепла от сигарет — все вдруг показалось мне серым и тоскливым. Я подумал об Элен и вдруг почувствовал, что вспоминать о ней мне неприятно.

Глава шестая

Мысль о том, что я влюблен в Элен Эштон пришла мне в голову задолго до того, как это действительно случилось, и настолько овладела мной, что вытеснила на время все остальное. Я всецело был поглощен ею, и все реально существующее — события и вести из внешнего мира, новости, почерпнутые от Крендалла или из газет, — почти не доходило до моего сознания, словно все это излагалось на чужом и непонятном мне языке.

И все же жизнь настойчиво вторгалась и давала о себе знать, как весна, которая не может не прийти, несмотря на затянувшуюся зиму, когда каждый новый день кажется бесконечно длинным и тоскливым. В Европе бок о бок уживались роскошь и нищета, обжорство и голод; в Англии однообразие и рутина, если они принимали форму политического направления, вызывали негодование и протест, но во всех остальных случаях стоически переносились. В эту весну мир, казалось, устал: бесцветными стали и лица людей, и газетные новости.