Расцвет и закат Сицилийского королевства - Джон Норвич

Один из отрядов, которые Георгий высаживал на берег, добрался до Фив, центра византийского шелкового производства. Добыча оказалась немалой. Запасы камчатного полотна и тюки парчи были доставлены на берег и погружены на сицилийские суда. Но адмирал этим не ограничился. Многих женщин-работниц (почти наверняка евреек), сведущих в премудростях разведения тутового шелкопряда и его использования, также согнали на корабли.[56] Им тоже могли порадоваться в Палермо. Из Фив налетчики отправились в Коринф, где — хотя горожане знали об их прибытии и спрятались в цитадели, захватив все ценное, — краткая осада дала желаемые результаты. Сицилийцы разграбили город, захватили мощи святого Феодора, после чего с триумфом возвратились через Корфу на Сицилию.

«К тому времени, — пишет Никита, — сицилийские суда были так нагружены добычей, что более походили на купеческие, нежели на пиратские, каковыми в действительности являлись».[57] Он абсолютно прав. Фивы, Афины и Коринф являлись богатейшими городами Греции. Действия сицилийцев были чистой воды пиратством. Но не только. Так же как Георгий совершил рейд вдоль североафриканских берегов не столько ради собственно грабежа, сколько для того, чтобы обеспечить Сицилии контроль над проливами Средиземноморья, так и его первая греческая экспедиция, которая нанесла точно рассчитанный и продуманный удар по западным окраинам Византийской империи, преследовала конкретные политические и стратегические цели. Второй крестовый поход, как Рожер понимал, избавил Сицилию навсегда от угрозы со стороны обеих империй; он только отсрочил нападение, предоставив ему пару лет форы, чтобы приготовиться к защите. Захватив Корфу и ряд других тщательно выбранных укрепленных пунктов на территории Греции, Рожер лишил Византию основного плацдарма, с которого она могла атаковать южную Италию.

В этом, безусловно, и состояла истинная цель экспедиции. Но если из нее можно было извлечь определенные дополнительные выгоды — тем лучше. Мастерицы, знакомые с секретами изготовления шелка, оказались хорошей наградой. Иногда утверждается, что именно благодаря им возникли прославленные шелковые фабрики в Палермо. Эта теория преувеличивает их заслуги — хотя они могли принести с собой некоторые новые технологии. Еще со времен Омейядов во всех главных исламских государствах Востока и Запада, как и в Константинополе, мастерские по изготовлению шелка размещались во дворце или рядом с ним, чтобы ткать одеяния для придворных церемоний.[58] Сицилия не была исключением, и шелковое производство в Палермо процветало уже при арабах, на языке которых получили название королевские мастерские — «тираз», Другой давно установившийся мусульманский обычай, однако, требовал, чтобы дамы из «тираза», когда не сидели за станками, оказывали более интимные услуги мужской части королевского двора. Эту традицию нормандцы, как всегда эклектичные, также восприняли с восторгом, и вскоре «тираз» превратился в полезное, хотя весьма призрачное прикрытие для королевского гарема. Когда мы читаем о том, как Георгий Антиохийский захватил несчастных фиванок, невольно задумываешься, какое из двух возможных предназначений он имел в виду.

Известия о сицилийских грабежах в Греции привели Мануила в ярость. Что бы сам он ни думал о Крестовом походе, тот факт, что так называемое христианское государство сознательно воспользовалось им для нападения на его империю, вызывал у него глубочайшее негодование; а сообщение о том, что возглавлял поход грек-ренегат, едва ли могло умерить его гнев. Сто лет назад Апулия была богатой провинцией Византийской империи; теперь она стала гнездом пиратов, источником неспровоцированной агрессии со стороны врагов. С подобной ситуацией трудно было смириться. Рожера, «этого дракона, угрожающего извержением пламени своего гнева коварнее, чем кратер Этны… этого общего врага всех христиан, незаконно завладевшего Сицилией», следовало изгнать из Средиземноморья навсегда. Западный император пытался это сделать, но потерпел поражение. Теперь пришел черед Византии. Мануил верил, что, получив соответствующую помощь и обеспечив себе свободу действий, он сможет преуспеть. К счастью, армии крестоносцев ушли. Он сам заключил перемирие с турками весной 1147 г., которое теперь подтвердил и расширил. Каждого воина и моряка империи следовало использовать для воплощения великого замысла, который родился в голове императора и мог стать главным достижением его жизни, — возвращения Сицилиии южной Италии под власть Византии.

Далее требовалось найти подходящих союзников. Поскольку на Германию и Францию рассчитывать не приходилось, мысли Мануила обратились к Венеции. Венецианцев, как он хорошо знал, давно тревожила растущая морская мощь Сицилии; они охотно присоединились к делегации, которую его отец — император Иоанн — направил двенадцать лет назад к Лотарю, чтобы обсудить антисицилийский союз. С тех пор их беспокойство еще усилилось, и на то имелись причины. Они не являлись более хозяевами Средиземноморья; и в то время как на базарах Палермо, Катании и Сиракуз царило оживление, Риальто начал медленно, но верно клониться к упадку. Если Рожер теперь закрепится на Корфу и на берегах Эпира, он получит контроль над Адриатикой и венецианцы рискуют оказаться в сицилийской блокаде.

Они, конечно, немного поторговались; ни один венецианец никогда ничего не делал задаром. Но в марте 1148 г. в обмен на расширение торговых привилегий на Кипре, Родосе и в Константинополе Мануил получил то, что желал, — поддержку всего венецианского флота на шесть последующих месяцев. Тем временем император лихорадочно трудился над тем, чтобы привести собственные морские силы в состояние боевой готовности; его секретарь Иоанн Циннам оценивает численность флота в пятьсот галер и тысячу транспортных судов — достаточное количество для армии из двадцати или тридцати тысяч человек. Адмиралом император назначил своего свойственника, великого герцога Стефана Контостефана, а армию отдал под начало «великого доместика», турка по имени Аксуч, который пятьдесят лет назад ребенком был взят в плен и вырос в императорском дворце. Сам Мануил принял верховное командование.

К апрелю экспедиционные войска были готовы выступить в поход. Корабли, отремонтированные и нагруженные всем необходимым, стояли на якоре в Мраморном море; армия ждала только приказа. И в этот момент внезапно все пошло вкривь и вкось. Южнорусские племена, половцы или куманы, проникли через Дунай на византийскую территорию; венецианский флот задержался из-за внезапной смерти дожа; летние шторма сделали Восточное Средиземноморье практически непригодным для судоходства. Лишь осенью два флота встретились в южной Адриатике и объединенными усилия-ми начали блокаду Корфу. Сухопутная экспедиция все еще катастрофически откладывалась. К тому времени, когда он приструнил половцев, Мануил уже ясно понимал, что горы Пинд покроются снегом задолго до того, как он сможет провести армию через них. Оставив войска на зимних квартирах в Македонии, император отправился в Фессалонику, где его ждал важный гость. Конрад Гогенштауфен только что вернулся из Святой земли.

Второй крестовый поход потерпел постыдную неудачу. Конрад с теми немцами, которые остались в живых после бойни у Дорилея, дошел с французами до Эфеса, где армия остановилась, чтобы отпраздновать Рождество. Там он тяжело заболел. Оставив своих соотечественников, продолживших путь без него, Конрад вернулся выздоравливать в Константинополь и гостил в императорском дворце до марта 1148 г., после чего Мануил выделил ему несколько греческих кораблей, чтобы те доставили его в Палестину. Французам, хотя они и пострадали меньше немцев, изнурительный переход через Анатолию, во время которого они, в свою очередь, понесли потери от турок, также дорого обошелся. Это была ошибка самого Людовика, который проигнорировал совет Мануила держаться побережья, но король упорно объяснял всякую встречу с врагом беспечностью византийцев или их предательством или тем и другим и быстро взрастил в себе почти психопатическую неприязнь к грекам. В результате он со своими воинами и частью рыцарей, которых было возможно взять с собой, погрузился на корабль в Атталии, предоставив армии и паломникам пробиваться по суше, как смогут. Была поздняя весна, когда жалкие остатки огромного войска, которое с такой гордостью выступило в путь в прошлом году, добрались до Антиохии.

И это было только началом бедствий. Могучий Занги умер, но власть перешла к его еще более великому сыну Нур-ад-дину, чья крепость в Алеппо теперь стала центром мусульманского сопротивления франкам. Именно по Алеппо следовало нанести первый удар, и, когда Людовик прибыл в Антиохию, на него сразу же стал наседать князь Раймонд, требовавший, чтобы король немедленно атаковал город. Людовик отказался под тем предлогом, что должен сперва помолиться у Гроба Господня; после чего королева Элеонора, чьяпривязанность к мужу не возросла от опасностей и неудобств путешествия и чьи отношения с Раймондом, похоже, несколько вышли за пределы, обычно рекомендованные племяннице и дяде, объявила о своем намерении остаться в Антиохии и требовать развода. Она и Людовик были дальними родственниками; при заключении брака на данный факт закрыли глаза, но, будучи поставлен, этот вопрос мог вызвать немалозатруднений, и Элеонора это знала.