Королева - Карен Харпер

Как болела душа у этой лишенной матери маленькой девочки, признанной незаконнорожденным ребенком, как она страдала от отсутствия внимания со стороны отца! Я мечтала хоть немного утешить ее и в этом.

Гринвичский дворец, июнь 1540 года

Когда Елизавете было почти семь лет, нас вызвали ко двору. Такое случалось и раньше, но не в столь сложные времена. Елизавета была в восторге, я же сильно напугана. За мной даже специально прислали гонца, чтобы я предстала перед самим королем, чего раньше никогда не бывало. Я всем сердцем желала, чтобы мне довелось встретиться с Джоном Эшли, с кем угодно, только не с королем и не с Томом Сеймуром, ныне сэром Томасом Сеймуром, все еще холостым, но (как мне говорили) пользующимся большим вниманием со стороны дам. Оставив Елизавету на попечение нянюшек, я пошла.

Сейчас и при дворе, и во всей стране положение было неустойчивым. Религиозный раскол усилился, а несколько неурожайных лет подряд привели к распространению недовольства. Мятежи на севере и напряженные отношения с иностранными государствами заставляли придворных нервничать. Центр нашего мироздания, его величество, терпеть не мог свою четвертую жену, немецкую принцессу Анну Клевскую, которую он выбрал, ни разу не видев, только по льстивому портрету Гольбейна. Кромвель и портрет заказал, и брак организовал, чтобы обеспечить союзника-протестанта на континенте.

Все только и говорили о том, что король скоро аннулирует брак с Анной Клевской — как он сам клялся, чисто фиктивный. Услышав эти новости, я только кивнула в знак согласия, памятуя о том, как Генрих избавился от двух предыдущих жен. Поговаривали, что о немке Анне его величество отзывался так: «Мне она не по вкусу», «Она выглядит, как лошадь, а пахнет еще хуже» и «Мне невыносимо видеть ее уродливые груди и живот». Как и в двух предыдущих случаях, он поручил Кромвелю что-нибудь придумать, дабы выйти из этого положения. Но из того, что передавали шепотом, одна новость меня просто поразила: король винил Кромвеля в том, что тот нашел ему некрасивую, простоватую невесту и обманом вынудил жениться на ней. Над человеком, который совсем недавно удостоился титула графа Эссекса, собрались черные тучи.

Как бы то ни было, текущие семейные неурядицы не помешали королю ухаживать за новой дамой, Екатериной Говард — хорошенькой, молодой и полной жизни, к тому же говорившей на безукоризненном английском языке. Она приходилась кузиной Анне Болейн — ни больше ни меньше. Когда-то я ошибочно предположила, что Джейн Сеймур не сможет удержать внимание короля достаточно долго, чтобы он женился на ней. Теперь же я предсказывала, что эта Говард станет ему не любовницей, а женой. Мне и вправду казалось, что всякий раз, выбирая супругу, король останавливал свой выбор на женщине, которая была полной противоположностью предыдущей, однако все они научились применять одну и ту же тактику.

Готовясь к аудиенции у короля, я старательно выбирала наряд и осмотрительно остановилась на простом темном платье. Густые волосы я убрала под взятую взаймы остроконечную шапочку, которую снова ввела в моду королева Джейн — король не переставал скорбеть о ней. Дрожа, я ожидала в приемной, пока не произнесли мое имя. Один из королевских телохранителей, карауливший в гостиной, распахнул передо мной дверь.

— Приветствую ваше величество, — произнесла я и сделала самый глубокий и изящный реверанс, на какой только была способна.

Присев, я не спешила вставать, опасаясь, как бы лицо не выдало пережитого потрясения и тревоги. Как сильно изменился наш рыжеволосый Адонис, некогда крепкий, атлетически сложенный мужчина! Генрих Тюдор, которому в конце июня 1540 года исполнялось сорок девять лет, не только заполнял собой все кресло, но даже не помещался в нем. Глаза, которые теперь бегали, как у затравленного зверя, были едва заметны на расплывшемся лице. Рыже-каштановые волосы поседели и поредели. С того места, где я находилась, низко присев (пока король не сделал мне знака подняться), мне была видна и широкая, с влажными пятнами, повязка под шелковым чулком, облегавшим раздувшуюся правую ногу. И этот человек ухаживал за девятнадцатилетней девушкой, которая обожала танцевать? Я мысленно молилась о том, чтобы он был в хорошем настроении.

— Много лет назад вас ввел в число придворных Кромвель, граф Эссекс, — сказал Генрих, даже не найдя нужным поинтересоваться успехами Елизаветы, хотя девочка накануне недолго пробыла с ним и пришла в восторг от того, что он хотя бы на несколько минут уделил ей внимание.

«Всеблагой Боже, — подумала я, — он сейчас прогонит меня с должности. Кромвель падет и потянет за собой меня».

Я усилием воли взяла себя в руки и справилась с голосом.

— Все верно, ваше величество. Не могу не признать, что на мастера Кромвеля, как его тогда называли, произвели впечатление мое упорство в учебе и горячее желание служить вашему величеству, что я и делала целеустремленно в продолжение многих лет, гордясь вашим доверием.

— Ага. Ну да, — отвечал король, пощипывая бороду цвета соли с перцем и разглядывая меня прищуренными глазами. — Во всяком случае, девочка к вам привязана. Мне кажется, что вы научили ее всему необходимому, кроме вышивания, которое должно быть любимым занятием всякой женщины.

— Все верно, ваше величество. Зато она прекрасно ездит верхом, хотя и не умеет держаться в седле так, как вы.

Он ограничился кивком. Я вспомнила, что ни один комплимент не действует на этого человека, который привык к тому, что все превозносят его до небес.

— Мистрис Кэт, — сказал король. — Елизавета называет вас Кэт.

— Да, ваше величество.

— Она сказала, что вы зовете ее ласковым именем — любушка.

— Елизавета очень милая девочка, и ваше величество вправе гордиться ее ученостью и красотой.

— Это правда. У малышки очень острый, деятельный ум. А волосы темно-красные, как у моей сестры — ее называли Розой Тюдоров. Ладно, к делу.

Кромвелевская песня, подумалось мне: «к делу». Всегда только о деле. Мне было трудно дышать. Что же ждет человека, который на некоторое время стал вторым Уолси, а своей властью в государстве не уступал самому королю? И что будет со мной, если сидящий в кресле мужчина отошлет меня прочь от своей дочери? А что, если Генрих проведал о том, что много лет назад я поддерживала его упрямую дочь Марию? А что, если, — что еще хуже, — Том Сеймур, мнение которого король ценил теперь высоко, ибо тот приходился дядей наследнику престола, солгал ему о моем поведении?

— Я хочу, чтобы рядом с этим ребенком постоянно находился солидный, здравомыслящий, серьезный человек, — сказал король, постукивая по резному подлокотнику кресла унизанными перстнями пальцами. Они налились и стали толстыми, как сосиски. — Я знаю, что вы воспитывались в деревне, привержены новому учению и реформированной церкви.

— Это так, ваше величество.

— И репутация у вас незапятнанная.

Слава Богу, ни Том Сеймур, ни Кромвель не попытались его в этом разубедить. Или король играет со мной, как кошка с мышкой?

— Да, государь, хотя долго жить при дворе — значит навлекать на себя сплетни, и некоторые из них бывают весьма губительными для репутации.

— Это справедливо. Но вот что я хочу сказать, мистрис, слушайте меня внимательно. Елизавета нуждается в постоянном присмотре, поскольку в жилах ее течет кровь развратницы-матери. Нельзя допускать, чтобы она стала ветреной, капризной, а со временем и кокетливой. Следует так направлять ее, чтобы примером ей служило мое царствование и чтобы она ни в коем случае не расспрашивала о своей матери, не воображала ее себе романтической героиней. В отличие от Анны Болейн, ее кузина Екатерина Говард — воплощенная добродетель. Мать Елизаветы не могла подать дочери хороший пример, и ей просто необходимо об этом напоминать.

Во мне разгорался гнев, а перстень, казалось, обжигал палец. Но если я попытаюсь хоть в чем-то перечить Генриху, то неизбежно потеряю Елизавету, а вместе с тем и возможность помочь ей занять в свое время место поближе к трону ее брата.

— Я вполне понимаю то, что вы говорите, ваше величество, — выдавила я из себя, а потом в буквальном смысле прикусила язык, чтобы не добавить: «…но думаю, что вы глубоко заблуждаетесь».

— Вот и хорошо. Мне нравятся разумные женщины. Значит, договорились.

Уж не знаю почему, но у меня вопреки воле зародилась мысль, которую очень хотелось высказать, и я молилась лишь о том, чтобы она не навлекла ни на кого беды.

— Ваше величество, я надеялась, что смогу обратиться к вам с просьбой. Она касается обучения леди Елизаветы верховой езде. Я вполне способна научить ее вышивать и даю слово, что скоро вы будете держать в руках доказательство ее умения. Но ей пошло бы на пользу, если бы кто-то учил ее ездить верхом, чтобы развить врожденный талант, который она унаследовала от вас.