Тьма после рассвета - Александра Маринина

дверь изнутри, чтобы переодеться, сменить форменные кители и юбки на платья и кофточки. В холодное время года некоторые сотрудницы, носившие погоны, приходили в форме из дома, надевая сверху плащи и пальто, но многие поступали иначе, держали форму на работе и переодевались. Вид юбки повергал Настю в тоску. «Вот придет мне звание, получу обмундирование и буду точно так же одеваться. Как же не хочется! Звание хочу, погоны хочу, а юбку и китель не хочу! В них так неудобно… Сидишь, как в сбруе, коленки наружу, еще и туфли, от которых ноги волком воют. Посмотреть бы на того модельера, который нашей милиции форму придумывал и решал, из какого сукна ее шить. Одни фуражки чего стоят! Бежит милиционер за преступником и одной рукой фуражку придерживает, иначе слетит. А если зима, так на нем еще и шинель, длинная и тяжеленная. Ну и много он так набегает? — думала она, натягивая куртку. — Операм нормально, они в гражданке могут работать, а патрульно-постовой службе каково?»

Настя помнила, что «еды нет совсем никакой», и мысль о предстоящем походе за продуктами отравляла ей весь рабочий день. Да еще неудачный разговор с этим Константином из штаба! Она мысленно перебирала в памяти каждую сказанную ему фразу и приходила в отчаяние: как плохо она излагала, путано, бессвязно, несла какую-то ерунду.

Этим удручающим мыслям Настя предавалась, пока ехала в метро, потом пришлось переключить внимание на магазинные прилавки. Готовить она не умела и учиться этому искусству категорически не желала, в еде была неприхотлива, поэтому прокормить саму себя ей было нетрудно. Годились любые консервы и кусок хлеба. А уж если удавалось попасть в магазин, когда выбрасывали сосиски, вареную колбасу или сыр, то вообще наступали именины сердца. Но везло Насте не часто. Зато ее «вечный жених» Лешка готовить любил и умел, если было из чего. На рынке можно купить почти все, но цены… На аспирантскую стипендию не разбежишься, так что праздник живота Алексей устраивал своей подруге не чаще двух раз в месяц.

Плавленые сырки «Дружба», две банки паштета из шпрот, килька в томате, нечто под названием «колбасный сыр», не очень вкусное, зато дешевое по сравнению и с сыром, и с колбасой. Пачка творожной массы «Особая», с изюмом, в золотистой обертке. Кирпичик черного хлеба. Полкило развесного печенья, полкило пряников. Улов небогатый, но чтобы его собрать, пришлось обойти несколько магазинов. Продукты-то на прилавках были, но ведь над ними нужно колдовать, у плиты стоять, резать-тушить-жарить-парить, а это в Настины планы не входило никогда. Максимум усилий, которые она готова была прикладывать к тому, чтобы накормить свой организм, ограничивался вскрытием консервной банки. На что-то большее она готова была пойти только тогда, когда уже не было совсем никакого выхода, как, например, сегодня утром. Ее сегодняшний завтрак был подвигом. Вершиной. Пиком Коммунизма.

Дома она отрезала кусок хлеба, развернула плавленый сырок и поняла, что история с работником штаба так и не отпускает. Кусок в горло не полезет. Нужно поговорить с папой Леней, рассказать ему все, повиниться, предупредить. Настя бросила на стол нож, которым собралась было размазать мягкий сырок по хлебу, и позвонила родителям.

— Папа еще не пришел, — сказала Надежда Ростиславовна.

— А когда придет — не говорил?

— Сказал, что не раньше половины десятого. Он тебе нужен? Что-то случилось?

— Ничего не случилось, но поговорить нужно. Ладно, — вздохнула Настя, — тогда завтра.

— Завтра папа улетает в командировку, вечером, прямо с работы в аэропорт. Ты позвони часов в десять, он уже придет, я надеюсь.

— Лучше я приеду, — решительно ответила ­Настя.

— Что, прямо сейчас? — удивилась мать. — Уже девятый час. Пока ты доедешь, пока папу дождешься, поговоришь с ним… А как же обратно возвращаться?

— Как обычно, на метро.

— Но ведь поздно будет!

— Мамуля, я уже давно не ребенок, — рассмеялась Настя. — Ничего со мной не случится.

Она даже не стала убирать со стола, бросила все как есть и отправилась к родителям. Через час Настя уже входила в квартиру, наполненную запахами вкусной маминой еды.

— Папы еще нет, — сказала Надежда Ростиславовна. — Садись, я тебя покормлю.

Настя отрицательно помотала головой.

— Я лучше на улице папу подожду, погуляю.

Мать в недоумении приподняла брови.

— Это еще что за фокусы? Мой руки и немедленно за стол, все стынет.

— Нет, мамуля, я потом поем, ладно? Хочу воздухом подышать, а то ведь целыми днями в кабинете и в транспорте нахожусь, голова тяжелая.

Надежда Ростиславовна пыталась возражать и удержать дочь, но ничего не получилось. Настя вышла из подъезда и уселась на скамейку возле дома, ей не хотелось рассказывать при матери о собственном идиотском поведении, и она надеялась поговорить с отчимом прямо здесь. Сыро, промозгло, зябко… В ноябре всегда так. Курточка не рассчитана на пребывание на улице без движения, и очень скоро Настя стала мерзнуть. «Наверное, мама была права, лучше бы мне остаться дома, сидела бы сейчас на теплой кухне и ела вкусное жаркое с картошечкой и квашеной капусткой. Какая-то я нелепая», — печально думала она.

Вот и папина машина, паркуется в «кармане» перед домом. Настя поднялась и шагнула навстречу высокой худощавой фигуре.

— Ребенок? — изумился Леонид Петрович. — Ты как здесь? Что случилось?

— Папуля, мне бы поговорить…

— Ну, пойдем домой, поговорим.

— Нет, давай лучше здесь. Я специально тебя ждала, чтобы без мамы…

— Ого! Это серьезно. Ладно, давай здесь. Что стряслось? Только сразу предупреждаю: если ты насчет вчерашних материалов, то я ничего обсуждать с тобой не буду. И не обижайся.

— Да нет, пап, это другое.

Она пересказала Леониду Петровичу свой разговор с сотрудником Штаба МВД, ничего не утаивая и не приукрашивая. Отчим слушал внимательно, не перебивая.

— В общем, мне показалось, что когда я ляпнула про коррупцию, это было… — она замялась, подыскивая слова, — лишним, что ли. Этот Константин ясно дал мне понять, что вести подобные разговоры — это примерно то же самое, что рассказывать политические анекдоты в незнакомой компании. Пап, я сильно накосячила, да? У меня теперь могут быть неприятности?

— Могут, — кивнул отчим, и Насте показалось, что он с трудом сдерживает улыбку. — Но вряд ли будут. Тот штабист — симпатичный шатен, волосы вьющиеся, на щеке крупная бородавка?

— Да, он. Ты его знаешь?

— Тебе повезло, ребенок, — рассмеялся Леонид Петрович. — Он очень приличный человек, грамотный, неглупый. Если в том, что ты ему наболтала, есть хоть крупица чего-то дельного и рационального, он обязательно это использует. Но в целом ты, конечно, сглупила колоссально. Да ты и сама понимаешь, иначе не прискакала бы на ночь глядя каяться. Ребенок, профессиональное окружение — это совсем не то же самое, что твои сокурсники, пойми это. Вы могли трепаться о чем угодно, цинично подшучивать над всякими комсомольскими делами, травить анекдоты про Брежнева и не думать о том, что среди вас есть кто-то, кто донесет. А ведь такие доносчики были, ты прекрасно знаешь. Но вы все равно не боялись. Потому что все одинаково молодые и глупые. Это время закончилось, Асенька. Ты осталась молодой и глупой, но вокруг тебя коллеги постарше и поумнее, и далеко не каждый обладает