Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лили с озабоченным видом вертела в руках чашку.
— Хотите, погадаю?
— На кофейной гуще?
— И не надо иронизировать. Прошлое хорошо получается…
— Ну давайте. Хочу!
— …Я вижу далекую страну… Видите, воздух дрожит от зноя?.. Животное, вроде как двугорбое… Вы никогда не были в Аравии? Вы не знаете арабский? Я тоже не очень. Но именно там я научилась гадать на чашках. У этих, как их?.. олигофренов… олигархов… нет-нет, конечно не дармоедов, не мародеров… не драмоделов… такие совсем бедные, почти первобытные… но очень милые люди… и не у дромадеров — это как раз их верблюды… и не друиды точно, там вообще нет деревьев, там Сахара… Как же их? Дредноуты? Вы говорите, это военный корабль? Нет, нет и нет! Оно мне еще недавно в кроссворде попалось… Ну же! Вот забывательное слово! Я неправильно сказала? Забывчивое?
— Вы замечательно сказали! Лучше не скажешь. Это уже поэзия.
Он знал это слово. Но что-то (или кто-то?) помешало ему произнести его вслух. Он уже бывал в Сахаре. Действительно, очень милые люди… Дика, по доброте, хотела что-то у них купить, так они ее всем табором отговаривали: не берите, не берите! вот это, смотрите, куда красивее и дешевле! — подсовывая вообще уже черт-те что. Урбино прогнал воспоминание, и, что удивительно, слово это начисто стерлось и из его памяти, как только он решил не называть его Лили. Такого с ним еще не бывало, чтобы слово так испарилось. Как капля воды в Сахаре.
— Значит, вы не считаете меня такой уж дурой? Просто я не очень образованна, давно ни с кем не болтала… вы уж простите, если что не так скажу…
— Что вы, что вы! Вы так замечательно чувствуете слово!
— Приятно слышать от поэта. Впрочем, это к Марлен… Она тоже стишки пописывает… Вот взгляните.
— И Ангел поскользнулся на крыле… Слушайте, это же совсем неплохо!
— Что эта дьяволица может понимать в ангелах?
— Ветка качается в центре покоя… Если б я знала, что это такое![32] Это вообще замечательно. У меня тоже что-то подобное было. Не помню… Что-то про то, как в безветренную погоду засыпают деревья на закате. Они всеми веточками пошевелятся, прежде чем замереть. Это их собственные, не вынужденные внешними воздействиями движения! Особенно меня потрясли подсолнуховые поля…
— Это как у Ван Гога, что ли?
— У него подсолнухи, а то поля до горизонта… Я даже сделал одно открытие, только никто из биологов мне не поверил. На солнечном склоне… Впрочем, не буду.
— Что так?
— В стихах это у меня лучше получилось.
— Прочтите.
— Боюсь, собьюсь. Порядочный поэт помнит свои стихи наизусть. Если не помнишь, значит, не получилось. Боюсь перед вами опозориться…
— Вы так думаете, или вы так считаете… — Порозовев, она потупилась в его чашку. — Я вижу здесь очень красивую молодую женщину… она отвернулась от вас, смотрит в сторону… но как странно она отвернулась! Она в таком длинном восточном платье, вроде сари. Она индуска? Кстати, верблюд в чашке имеет очень точное толкование.
— Как же он туда поместился? Про верблюда не надо. Давайте про индуску. — Урбино уже начинал верить гаданию.
— Вы так сильно ее любили?
— Не успел.
— Но ей сейчас хорошо. Видите, она как бы на облаке? Как на съемочной площадке. Вот рядом, высокий, надежный такой… режиссер или муж? Рядом их детки, как ангелята… Она вся в драгоценностях. Где она сейчас?
— Она меня предала.
— Вас?? Как можно!
— Умерла.
— Sorry. Она что, была актриса?
— Нет, но была очень похожа.
— Ах, sorry sorry!
— No problem.
Hoy проблем… Урбино никак не предполагал за собой такого легкомыслия!
Приехав с сердцем, переполненным скорбью, избрав себе для непотревоженности ее, насколько мог себе вообразить, необитаемый остров, так стремительно все забыть, так страстно и сладостно погрузиться в забытье и соблазн!
Во-первых, Лили так изумительно чувствовала стихи (что было проверено на его собственных). Во-вторых, она замечательно гадала на кофейной гуще, и ему сразу захотелось писать стихи по сюжетам, так непроизвольно и прихотливо рождавшимся при истолкования кофейной графики. В-третьих…
— Давайте с вами сыграем вот в какую игру! — вдохновлялся Урбино. — Вы мне гадаете вечером на чашке, а наутро я вам приношу стихи на очередной кофейный сюжет! Ничего не надо сочинять — сама жизнь мне подарила сейчас следующую книгу. Пусть она так и называется — „Стихи из кофейной чашки“! Сначала ваш текст… с картинкой… Только как ее срисовать? вы умеете? а фотоаппарат у вас есть? — Глаза Урбино горели.
— И рисовать не умею, и фотоаппарата нет… — Лили задумалась. — Марлен когда-то увлекалась.
…Во-первых, во-вторых… в-третьих — Лили была красива.
Пепельная длинноволосая блондинка, немного за тридцать, с карими глазами и не тронутым ничем, кроме естественного загара, лицом, она походила на чуть повядшую чайную розу, но написать такое в стихах Урбино никак не мог себе позволить, ни по вкусу, ни по смыслу. А мадригал уже начинал созревать…
— А на чайных чашках гадать нельзя? — только и мог спросить он.
— Наверно, можно, только я не умею, — пожала она загорелым плечиком.
— А я могу, — заявил Урбино. Естественно, перешли на чай.
Урбино крутил в руках ее опустевшую чашку, что-то приборматывая. Потом покраснел и отбарабанил:
Хоть я не так же понимаю,Как вы, в кофейных письменах,Но и по вашей чашке чая(Хотя отныне я монах)Я слишком явно замечаю,Что, как бы сильно ни зачах,Однако в вас души не чаю.С улыбкой сердца говорю:Стишки, хотите, подарю?
— Что ж, очень мило, — кивнула Лили, слегка порозовев, чем еще больше напомнила розу чайную. — Ладно, чашки в сторону… Уже солнце садится, а я вам еще не показала вашу каюту.
Они вышли на палубу, солнце уже скрывалось за дюну.
— А я вашего моря еще толком не видел… — сказал Урбино.
— Тогда давайте поторопимся, пока еще солнце не село!
Они сошли с борта „Верблюда“, и солнце тут же спряталось за дюну.
Лили стряхнула сандалии на песок, как на пол, и стала карабкаться на дюну. Урбино следовал за ней.
Песок из-под ее изящных ступней сыпался ему на голову, и нельзя сказать, чтобы это ему не нравилось. Пейзаж, открывавшийся ему снизу, стоил любого заката… на редкость стройные ножки, и ничего больше (в смысле под юбкой).
Лили была привычней — и легче и быстрей выскочила на вершину. Более тяжелый Урбино потерял полдистанции, увязая в осыпающемся песке, перешел на четвереньки (возможно, и не из-за трудности подъема, сколько из-за желания получше рассмотреть „пейзаж“ снизу). Во всяком случае, он еле вскарабкался наверх, запыхавшийся и потный, чтобы убедиться, что и это того стоило.
Солнце как раз клонилось к горизонту, непомерно разрастаясь и пунцовея по мере приближения к касанию. И вдруг, когда это случилось, стало сплющиваться и стремительно тонуть.
— Странно, что море не шипит, — изрек Урбино давно открытую им фразочку.
— Меня тоже это каждый раз удивляет, — мгновенно согласилась Лили.
Солнце совсем погрузилось, и верхний его сегмент вытягивался, все более напоминая плывущий на горизонте корабль, светящийся иллюминаторами.
— Вот судно, которое тоже идет ко дну. — „Урбино, не говори красиво“, — усмехнулся он про себя.
— Завтра оно вернется со стороны залива.
— Почему вы так уверены?
— Я каждое утро его встречаю!
— Странно, — сказал он, — я вдруг подумал, что за жизнь свою видел гораздо больше закатов, чем рассветов… А их ведь должно быть поровну?
— Не надо так уж пессимистично. Просто вы горожанин и поэт.
— На что мне здесь обидеться? — кокетничал Урбино.
— Пока не на что. Просто вы, скорее всего, сова. — Скорее всего. А вы?
— А я жаворонок.
— Значит, мы разные птицы! — вздохнул Урбино.
— Зато солнце для нас одно… — Лили делилась закатом как собственностью. — Смотрите, слева вверху — Луна! Не правда ли, хорошо?
— Не то слово. Хотите в тему?
— Хочу.
Урбино вдохнул поглубже, сосредоточил свой взгляд на последней, не слепящей уже алой полоске и начал:
Закат не ведал, как он красен был,Морская гладь не для себя серела,Не видел ветер, как он гладь рябил,И дерево на это не смотрело.Они стояли, в ночь заточены,Незримы для себя, горя, играя,Ни звуковой, ни световой волныНе разгадав, но ими обладая.Не знало небо, что луна взошла,Что солнце скрылось. Темнота густела.Вокруг незнанью не было числа —Никто не знал. И в этом было дело.Что для себя на этом берегу?Зарозовела в небе птица — что мне?Куда бежал? Запнулся на бегу,Стою сам по себе и ничего не помню.Брехнули псы. Пав перед морем ниц,Где проявлялась тьма и тень дрожала,И, немотой сливаясь с пеньем птиц,Душа моя бессмертье отражала.Тень облак, сосен шум и шорох трав,Напрягши ветер, вечер чуял кожей…И умирал. И, „смертью смерть поправ“,Опять вознесся. И опять не ожил.Кого свое творенье веселит?Кто верует — тому ключи от рая…И волосы лишь ветер шевелитУ дурака, что зеркальцем играет.Кто строит дом, не тот в дому живет.Кто создал жизнь, не ищет смысла жизни.Мысль свыше — не сама себя поймет.Пускайся в путь и в нем себя настигни.
— Замечательно! — всплеснула Лили, сжав его руку. — Это что же, вы тоже сейчас??
- Фотография Пушкина (1799–2099). Повесть - Андрей Битов - Современная проза
- Большая грудь, широкий зад - Мо Янь - Современная проза
- Белая шляпа Бляйшица - Андрей Битов - Современная проза
- Обоснованная ревность - Андрей Битов - Современная проза
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Просто дети - Патти Смит - Современная проза
- За спиной – пропасть - Джек Финней - Современная проза
- Колымское эхо - Эльмира Нетесова - Современная проза
- Подозреваемый - Юрий Азаров - Современная проза
- Сон № 9 - Митчелл Дэвид - Современная проза