Дочь леди Чаттерли - Дэвид Лоуренс

— До свидания, ваша милость.

Он отдал честь и, круто повернувшись, ушел. Конни пробудила в нем злобу, дремавшую до поры, сейчас же злоба эта вскинулась и рыкнула собакой на незваную гостью. Но на большее сил нет! Нет! И Меллорс это знал.

Конни тоже рассердилась, и тоже на своеволие, только на мужское. Слуга, а тоже нос задирает! И мрачно побрела домой.

На холме, у большого бука она увидела миссис Болтон — та, очевидно, высматривала хозяйку.

— Я уж вас обыскалась, ваша милость! — радостно воскликнула она.

— И что, меня ждут какие-то дела? — удивилась Конни.

— Да нет, просто сэру Клиффорду давно пора пить чай.

— А почему ж вы его не напоили, да и сами бы с ним посидели.

— Что вы, разве мне за господским столом место? Да и сэру Клиффорду такое пришлось бы не по душе.

— Почему? Право, не понимаю.

Она прошла в кабинет к Клиффорду и увидела на подносе старый латунный чайник.

— Клиффорд, я опоздала? — спросила она, положила цветы, взяла чайницу, так и не сняв шляпки и шарфа. — Прости меня! Почему ж ты не попросил миссис Болтон заварить чай и напоить тебя?

— Мне такая мысль и в голову не пришла, — язвительно проговорил он. — Представить миссис Болтон во главе стола мне, право, крайне трудно.

— Ну, чайник-то она б своим прикосновением не осквернила.

Клиффорд с любопытством взглянул на нее.

— Что ты делала весь день?

— Гуляла, отдыхала в одном укромном месте. А знаешь, на остролисте еще остались ягоды.

Она развязала и сняла шарф и, забыв о шляпке, принялась готовить чай. Поджаренные хлебцы, конечно же, превратились в сухари. Надев чехольчик на чайник, чтоб не остывал, она поднялась и взяла стакан для фиалок. Бедняжки понурились, тугие стебельки обмякли.

— Они еще оживут! — уверила Конни мужа и поставила перед ним цветы, чтоб он порадовался тонкому аромату.

— «Нежнее Юноновых век», — вспомнилась Клиффорду стихотворная строка.

— Не понимаю, какое может быть сравнение с фиалками! — хмыкнула Конни. — Все поэты-елизаветинцы толстокожи.

Она налила Клиффорду чая.

— А не знаешь, есть ли второй ключ от сторожки, что у Иоаннова колодца: там фазанов разводят?

— Может, и есть.

— Я случайно набрела на эту сторожку — раньше не доводилось. Как там чудно! Я б не прочь туда иногда заглядывать.

— Меллорс там был?

— Да! Он что-то сколачивал. Только по стуку молотка я и нашла сторожку. Похоже, Меллорсу мое вторжение не понравилось. Когда я спросила о втором ключе, он не очень-то любезно ответил.

— Что именно?

— Да ничего особенного, просто вид был недовольный. А про ключи ничего, дескать, не знает.

— Может, где и лежит у отца в кабинете. Там все ключи. Беттс все наперечет знает. Я попрошу его поискать.

— Уж пожалуйста!

— Значит, Меллорс был нелюбезен!

— Да ну, пустяки! По-моему, ему не по душе, что я всем распоряжаюсь.

— Возможно.

— Но с другой стороны, ему-то что за дело! Ведь усадьба-то наша, а не его вотчина! И почему б мне не приходить туда, куда хочется?!

— Ты права! — согласился Клиффорд. — Пожалуй, он слишком высоко себя ставит.

— Ты думаешь?

— Определенно. Он считает себя личностью особенной, не как все. Ты знаешь, он не поладил с женой, поступил на военную службу, и, кажется, в 1915 году его отправили в Индию. Одно время он служил кузнецом при кавалерийской части в Египте, все время состоял при лошадях, он в них толк знал. Потом приглянулся какому-то полковнику из Индии, даже чин лейтенанта получил. Да, представили его к офицерскому званию. Потом, кажется, опять в Индию уехал со своим полковником, куда-то к северо-западной границе. Заболел, дали ему пенсию по болезни, но с армией распрощался только в прошлом году. Естественно, трудно человеку, вроде бы чего-то достигшему, вновь к прежнему уровню опускаться. Отсюда — всякие оплошности, срывы. Но с работой он справляется. Мне его упрекнуть не в чем. А всяких там офицерских замашек да претензий я не потерплю.

— Как ему могли дать чин, если он и говорит-то как простой мужик!

— Да нет… Это на него находит временами. Он умеет говорить, и великолепно — для своего круга, разумеется. Думаю, он решил так: раз жизнь его в чине понизила, он и разговаривать будет под стать низам.

— А почему ты мне раньше о его злоключениях не рассказывал?

— Такие «злоключения» — замучаешься рассказывать. Они весь жизненный уклад ломают. Пожалеет бедняга тысячу раз, что на свет родился.

Конни мысленно согласилась с мужем. Бывают же такие люди, обиженные или обделенные, кто никак не приспособится к жизни, и толку от таких людей никакого.

Соблазнился хорошей погодой и Клиффорд — тоже решил поехать в лес. Дул холодный ветер, но не сильный — с ним не приходилось бороться, — солнце, точно сама жизнь, дарило светом и теплом.

— Поразительно, — заметила Конни, — в такой чудный день будто оживаешь. Обычно даже воздух какой-то мертвый. Люди умертвили даже воздух.

— Ты считаешь — люди виноваты? — спросил Клиффорд.

— Да. Их неизбывная скука, недовольство, злоба губят воздух, жизненные силы в нем. Я просто уверена в этом.

— А может, некие атмосферные условия понижают жизненные силы людей?

— Нет, это человек губит мир, — стояла на своем Конни.

— Рубит сук, на котором сидит, — подытожил Клиффорд.

Моторчик в кресле натужно похрипывал. На зарослях лещины повисли золотистые сережки, на солнечных проталинах раскрылись ветреницы, ликуя и радуясь жизни, — точно память о прошлом, когда так же радоваться жизни могли и люди. А цветы пахли как яблоневый цвет. Конни собрала Клиффорду букетик.

Он принялся с любопытством перебирать цветы.

— «Покоя непорочная невеста, приемыш вечности и тишины», — процитировал он из Китса. — По-моему, это сравнение больше подходит к цветам, нежели к греческим амфорам.

— Непорочная… порочный — какое ужасное слово! — воскликнула Конни. — Опорочить все на свете могут только люди.

— Ну, как сказать… «Все на свете могут эти, как их… слизняки», — перешел он на детскую дразнилку.

— Да нет, слизняки лишь пожирают, никакая иная, кроме человека, живность не порочит природу.

Она рассердилась на Клиффорда, вечно он все обращает в пустые слова, в прибаутки. Фиалки у него — по Мильтону — «нежнее Юноновых век», ветреницы — по Китсу — «непорочные невесты». Как ненавистны ей слова, они заслоняют жизнь, они-то как раз и порочат все на свете, готовые слова и сочетания высасывают соки из всего живого.

Не удалась эта прогулка. Меж Клиффордом и Конни возникла некая натянутость. Оба пытались ее не замечать, но от этого она не пропадала. Вдруг со всей силой женского наития Конни начала рвать узы, связующие ее с Клиффордом. Хотелось освободиться от него, от пут его ума, слов, от его одержимости собственной персоной, неизбывной, нескончаемой самовлюбленной болтовни.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});