Наваждение - Всеволод Соловьев

— Куда-же ты? Посиди еще! — сказала Зина.

— Нѣтъ, пора, прощай, уже первый часъ; мы не замѣтили, какъ пробило двѣнадцать.

Она подошла къ часамъ, сняла абажуръ съ лампы, а потомъ тихонько заперла дверь, за которою послышался старческій кашель.

— Подожди еще!

Она положила мнѣ на плечи свои руки.

— Довольно, Зина, — сказалъ я:- ты сегодня сдѣлала все, что только могла сдѣлать…

— Ну, уходи, — заговорила она, обнимая меня:- только знай, что ты не заснешь сегодня ночью, ты будешь умирать, умирать по настоящему, умирать мучительною смертью… и ты увидишь двѣ тѣни… двухъ людей… прощай!..

— Прощай, Зина.

Нѣжно и кокетливо склонилась она снова на плечо мое и глядѣла на меня своими странными глазами, глядѣла, какъ тихій, довѣрчивый ребенокъ, какъ любящая и невинная женщина…

Я смотрѣлъ на это лицо и мучительная жалость поднялась во мнѣ. Кого жалѣлъ я — себя или ее — не знаю…

Я, почти шатаясь, вышелъ въ переднюю, гдѣ сонные люди уже давно дожидались, чтобы запереть за мною двери.

XVIII

Темная, дождливая ночь охватила меня сыростью и порывами вѣтра. Я помню, что низко висѣли густыя тучи; но не помню, какъ шелъ я, что думалъ и что чувствовалъ. Придя домой, я сѣлъ за письменный столъ, началъ было писать, потомъ читать, но ничего не могъ… Не помню, сколько прошло времени, — можетъ быть, часъ, а можетъ быть, нѣсколько минутъ, — не помню. Я сидѣлъ неподвижно, и вотъ тутъ-то меня охватило то ужасное ощущеніе, вспоминая о которомъ, я и теперь холодѣю.

Оно подкралось ко мнѣ какъ-то незамѣтно, завладѣло мною сразу, сейчасъ-же вслѣдъ за полнѣйшимъ бездумьемъ и легкою дрожью, пробѣгавшею по всему тѣлу. Когда я созналъ его — было уже поздно. Я почувствовалъ, что уже никакой силой воли не разгоню его, что борьба напрасна.

Предсказаніе Зины исполнилось: я начинаю умирать, «умирать по настоящему, мучительною смертью», какъ она предрекла мнѣ.

Напрасно пытаюсь я передать въ словахъ это ощущеніе медленной агоніи. Она началась безконечно холоднымъ сознаніемъ моей полной одинокости, одинокости не въ безпредѣльномъ пустомъ пространствѣ, а напротивъ, въ громадномъ мірѣ, кишащемъ разнообразнѣйшею жизнью. Этотъ живой, цѣльный міръ окружалъ меня, но не имѣлъ со мною ровно ничего общаго. Я видѣлъ и понималъ, какъ блестящія нити матеріи, по которымъ струилась эта міровая жизнь, распредѣлялись причудливыми, но математически правильными формами, обусловливавшими ихъ взаимное равновѣсіе и соотношеніе. Только одно мѣстечко громаднаго міра, то мѣстечко, въ которомъ трепетало мое существованіе, было прорваннымъ, или, вѣрнѣе, еще недодѣланнымъ. И мнѣ уже видѣлись со всѣхъ сторонъ концы блестящихъ нитей, стремившихся также правильно размѣститься и закончиться на мѣстѣ, занимаемомъ мною. И, разумѣется, я долженъ былъ уничтожиться, чтобы не мѣшать общей гармоніи. Вѣдь, не могъ-же я, одинъ я, удерживать за собою это недодѣланное мѣсто всемірной паутины!..

Вотъ какое невозможное, но тѣмъ не менѣе совершенно яркое, опредѣленное представленіе сложилось въ моемъ мозгу и въ моемъ чувствѣ. Мнѣ казалось, что уже раскаленные, острые концы этихъ нитей вонзаются въ меня по всѣмъ направленіямъ. Я вскочилъ и остановился посреди комнаты. Свѣчи, зажженныя въ канделябрѣ на столѣ, почему-то потухли; можетъ быть, я самъ безсознательно затушилъ ихъ. Я остался въ темнотѣ и сейчасъ-же замѣтилъ, что я не одинъ, что въ двухъ шагахъ отъ меня, на моемъ турецкомъ диванѣ, кто-то есть; мнѣ слышался чей-то тихій, неопредѣленный шепотъ.

Мои ноги подкашивались, въ груди давило. Я медленно подошелъ къ дивану и протянулъ руки. Я почувствовалъ чьи-то мягкіе волосы, нѣжное, гладкое женское лицо. Я понялъ, что это была Зина. Но она была не одна, — она кому-то тихо шептала на ухо, и этотъ кто-то былъ отъ нея такъ близко, какъ былъ и я на маленькомъ диванѣ въ ея гостиной. Мнѣ не нужно было допытываться кто онъ, я узналъ его сразу, по одному ужасу, охватившему меня. Это былъ онъ, тотъ таинственный человѣкъ, которымъ она меня мучила — это былъ Рамзаевъ.

Я крикнулъ безумнымъ голосомъ, кинулся впередъ и потерялъ сознаніе.

* * *

Не знаю, сколько времени продолжался мой обморокъ. Я очнулся на коврѣ предъ диваномъ и долго еще не могъ пошевельнуться и лежалъ въ темнотѣ и тишинѣ. Наконецъ, совсѣмъ машинально приподнялся, зажегъ свѣчу, прошелъ въ спальню и, странное дѣло, заснулъ, какъ убитый.

Проснулся я поздно. Вчерашняго ощущенія слабости, разбитости, какъ не бывало. Я даже удивлялся своей бодрости, своей силѣ. Только внутри меня оставалась все та-же тоска, тотъ-же отвратительный туманъ носился предо мною. Я хорошо помнилъ весь этотъ страшный вечеръ, эту невыносимую галлюцинацію. Какъ все въ ней было живо, ясно, отвратительно… «Нѣтъ, такъ не можетъ продолжаться! — думалъ я: — такъ съ ума сойти можно?.. Нужно бѣжать, бѣжать и покончить разомъ…»

Что-жъ такое, что все перепуталось, что я потерялъ счетъ днямъ и позабылъ прежніе интересы моей жизни? Что-жъ такое, что всѣ близкіе мнѣ люди куда-то провалились, а въ ихъ платье облеклись какіе-то отвратительныя чудовища, которыя меня дразнятъ и сживаютъ со свѣта? Что-жъ такое, что вмѣсто скучнаго, но все-же яснаго теченія жизни, съ крошечными обязанностями, съ крошечными развлеченіями и заботами о дѣлахъ житейскихъ, для чего-то, для какого-то будущаго устраиваемыхъ, — что-жъ такое, что вмѣсто всего этого явилось сплошное мученіе и не останавливаетъ меня, не покидаетъ ни на минуту вотъ ужъ больше двухъ мѣсяцевъ… Такъ неужели мнѣ такъ и согнуться, такъ и замереть и только смотрѣть, что изъ этого выйдетъ, скоро-ли я какимъ образомъ, я окончательно погибну? Зина права, когда говоритъ, что это значитъ сложить руки, что это «по теченію»… Нѣтъ, я еще постою за себя, я еще выплыву! Я покажу ей, что меня не такъ ужъ легко «убить тѣмъ иди другимъ способомъ». И покажу сегодня-же, сейчасъ, сію минуту.

Я досталъ свой заграничный паспортъ, взятый уже больше мѣсяца тому назадъ, велѣлъ Ивану уложить мои вещи. Я сказалъ ему, что чрезъ два часа буду дома, а вечеромъ уѣзжаю за границу. Но я не хотѣлъ уѣхать такъ, не повидавшись съ Зиной. Это было-бы бѣгствомъ. Я рѣшился отправиться къ ней и побороться съ нею. Я зналъ, что она не захочетъ меня теперь выпустить.

Я засталъ ее въ гостиной вмѣстѣ съ мужемъ. Онъ былъ веселъ, бодръ, разодѣтъ и раздушенъ; отъ вчерашняго страшнаго, почти умирающаго старика, ничего не осталось. Онъ ужъ не боялся того, что я съ холоду и простужу его. Напротивъ, онъ объявилъ, что отлично себя чувствуетъ, и, благо солнце выглянуло, и на улицахъ пообсохло, собирался сдѣлать небольшую прогулку.

— Въ такомъ случаѣ я долженъ проститься съ вами, — сказалъ я:- я къ вамъ на минуту и сегодня ѣду за границу…

— Ты сегодня ѣдешь за границу? — спросила Зина съ насмѣшливой улыбкой.

— Да, ѣду, ужъ и вещи мои укладываютъ.

— И надолго?

— Вѣроятно… вѣдь, я давно собираюсь… Нужно-же когда-нибудь выбраться… вотъ рѣшилъ, наконецъ, и ѣду.

— Съ Богомъ, съ Богомъ, голубчикъ, — ласково беря меня за руку, говорилъ старикъ. — Вѣдь, вы въ Швейцарію… теперь тамъ самое лучшее время, скоро начнется уборка винограда. Подышите воздухомъ, освѣжитесь… съ Богомъ… а я ужъ пойду; посидѣлъ-бы съ вами, да боюсь, пожалуй, дождь опять, такъ я безъ прогулки останусь… ну, прощайте, пишите почаще…

Онъ подставилъ мнѣ свои надушенные усы и трижды поцѣловался со мною.

— А, можетъ, еще и застану… вѣдь, я не долго, только въ скверѣ пройдусь и домой… а ты, Зиночка, вели мнѣ кофе сварить, да яичекъ… въ смятку… только чтобы не переварились…

* * *

Наконецъ, мы остались одни. Зина остановилась предо мной и захохотала.

— Такъ ты сегодня за границу ѣдешь? Хоть-бы при немъ-то постыдился говорить, вѣдь, опять какую-нибудь невѣроятную исторію придумывать придется… вѣдь, не уѣдешь…

Я молча улыбнулся и спокойно взглянулъ на нее. Она говорила съ такою непоколебимою вѣрой въ свою власть надо мною, она считала меня ужъ окончательно и невозвратно прикованнымъ къ ней, обезсиленнымъ, ничтожнымъ… И вдругъ она сама показалась мнѣ какою-то далекою, чужою, совсѣмъ другою. Все, что влекло меня къ ней, изъ-за чего она владѣла мною, куда-то исчезло. Я все глядѣлъ на нее и улыбался. Ея блестящіе, неподвижные глаза уже не обдавали меня страстью и мученіемъ. Она была теперь просто красивая, стройная женщина, съ блѣднымъ, нѣсколько болѣзненнымъ лицомъ, съ несовсѣмъ естественною злою усмѣшкой. Ея волосы были плохо причесаны и закрученная коса кое-какъ придерживалась на затылкѣ, утренній пеньюаръ, по обыкновенію, смятъ и даже довольно заношенъ… я невольно припомнилъ, какъ еще дѣвочкой ее всегда бранили за неряшество…

Но я не смѣлъ радоваться, что она такая, что я такъ гляжу на нее и спокойно улыбаюсь. Вѣдь, я зналъ, что и прежде бывали не разъ подобныя минуты: иногда она представлялась мнѣ просто грубою, глупою и даже противною… Ни проходила минута, и все забывалось, и снова она могла дѣлать со мною все, что хотѣла…