Чингисхан. Книга первая. Повелитель Страха. - Сергей Волков

Я, молча, показываю две фиолетовые двадцатипятирублевки и поднимаю глаза. Не боись, тетя, если надо, мы и тебя купим! Она величественно улыбается, уходит.

Ну что ж, будем, черт возьми, веселиться!

Сидим, скучаем. Я верчу в руках рюмку с золотистым ободком, Витек постукивает по солонке вилке, отбивая какой-то мотивчик. Спрашиваю его:

— Ты зачем «Херес» заказал, клоун?

— Да всю жизнь хотел узнать, что это за херотень такая — «Херес»? — хохочет Витек.

В зале прибывает народу. Появляются и знакомые лица — компания девиц с Искры во главе с Римкой Феофановой по прозвищу Фифа. Эти ходят в «Акчарлак» «на съем».

Официантка приносит салат, хлеб, коньяк и блюдечко с лимоном. Витек быстро разливает янтарную жидкость по рюмкам, делает значительное лицо и сообщает мне:

— Умные люди считают, что бог создал человека лишь как промежуточное звено между собой и верхом совершенства — рюмкой коньяка и кружочком лимона.

Я, молча, наклоняю голову в знак согласия, потом все же поправляю моего друга:

— Вообще-то там так: «Человек — промежуточное звено, необходимое природе для создания венца творения: рюмки коньяка с ломтиком лимона». А твои умные люди — братья Стругацкие. Кстати, нигде в мире коньяк лимоном не закусывают, мне Маратыч говорил, что цитрусовый аромат искажает вкус напитка.

— Во, точно! — радуется Витек. — Давай же выпьем за венец, за братьев, за Маратыча, за тебя, умника! И за коньяк! Вкус-мус… Нам, татарам один хрен, лишь бы с ног валило.

Пьем, Витек жует лимон. Я закусываю салатом. Коньяк хорош. Мягкий, ароматный, он приятно греет меня изнутри. Возникает непривычно лирическое настроение, все неприятности словно бы заволакивает туманом.

Витек не дает мне расслабиться. Проворно наполнив наши рюмки, он театральным голосом вопрошает:

— Что сказал космонавт Владимир Ляхов своему другу космонавту Валерию Рюмину после отделения первой ступени ракеты-носителя «Союз»?

Улыбаясь, я пожимаю плечами. Сейчас последует какая-нибудь хохма. Витек — большой мастер по части застольного фольклора и вполне может работать массовиком-затейником.

— Космонавт Ляхов сказал: «Между первой и второй перерывчик не большой»! — торжествующе салютует рюмкой Витек.

Пьем, закусываем. Официантка приносит шашлык. Ай, хорошо! Хорошо сидим, хорошо едим, хорошо пьем. Из колонок, висящих по обе стороны от буфетного окна, начинает звучать музыка. На свободном пятачке немедленно образуется несколько танцующих пар. Витек намазывает бутерброд икрой, журчит коньяком.

— Ну, давай третью, которая легкой пташечкой. Знаешь, почему у нас в деревнях икру не едят?

— Почему?

— Потому что думают, что это соленая клюква.

— Так себе хохма.

Витек хмыкает.

— Ладно, тогда вот: я все про кабачки знаю — как растить, как поливать. Но вот как их заставить икру метать?

— О, вот это годится! — я еда не расплескиваю коньяк от смеха. — Давай — за икру!

— Чтобы никогда не переводилась она на наших столах! — провозглашает Витек.

Вечер катится дальше. На столе появляется цыпленок табака, эскалопы с картошкой фри. Рву зубами жесткое мясо, Витек сдирает с цыпленка кожу — он ее не любит. В рюмках сиротливо темнеют остатки коньяка.

— Как сказал поэт Уитмен: «Хватит жрать. Давайте выпьем!», — Витек опрокидывает в рот рюмку. — Н-да, все хорошее быстро кончается.

— У нас еще бутылка «Хереса», — отвечаю я. — Вон, кстати, несут. А поэт Уитмен говорил совсем другое:

— Ну, давай за Уитмена! — Витек разливает «Херес». Оказывается, это крепкое и довольно вкусное, но всего лишь вино.

— Придется еще водки вдогон заказать, — говорю я Витьку, рассматривая бутылку.

— Ты, правда, что ли банк ограбил? — удивляется он.

— Расчет в «Вечерке» получил, — и, видя округлившиеся глаза Витька, поспешно ставлю точку в этой теме: — Неохота рассказывать, потом.

— Потом — так потом.

— Водку несут. Они там что, мысли читать научились?

Официантка ставит нам на столик графин с водкой, и томно улыбаясь, грудным голосом мурлычет:

— Молодые люди, вам просили передать…

— Кто? Откуда? — мы с Витьком начинаем крутить головами в поисках дарителя.

Официантка загадочно улыбается и, покачивая бедрами, уходит.

К этому времени ресторан уже почти полон. Музыка, гул голосов, звон приборов, сигаретная мгла… Мы в пожарном порядке вливаем в себя «Херес», дожевываем цыпленка и переходим к водке и эскалопам. Жизненный опыт подсказывает мне, что мешать коньяк с вином — еще туда-сюда, а водка тут явно лишняя. Но кто и когда прислушивался к голосу своего жизненного опыта, особенно в девятнадцать лет?

— Слушай! — внезапно хватает меня за руку Витек, — и все-таки до чего же дико ты смотришься с этими глазами!

Я с трудом киваю и, опустив голову на грудь, уже не могу поднять ее обратно, потому что сознание покидает меня.

Глава двенадцатая

Гости из прошлого

…Темуджин очнулся от забытья и понял, что телега остановилась.

— Эй, волчонок! — прозвучал над головой грубый голос возчика. — Вылезай!

Чтобы поторопить мальчика, он пнул его в бок. Темуджин прошипел ругательство, откинул циновку, сел и огляделся.

Был поздний вечер. Солнце уже давно закатилось за край мира, но его отблески на небе давали еще достаточно света, чтобы мальчик разглядел, что повозка стоит возле большого селения — несколько десятков юрт, крытые ветками хижины, загоны для овец, коров и лошадей.

В центре селения ярко пылали выложенные кругом костры. Оттуда долетал веселый гомон множества голосов, слышалась музыка, звон колокольчиков и визгливые крики женщин.

— У хана праздник! — один из воинов бесцеремонно сдернул Темуджина с телеги, толкнул в плечо. — Мы приготовили ему долгожданный подарок! Пошевеливайся!

Еле устояв на ногах, мальчик бросил злой взгляд на говорившего. Расседлывающие лошадей мужчины заметили это и захохотали.

— Осторожно, укусит! И в самом деле, волчонок! Дикий!

Сопровождаемый вооруженными нукерами, Темуджин на заплетающихся от усталости ногах шагал к кострам, исподлобья разглядывая юрты и их обитателей, глазеющих на сына Есугея.

Мальчика душила обида, в горле стоял тугой комок. Он помнил многих из этих людей — пастухов, воинов, охотников. Все они служили его отцу. Служили, а когда отца не стало, бросили жен и детей своего господина на произвол судьбы, переметнулись к его двоюродному брату, Таргитай-Кирилтуху, и признали его ханом.

Правильно говорил отец, когда был жив: у овец родина там, где трава сочнее…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});