Сердце и Думка - Александр Вельтман

— Помилуйте, Анна Тихоновна, какое сватовство, когда адъютантик, сын князя Лиманского, почти уже просватан и говорят, что на днях свадьба.

У Анны Тихоновны отошло сердце: Лиманский не был из числа женихов, которых она сватала.

— Не может быть! — сказала она, — откуда ж он взялся?

— Черт знает, откуда свалился! Приехал, говорят, в отпуск… Тяп да ляп — и корабль!.. А мы… здешние… как дураки: по усам текло, а в рот не попало!

— Это ни на что не похоже! я сегодня же еду к Наталье Ильинишне… Я ее допрошу…, Шутить таким образом!.. над кем же? добро бы я сватала какую-нибудь шушеру!.. Я ее допрошу! будьте уверены, что допрошу!

— Съездите, пожалоста, узнайте; я также шутить не буду: я просто отправлюсь к Роману Матвеевичу и скажу ему в глаза, что он подлец! а Лиманского на дуэль вызову!..

Анна Тихоновна испугалась угроз Полковника. «Ну, — думала она, — попала я в петлю!»

— Нет, господин Полковник, если вы это сделаете, то я откажусь от всего!.. Тут Роман Матвеевич нисколько не виноват; виновата Наталья Ильинишна: я с ней имела дело, я и разделаюсь с ней сама; а вы в стороне… Вот, дело другое, если б дело было решено и вы бы лично объявили свое намерение… тогда бы в вашей воле…

— Да как же это можно! — вскричал Полковник.

— А вот так, что если не сбудется, то вам ни на ком другом, а на мне взыскивать!

— Хм! он женится, а мне на вас взыскивать! да что я на вас взыщу?

— Ах, боже мой, да назовите меня хоть дурой в глаза!

— Что ж мне из этого будет?

— Что будет! Да вы опорочите меня: на что я тогда буду годиться? Позвольте вас спросить, допущу ли еще я себя до такого позора?.. Что вы это, г. Полковник, я не какая-нибудь!

— Ну, уж я на вас полагаюсь, Анна Тихоновна, вы знаете лучше меня эти дела, — сказал Полковник, усмирев перед грозой слов Анны Тихоновны.

Не теряя еще надежды, он пошел рассеять себя в полковой экзерцирхауз.[91]

Вскоре явились по очереди и прочие женихи, в отчаянии к с новостью, что Зоя Романовна выходит замуж за адъютанта Лиманского, — и все пошли назад с тем же, с чем и Полковник.

V

Лиманский действительно приехал в отпуск из Москвы, с неизменной любовью к Зое, но с любовью, полной безнадежности. Он боялся ее видеть и не хотел видеть; не поехал бы в дом, если б не принудили его отец и мать, увлекаемые желанием союза своего Юрия с Зоей.

Юрий поехал и был принят так радостно, даже Зоей, что в нем ожили первые впечатления; искра, таившаяся под пеплом, возгорелась и обдала сердце его пламенем юношеской любви.

В Зое заметил он какую-то степенность и поздравил себя с этой переменой: ему нравилась в женщинах стройность в словах и обращении. Он не замечал уже в Зое детских своенравных порывов и пылкости чувств; но видел постоянное желание утопать с ним в разговорах и суждениях.

«Это доказательство любви вернее пламенных взглядов и глубоких вздохов», — думал он и часто, восхищаясь красотой Зои и тишиной ее души, он повторял про себя: «И я решался проклинать детские капризы этого ангела!»

Зоя, в самом деле, казалось, вполне уже предавалась князю Юрию; но он боялся сам напомнить о любви своей, боялся показаться ей с самой невыгодной стороны для мужчин: и кто не покажется глупым в минуту объяснения любви, особенно перед девушкой, которая хотя и любит, но не ослеплена страстию? пред девушкой, которая не потупит взоров в эту роковую минуту, не забудется, а станет ожидать от вас признания умного, красноречивого, без вздохов, без восклицаний, без страха, без трепета и даже без мольбы? которая убеждена, что сохранение собственного достоинства необходимо мужчине во всяком случае?

Горя нетерпением назвать Зою своею, Юрий открыл сердце свое отцу и матери и объявил им желание получить руку Зои.

— Мы только этого и желали, — отвечали ему отец и мать.

— Сегодня же я еду переговорить об этом с Натальей Ильинишной, — сказала княгиня.

И вот начались тайные переговоры между княгиней и Натальей Ильинишной.

Но, верно, они приступили к ним не благословись, не по старому русскому обычаю.

Нелегкий подставил ухо, выслушал тайну и в ту же ночь, встретясь с Ведьмой на бережку у ставка, на дощечке у млинка,[92] пересказал ей все, что слышал.

— Прощайся с своим нещечком!

От этой новости Ведьму согнуло в три дуги.

— Помоги! — вскричала она.

Нелегкий, испуганный ее ужасным положением, стал ее разгибать.

— Не то! — вскричала она.

— Что ж еще?

— Помоги! надо расстроить дело! еще три дни, и все пропало! Все мои труды и подвиги пойдут под ноги!.. Я нарочно разрознила Сердце и Думку, чтоб она не ужилась ни с одним добрым человеком; а в ночь на Иванов день Сердце воротится к ней, и тогда прощай! ничем не разорвешь! поцелуем он снимет с нее проклятие, душой и телом полюбит она честного Юрия, выдет замуж и будет честной женой и доброй матерью!.. Уу-уу-уу!

— Что с тобой?

— Как что! Я уже похвалилась Буре великой Грозе громоносной на шабаше, что поставлю ему новую ведьму! Не исполню слова, посадит он меня в тиски на веки вешные! Уу-уу-уу!

— Э, старая баба! есть о чем вопить! — сказал Нелегкий. — Ступай себе, я дело обработаю; свести трудно, а развести наше дело: как на бобах разведу!

— Смотри же, не промахнись.

— Ээ! постой-постой! мне нужно сегодня в полночь пробраться в спальню… как бишь ее? к Романовне…

— К кому? чтоб я тебя допустила в девичью спальню!

— Дрянь! Баба! труфель гнилой! что ж ты обо мне думаешь!

— Ну-ну-ну, изволь-изволь!

— Изволь! какое одолженье! Слушай: в запертые крещеные двери мне не ход, а в трубу я лазить не умею; ты должна меня снести туда на себе.

— Вот те раз! Возить на себе такого черта!

— Да еще сама шею подставишь, потому что я не хочу навязываться тебе на шею.

— Быть так.

— Проваливай.

Между тем на переговоры позван был и Роман Матвеевич. Он с радостью согласился на союз Зои с князем Юрием; на другой же день положено было объявить об этом Зое.

Во время этих совещаний Нелегкий подтолкнул горничную Зои подслушать в щелочку, о чем говорят господа.

— Знаете ли, барышня, что? — сказала она, раздевая Зою.

— Что такое?

— Ведь вас просватали.

— Просватали! — сказала удивленная Зоя.

— Да-с: княгиня-то недаром приезжала.

— Ты почему знаешь?

— Да я проходила мимо спальни барыниной; не знавши, хотела войти; а двери заперты. Кто там? — думаю; а барин такой громкогласной, слышу, говорит, что-то о приданом… Вот я и не утерпела, подслушала: я на это согласен, говорит, на сто тысяч деньгами, да вещами за Зоей, то есть за вами, барышня, будет тысяч на двадцать; а княгиня говорит: дело слажено! я уверена, что сами не поскупитесь для своей дочери. После этого они стали разговаривать тихонько, и я уж ничего не слыхала. Честь имею поздравить вас, барышня!.. уж это дело ведь решенное: папинька и маминька согласились.

— Очень рада! ступай! — сказала сухо Зоя.

— Как же не порадоваться, барышня, такому прекрасному жениху, да еще князю! — проговорила горничная, выходя из спальни.

В это самое время Нелегкий прибыл сквозь трубу верхом на Ведьме, припал к изголовью Зои и начал что-то шушукать.

«Прекрасно! — произнесла Зоя, рассуждая сама с собой. — Все в доме до последней девки знают, что меня выдают замуж, только я не знаю!.. Впрочем, смешно было бы и спрашивать меня: хочу я быть княгиней или нет?.. Какая девушка будет так глупа, чтоб отказаться от такого счастия!.. Князь, хорош собою, умен, ловок, человек отличных свойств и прочее и прочее… только что не ангел!.. Такому жениху нужно ли спрашивать согласия у той, которую он удостоивает выбора?..

С вершины своего величия он указал на меня — и довольно! я должна быть его женой, рабой, по старине снять сапог с его ноги, подать на себя плетку: зато на меня возложится титул сиятельства. За эту честь отец и мать, верно, не поскупятся, заплатят, что угодно, только чтоб иметь зятем князя!.. Какое блаженство! какое поприще для радостей!.. Я могу жить в столице, ездить на балы, в театр, подписываться: «Княгиня Зоя». Надо родиться под особенно счастливой звездой, чтоб из этого темного угла попасть в большой свет! Надо много иметь достоинств, чтоб быть избранной сидеть на княжеских креслах! О, я горжусь сама собою! я забудусь от спеси, я с презрением буду смотреть на все, что ниже княжеской сферы, — это необходимо, этого требует этикет, этого требует даже самое достоинство, звание: чем же отличиться от тех, которым предоставлено только право карабкаться на вершину счастия и цепляться за случай?..

Избранная в супруги князя! Сколько щедрости, милостей, благодеяния, великодушия сыплется на меня из этого слова! Сколько даров вдруг, неожиданно, без просьбы, без спросу! О, пусть только прикажут мне отец, мать и князь принять эти дары, я буду уметь быть благодарной: я не скажу просто: мой друг! я буду почтительно говорить: мой благодетель! Вздумает ли князь осыпать меня своими нежностями — я, униженно, с благоговением прикоснусь устами к его руке и скажу: мой покровитель!.. Без его воли я не ступлю ни шагу, у меня не будет собственных желаний, я стану всегда спрашивать: что вам угодно, князь? — О, я покажу, каким образом должно быть благодарной за ниспосылаемые милости, как должно уважать и почитать щедроты такого великодушного сердца!..»