Идеальный вариант (сборник) - Лариса Райт

– Затем, что у меня от твоей «Шанели» тоже скоро ящики закрываться перестанут, – съязвила тогда Светка, и обе заржали, а отсмеявшись, женщина пообещала больше никогда не дарить ей «Володькины» духи.

Она продолжала копаться в ящике и нервно шептать:

– Это мама принесла какой-то чудодейственный крем и потом требовала отчета, пользуюсь ли я и виден ли эффект. Я сказала, что мажусь утром и вечером, и при очередной встрече мама отметила, что я похорошела и помолодела лет на пять. – Наташа отложила невскрытый тюбик. – Обманывать, конечно, нехорошо, но наносить на лицо нечто, купленное с рук в переходе, еще хуже. Эх, мама, мама! Когда же ты перестанешь верить всему, что тебе говорят и с восторгом смотреть передачи, в которых дают советы вроде: «Если у вас закололо в боку, примите позу лотоса». Или: «При затяжной мигрени сделайте маску из облепихи своему коту». Ладно, у меня хватает ума откладывать в сторону все «обалденные средства», которыми ты исправно снабжаешь, но сама наверняка пользуешься всей ерундистикой неизвестно какого состава. Слава богу, у тебя нет кота. Хотя лучше бы ставила эксперименты на кошачьей морде, чем на своей. А если аллергия? А вдруг отек Квинке? И на все мои увещевания ответ один. Вернее, вопрос:

– Я что, плохо выгляжу?

Нет, выглядишь замечательно. Но так было всегда. Просто генетика. Да и среди твоих скляночек наверняка встретится с десяток полезных, что позволяют умело скрывать возраст. Когда он увидел тебя в первый раз, не мог скрыть удивления. Так и спросил:

– Это твоя сестра?

А я в ответ:

– У меня нет сестры.

– Подруга?

– В каком-то смысле.

– Не понял… – Он растерялся, а ты засмеялась и призналась:

– Я мама Наташи. Заходите, Иван, заходите. После такого знакомства вы всегда будете желанным гостем в этом доме.

И действительно. Ты сдержала свое слово. Хотя, подозреваю, тебе было не трудно его сдержать. Ваня всегда тебе нравился. Это папу настораживали то цитаты Вольтера, то воспроизведение Баха на гитаре.

– Если молодому человеку так импонирует Бах, – папа так и говорил: «импонирует», – учился бы сразу на органе лабать. А под гитару Окуджаву поют, или Визбора, или «Кино», в конце концов.

– Окуджаву тоже может, – бросалась в бой Наташа, но мама жестом останавливала ее и выговаривала мужу:

– Ну что ты, Андрюша, придираешься? Очевидно же: мальчишка хочет произвести впечатление.

– И с чего это, позвольте полюбопытствовать, в нем зреют такие желания?

Наташа уже забыла обиду и едва сдерживала смех. Папина манера нарочито витиевато выражаться во время спора всегда забавляла. Забавляла и маму, которая, улыбаясь, качала головой и говорила:

– Эх, Андрюша, Андрюша, себя вспомни. Как ты с моим папой в нарды играл и все боялся выиграть, потому что был предупрежден: «Обыгравший папу в нарды – враг номер один». Ты тоже мечтал ему понравиться.

– Я, между прочим, – папа смерил супругу долгим, пристальным взглядом, – собирался на тебе жениться, а юноше, на мой взгляд, это делать рановато.

Наташа заливалась краской, а мама добродушно протестовала:

– Ну, строить планы ему никто не запрещает.

– Хорошо. Пусть строит, – снисходительно соглашался папа, – но при чем тут Бах и Вольтер?

Теперь уже мама с Наташей хохотали в голос и даже не думали объяснять смех мужу и отцу, а по совместительству доктору философских наук и ценителю классической музыки.

Хотя ни с философией, ни с классикой Ваня не притворялся. Его интерес был искренним. Он вообще был личностью неординарной и разносторонней. То тащил Наташу на концерт «Depeche Mode», то вручал билеты в консерваторию и сообщал: «Тут три. Пригласи маму». И хотя мама никогда не испытывала восторга от игры симфонических оркестров, ни разу не предложила папе сходить вместо себя. Тот отправился бы слушать музыку, а она шла проводить время с Иваном. Мама долго еще вспоминала эти вылазки и почти упрекала Наташу в расставании «с таким приятным мальчиком». Ни один последующий кавалер потенциальную тещу в спутницы не приглашал, а Володя и вовсе не всегда замечал ее присутствие. Каждый раз смотрел удивленно и пристально, и только когда Наташа произносила: «Мама в гости заехала», быстро улыбался и говорил так, будто их только что познакомили:

– Очень рад. Очень рад.

– И не рад вовсе, – пеняла та дочери, когда зять поспешно скрывался в соседней комнате.

– Да не обращай внимания. Ты же знаешь: у Володи диссертация.

– У него уже лет эдак «дцать» диссертация. Это не оправдание. Не думаю, что при виде свекрови ты надеваешь на лицо недоумение и спешишь исчезнуть, пока тебя не съел этот мерзкий крокодил.

Наташа представляла свекровь – доктора наук, известного биолога, члена-корреспондента Академии наук, которая вспоминала о существовании невестки, наверное, раз в год, когда звонила поздравить сына с днем рождения. На другие звонки и тем более визиты просто не было времени. У нее постоянно рожали мыши и болели лаборанты. Либо наоборот, что никак не меняло картины в целом. Гликерия Станиславовна (какое счастье, что она звонила раз в год! Чаще это имя и отчество без запинок не удавалось бы произнести) была очень занятым человеком, абсолютно не похожим на крокодила. Скорее напоминала суриката: маленькая, очень шустрая, с неестественно прямой, несгибаемой спиной. Именно такой представала перед родственниками на тех редких торжественных сборищах, избежать посещение которых не представлялось никакой возможности. Быстро входила, привлекая внимание, шумно поздравляла, произносила пару тостов и опрокидывала несколько рюмок, после чего принималась перемещаться от гостя к гостю, чтобы успеть наобщаться на следующее десятилетие вперед. Потом застывала столбиком (сама маленькая, носик пипочкой, глаза умные, ручки прижаты к груди – ну вылитый сурикат), чтобы через мгновение всплеснуть руками, завопить на весь зал (дом, квартиру, пароход): «Ах, мои мыши!» (лаборанты, мыши и лаборанты, лаборанты и мыши) – и упорхнуть так же быстро, как бабочка, и так же шумно, как слон. Но с крокодилом не было ничего общего. Во всяком случае, она никогда не пыталась сожрать невестку с потрохами, да это было и не выгодно. Не будь Наташи, Володенька опять свалился бы на голову вместе со всеми своими диссертациями и абсолютной неприспособленностью к быту. Этого Гликерия Станиславовна не хотела и даже, наверное, побаивалась. Если маленького Вовку можно было сдать в детсад на пятидневку, а потом на школьную продленку, то великовозрастного дядьку на побывку пристроить будет сложно, так что пусть живет со своей Наташей, Машей, Глашей (да все равно с кем), только бы не с ней – с Гликерией, потому что у нее нет ни времени, ни сил, ни желания заниматься его обслуживанием. Так что в отношениях со свекровью сохранялся вполне дружественный нейтралитет. Нет общения – и не надо. Навязываться Наташа не привыкла. А вот маму такое положение вещей искренне задевало. Стоило откликнуться:

– Мам, ну какой из Гликерии крокодил?

Людмила Петровна бросалась в атаку:

– Нильский. Опасный для человека.

– Да чем опасный-то?

Мать назидательно поднимала вверх указательный палец:

– Равнодушием, Натуля, равнодушием. Какие-то лаборанты ей дороже семьи собственного сына.

– Не лаборанты, а мыши. О лаборантах она печется, чтобы те мышей не проворонили.

– Тем более. Интересоваться мышами больше, чем внуком!

– Ну, наверное, мыши внесут в развитие человечества гораздо больше вклада, чем внук, – смеялась Наташа. – Костик так же далек от биологии, как я от атомной энергетики.

– И поэтому не интересен бабуле?

Наташа пожимала плечами:

– Гликерия, она – не бабуля. Костику вполне хватает твоей любви. А она… Она… Ну, просто Гликерия, понимаешь?

– Я же говорю: «Крокодил».

– Да какой крокодил?! Те, между прочим, свои яйца высиживают, охраняют, потом о малышах заботятся, а она… Кукушка, а не крокодил.

– Это практически одно и то же, – изрекала мама и поясняла, увидев недоумение в глазах дочери: – До нормального человека обоим далеко. Сама ничего вокруг не видит, кроме мышей, и сыночка такого же вырастила.

– Видишь, ты сама все объяснила. Володенька ни в чем не виноват. Это все из-за мышей, так что не обижайся. Он с матерью не знает, как общаться, а ты ждешь, что бросится в объятия к теще.

– Почему бы нет? Я бы его, наконец, отогрела. Понял бы, как на самом деле выглядит материнская любовь.

Наташа смотрела на маму, сильно сдавшую после смерти отца и превратившуюся из пожилой вполне симпатичной женщины в чудаковатую старушку, и думала, что юркая, подвижная, всегда ухоженная Гликерия с мышами смотрится гораздо интереснее. И уж если Володя до разговоров с этой дамой снисходит раз в полгода, то тещу просто не замечает, как не замечает иногда прибегающих на кухню соседских тараканов. Наташа с этой ситуацией давно свыклась. Если в душе не понимала и не жаловала свекровь, то требовать от мужа любви и преданности к теще тоже не могла. А вот собственно теща с такой постановкой вопроса мириться не желала и частенько пеняла дочери: