Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич - Андрей Гришин-Алмазов

В семидесятые годы главой рода был боярин князь Иван Михайлович Милославский. Он был главой трёх приказов, ближним и думным боярином. Такое влияние при дворе имели пять-шесть бояр, не больше. Также немалое влияние имели Симбирский воевода боярин князь Иван Богданович Милославский и думный окольничий князь Дмитрий Милославский. Ради этого разговора двое последних втайне от царя приехали в Москву из своих воеводств.

В девичью Милославские вошли гурьбой, Иван Михайлович и Иван Богданович сели, остальные остались стоять.

   — Наше влияние при дворе теряетси, — начал Иван Михайлович. — Да и вам при царице-мачехе несладко.

   — Ой, што верно, то верно, — подхватила царевна Евдокия. — Нарышкины по дворцу шастают аки у себе дома. А Наташкин отец Кирилл Полуэктович так табак на глазах у всех пьёт, аки иноземец окоянный, а брат ейный Ванька, не думая о царской чести, по кабакам шляетси. А наш братец аки околдованный, усё просьбы Наташкины исполняет.

Иван Богданович поднялся и прошёл по светилице, мягко ступая зелёными сафьяновыми сапогами:

   — Надоти, штобы царь в Наташке разуверилси. Надоти очернить её перед царём. Перестанет ей верить и слушати её не будет.

Царевна Татьяна Михайловна подошла к Милославским:

   — Весть нанесло ветром, што молодой Стародубцев, не може отвести очей от молодой царицы. Вота и распустить слух, што он к ней по ночам похаживает.

Клубок Милославских зажужжал, словно осиный рой. Предложение понравилось почти всем, и с одобрения царевен на том и порешили.

Белоозеро — самый древний город Великороссии. Ко времени царя Алексея Михайловича ему было уже девять веков. Ещё не было ни Новгорода, ни Смоленска, а этот город стоял. Во времена татарских набегов великие князья московские отправляли сюда свои семьи и казну. Именно здесь в черте города и возник Кирилло-Белозерский монастырь. В монастыре сохранялись частицы древнерусской литературы. Монахи переписывали всё, что попадало в их руки: старые летописи, жития святых, слова и повести и даже древние былины. Куда потом пропали эти богатства, осталось неизвестно.

Город славился не только хранилищем древнерусской литературы, но и тюрьмой. С двенадцатого века, со времён Даниила Заточника, сюда ссылали знатных заключённых. Именно здесь Михаил Романов, находясь в ссылке во времена Годунова, застудил ноги, болезнь которых передавалась в роду Романовых вплоть до Елизаветы Петровны.

На хозяйственном дворе монастыря Андрей Алмазов вместе с послушником Никифором рубил дрова, самозабвенно, до боли в мышцах. Несмотря на порывистый ветер, рубаха давно намокла от пота. Ломота в здоровом теле доставляла радость, и Андрей не останавливаясь рубил полено за поленом. Послушник Никифор зачарованно смотрел на его работу.

   — Говорят ты из стольной пожаловал?

   — Ну.

   — А пошто?

   — Не ведаю, для чё живу.

   — Жена, дети ести?

   — И жена, и дети, и достаток.

   — Суетные вы в миру.

Послушник внимательно осмотрел потемневшую от времени брусчатую стену хозяйственного двора и огромную поленницу дров, уложенную вдоль неё, а затем, подобрав полы рясы, уселся на один из кряжистых пней, валявшихся здесь же.

   — Я ведь ранее старой веры держался, обоим старцам Потёмкиным служил, крестился только двуперстно.

   — И што же потом?

   — Попал на Валаам, повстречал старца отца Дорофея, и он помог мне обрести духовный мир, достичь его.

   — Як энто достичь мира духовного?

   — Нужно угомонитися, — ответил Никифор улыбаясь.

   — Што значит угомонитися? — переспросил Андрей.

   — А вота што. Когда я был послушником на Валааме, старец мой Дорофей, которому я прислуживал, речёт мне раз: «Никифор, трудненько теби будет угомонитися, больно у тебе нрав весёлый и подвижный. А не угомонишьси, не достигнешь чистой молитвы, ни к чему будет теби монашество». Вота я и вопросил его, аки ты теперича мене: «Што значит угомонитися?» Старец мене и ответствует: «Энто весьма просто. Ныне вона лето, а ты, поди, ждёшь осени, когда работы на полях будет меньше?» — «Верно, отче...» — «Ну, а осень придёт, будешь ждати зимы, первопутка, Святок, а они придут, будешь ждать весны, а там Пасху — светлого Христова Воскресения?» — «Правда, отче». — «Вот ты сейчас послушник, а, поди, жаждешь того времени, когды будешь рясофором?» — «Да, батюшка». — «Ну, а тама, поди, и мантии будешь ждати, а тама и иеромонашества. Вот энто и значит, што ты не угомонилси. Когды тебе будет всё едино, весна али осень, лето али зима, Святки али Пасха, послушник ты али схимик, а будешь ты жити сегодняшним днём, ибо «довлеет дневи злоба его», не будешь помышляти и ждати, а всецело предашь себе воли Божией, вот ты и угомоиишьси». И понял я, если будешь принимати волю Божию благодушно и с любовью, а свово чудачества не ждати, вот ты и угомонишься. Штобы делать добро и не ждати за энто ни благодарности, ни вознаграждения. Только тебе ещё далеко энто, Андрей Ерофеич, ты ещё «свово ещешь, и монастырю тебе не спасти, не вразумити.

Как поражённый громом, Андрей выронил топор, присел на поленницу. Что он здесь ищет, и сам не знал, но понял одно: кто-то ищет Бога, а кто-то — жизни.

Навет о Стародубцеве и Наталье быстро распространился по Кремлю и докатился до царя. Алексей не поверил в него, ибо почти всё свободное время проводил с Натальей. Кроме того, было двое стряпчих, незаметно приглядывавших за царицей. И надо было уж очень извернуться, чтобы вырваться из-под их контроля. Однако слух расстроил Алексея. У него вновь разболелись ноги, он захандрил и расхворался.

Около постели больного вдруг появился новый человек, немало пугавший всех семейных царя своею замкнутой серьёзностью, мрачным видом, а главное — своим чёрным облачением. Он появлялся в царских покоях всегда внезапно, и царевич Фёдор знал, что его приводят к больному украдкой, через потайные двери, подземными переходами. Иначе было невозможно, ибо этим мрачным человеком был иезуит, отец Кунцевич, ярый проповедник католичества, и в Москве поднялась бы гиль[118], если бы узнали, что православного царя пользует «крыжак-проповедник». Кунцевич попал к больному царю через придворного пиита, наставника наследника престола монаха Симеона Полоцкого. Тот наговорил про него много всего хорошего. Выходило так, что отец Кунцевич хоть покойника оживить бы смог, такой-де он мудрый лекарь. И царь пожелал увидеть его.

Когда царевич Фёдор впервые увидел этого лекаря, он не на шутку испугался, так его поразила мрачность этого человека. Кунцевич в первый раз осматривал царя в присутствии наследника престола, тут же был и Артамон Матвеев, единственный, на чью скромность в этом случае можно было положиться. К тому же он первым принимал лекарства, прежде чем их давали царю. Поэтому Матвеев внимательно следил за новым врачом, хотя тот произвёл на него хорошее впечатление, доброжелательство поляки до некоторой степени будило в Артамоне Сергеевиче подозрительность. Что бы там ни было, но царю стало легче. Именно в это время и вернулся из Белоозера Андрей Алмазов, которого Матвеев и приставил присмотреть за поляком.

Андрей в сбитых лаптях крутился возле лачуги иезуита, и вот на третьи сутки под самый вечер, когда начинало смеркаться, он увидел длинную фигуру, рыскающую невдалеке. Андрей направился к стрельцам, стоявшим за углом соседнего дома, но подозрительный человек неожиданно бросился в толпу, Андрей — за ним. Понявшие, в чём дело, стрельцы кинулись за ними вдогонку, но быстро остались где-то позади.

Андрей повернул за угол церкви Покрова и остановился как вкопанный: тот, за кем он бежал, исчез, словно испарился.

Не понимая, в чём дело, он подошёл к дверям церкви и увидел, что замок сорван. Он медленно вошёл внутрь, никого не было видно. Андрей осмотрел притвор и придел, слазил на колокольню, но так никого и не нашёл. Он продолжал бессмысленно кружиться под сводами, потерянно вслушиваясь в шарканье своих шагов. Хотя понял, что пора уходить, и не потому, что в любую минуту сюда могли явиться хозяева — этого он не опасался, — боялся признаться Матвееву, что упустил человека, приходившего к иезуиту. Ещё раз Андрей рассеяно огляделся. У недавно выбеленной, но уже отсыревшей южной стены лежал смятый, небрежно отброшенный половик, ничего особенного в нём вроде бы не было. Андрей подошёл поближе, нагнулся: обычный матерчатый половик, когда-то разноцветный, а теперь грязный, обнаживший на деревянном полу слой просеявшегося песка. На деревянном полу...

Ему вдруг показалось, что он догадался, в чём дело, и, боясь поверить себе, Андрей откинул половик в сторону и понял, что не ошибся. Под ним неплотно пригнанные доски образовывали щель. Дощатый пол с самого начала должен был его насторожить, а теперь же, когда догадка переросла в уверенность, он заметался по алтарю, пытаясь найти что-нибудь, чем можно эти доски поддеть.