Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света. - Иван Шевцов

- Это все понятно, товарищ подполковник, - не сдавался. Бабкин. - Только в городе среди жен комсостава идут нездоровые разговоры, некоторые собираются уезжать на восток. Как бы нам не добавить масла в огонь. Начнется паника - с нас с вами спросят.

- Тот, кто хочет уезжать, пусть уезжает, незачем удерживать. Без всякой паники. - Грачев встал и надел фуражку. - Я проеду по комендатурам.

- А насчет ночевки в дзотах - отдать приказ или как? - поинтересовался Шибеко.

- Я лично распоряжусь.

В тот же день - была пятница 20 июня - Грачев побывал в первой и второй комендатурах. С комендантами разговаривал в том же духе, что с Шибеко и Бабкиным. По пути заехал на пятую заставу. С Глебовым был подчеркнуто сух и строг. Никаких объяснений по поводу тревоги требовать не стал. Сказал с глазу на глаз:

- Ваш поступок, лейтенант, заслуживает самого сурового наказания.

- Я готов, товарищ подполковник, - тихо, с трудом шевеля языком, весь пунцово-красный, с влажными глазами, сказал Глебов, сказал совершенно искренне, без рисовки.

- Готов, - ухмыльнулся горестно Грачев. - К чему готов? Сесть на скамью подсудимых, снять петлицы лейтенанта? К этому готов?

- Ко всему, товарищ подполковник, - еле слышно выдавил Глебов. Он стоял перед начальником, щупленький, худенький, беззащитный, как мальчишка, который швырнул камень в набросившуюся на него собаку, а попал случайно в окно.

- Я хочу, чтоб из этой неприятной истории вы извлекли для себя урок на всю жизнь.

- Есть, товарищ подполковник, урок на всю жизнь.

- Вот-вот, на всю жизнь. А что касается взыскания, то получите его от коменданта. У него достаточно власти.

"Максимум пять суток домашнего ареста", - мгновенно вспомнил Глебов дисциплинарные права коменданта пограничного участка.

- А теперь вот что, - продолжал Грачев уже другим, деловым тоном, - у вас тут в тылу на участке расположился танковый батальон. Установите с ним связь, договоритесь о взаимодействии на случай серьезных осложнений.

- Есть, товарищ подполковник! - вдруг обрел нормальный, хотя и до невероятия взволнованный голос Глебов и посмотрел на Грачева с такой сыновней преданностью и благодарностью, что Грачев не смог удержать ответной теплой улыбки. И, подавая на прощанье руку, произнес:

- Верю тебе, лейтенант.

Это было под вечер, поэтому ехать к танкистам Глебов решил на другой день.

Второй танковый батальон расположился лагерем в березовой роще в пяти километрах от села Княжицы. Прибывшие сюда по тревоге бойцы роты Ивана Титова уже успели оборудовать свои палатки, расчистили дорожки, посыпали их песком, и теперь, когда две другие роты занимались благоустройством своих "кварталов", танкисты Титова несли караульную службу.

Глебов не ожидал, что встретится с Титовым, хотя в мыслях мечтал о такой встрече. У комбата он был недолго - не больше часа; капитан-танкист интересовался обстановкой на границе, информацию Емельяна слушал с большим интересом, спрашивал о деталях, был очень внимателен, чувствовалось, что к начальнику погранзаставы он относится с уважением и симпатией. Уже прощаясь, Глебов спросил о Титове.

- Он здесь, - ответил капитан и вопросительно посмотрел на Глебова: - А вы что, знакомы?

- Земляки и друзья детства.

Не успел Глебов ответить, как комбат уже кричал вестовому:

- Старшего лейтенанта Титова немедленно ко мне!

А через полчаса с разрешения капитана Титов провожал Емельяна в обратный путь. Им надо было поговорить о многом, многое рассказать друг другу. С тех пор как расстались они после ареста сестер Шнитько, не прошло и года, но эти месяцы были богаты событиями для обоих.

От лагерей до Княжиц вихляла заросшая травой, плохо наезженная дорога с глубокой колеей от тележных колес, а рядом с ней поблескивала на солнце гладкая, хорошо утоптанная, такая веселая стежка, по которой хотелось, сняв горячие от зноя сапоги, бежать босиком. Глебов и Титов шли медленно, а за ними на почтительном расстоянии, лениво раскачиваясь, дремал в седле коновод начальника заставы. Буря, весело встряхивая гривастой головой, отбивалась от слепней, изредка, играя, срывала пахучие цветки придорожного клевера и шла свободно, "самостоятельно", то обгоняя коновода, то отставая от него шагов на полсотни. Подле дороги во все стороны убегали узкие и не очень длинные полоски крестьянских наделов, еще не объединенные в общее поле коллективного хозяйства. От прямоугольных лоскутьев рябило в глазах: пенилась и звенела пчелиным роем гречиха, игривой серебристой волной с сиреневым отливом катилась зацветающая рожь, яркой, золотисто-солнечной сурепицей слепили участки ячменя и льна, ласкали глаз, манили и нежили бархатистые ковры клеверов. Лечь бы в их мягкую пуховую постель и глядеть в небо, такое глубокое, синее и загадочно бездонное, и думать о чем-то возвышенном и красивом.

Иван Титов, сняв фуражку и расстегнув ворот гимнастерки, рассказывал:

- По пути в Москву домой заехал - в Микитовичи. Решили так: сначала сыграем свадьбу в Москве, у невесты. Потом, как положено, по пути в часть заедем в Микитовичи, погуляем у моих. Все было здорово распланировано. В Москве нас, конечно, ждали. Оля как раз последний экзамен в техникуме сдала. Вечер у них был выпускной, дипломы вручали и все такое. Тут мы с отцом приехали. Познакомил их. Родители Олины - люди славные, простые: отец сторожем работает на фабрике, мать уборщицей в кинотеатре. Сестра у Оли старшая замужем, брат младший в школе учится. Хороший парнишка. Свадьба была скромная, посидели вечерок, повеселились. Гостей немного. Но все дружные, как-то понимаешь, Мелька, душевно все было, сердечно. На другой день мы с Олей по Москве целый день бродили. Где только не побывали! В Мавзолее, в парке Горького, по набережной Москвы-реки гуляли, потом в Третьяковской галерее очутились. День был неповторимый. Такой бывает раз в жизни. Ты себе не можешь представить. Вот когда полюбишь, женишься, тогда поймешь.

Емельян понимал его радость и радовался за друга. Он вообще умел радоваться счастью других. Но, слушая Ивана, думал о другом - о своей матери, о которой, поглощенный приятными воспоминаниями, Иван все еще ничего не сказал. Емельян простил ему эту невнимательность, но все же, подкараулив паузу, спросил:

- Как мама моя? Ты был у нее?

- Прости меня, я не с того конца начал. Виделся с ней. Рассказал о тебе, привет и все прочее. Она сразу же, как только я приехал, сама к нашим зашла. Ждет тебя денно и нощно. Уж больно ей хочется повидать. Какой, говорит, он, соколик мой? Глаза, говорит, все проглядела. Сяду, говорит, У окна и все на большак гляжу - не идет ли?

- Ну а здоровье? Не хворает? - волновался Емельян.

- Постарела. И как-то, знаешь… сдала заметно. Я ведь Думал на обратном пути, когда с Олей из Москвы заедем, обязательно зайду к ней. Но вот, вишь, как все получилось…

- А что именно? - Емельян остановился выжидательно.

- А то, что на второй день после свадьбы в Москве я получил телеграмму немедленно возвращаться в часть. Решили к нашим в Никитовичи уже не заезжать, а прямо из Москвы сюда. Но тут опять история. В Третьяковской галерее мы с Олей встретили знаешь кого? Хотя нет, ты его не знаешь. Есть такой генерал наших войск, Дмитрий Минович Якубец-Якубчик. В тридцатых годах он работал за границей военным атташе. Потом у нас в училище преподавал тактику. Умница, талант, чудесный человек, он стал любимцем курсантов. Мы его боготворили. Участник гражданской войны, командовал полком во Второй Конной армии. Награжден орденом Красного Знамени. После событий на Хасане его из училища вдруг отозвали и послали в Монголию. Там он участвовал в боях на Халхин-Голе. Потом был на финском фронте… Ты не очень торопишься?

- Да нет, нет, рассказывай, - оживленно заговорил Емельян, ожидая чего-то главного в рассказе друга.

- Я к тому, что, может, посидим на поляне или на опушке под березами? - Иван горящими черными глазами, посмотрел сначала на млеющее от жары далекое небо, потом на березовую рощу, что ближе других подступала к дороге. - День-то какой!.. Красо-та-а!..

- Идем! - поддержал Емельян и тоже посмотрел на березовую рощу. - Знаешь, кого мне березы напоминают? Серых лошадей в яблоко. Помнишь, у Новиковых была пара таких лошадей?.. Гривы зеленые, косматые - до самой земли.

- Фантазер ты, Мелька. Каким был, таким и остался выдумщиком-сочинителем.

- Я люблю смотреть восходы и закаты, - сказал Емельян, - всегда любуюсь ими. И знаешь почему? Они никогда не повторяются. Мне часто хочется быть художником, чтобы навечно оставить на картине то, что в жизни бывает один раз и больше не повторяется.

Сели под березами на траву. Иван снял сапоги, встал, прошелся босиком, вслух изливая свое блаженство:

- До чего ж приятно, черт побери!

Емельян лежал на спине, обласканный и зацелованные солнцем. Вдруг ему захотелось отрешиться от всех дум, забот и тревог, просто лежать вот так в густой и мягкой траве под кудрями берез, смотреть на ленивые, изнеженные облака упиваться нектаром цветов, слушать птиц и мечтать. Мечтать о том, как он поедет в Москву в военную академию, как встретит и полюбит самую красивую, самую умную и нежную в мире девушку. Может, это будет Женя Титова, а может…