Иллюзия «Я», или Игры, в которые играет с нами мозг - Брюс Худ

Эти захватывающие мысленные эксперименты бросают вызов нашим интуитивным понятиям о природе реальности и индивидуальности. Увы, на эти вопросы нет однозначных ответов. Академические споры между философами свидетельствуют, что даже среди тех, кто профессионально годами размышляет над этими вопросами, нет согласия. Однако многие люди интуитивно уверены, что должно быть некое устойчивое Я, существующее независимо от физического тела, – истинное Я, определяющее, кто мы есть.

Нам кажется, что существует некая внутренняя сущность. И подобный образ мышления появляется уже где-то на четвертом году жизни. В своей эпохальной книге «The Essential Child»[274] Сьюзен Гелман[275] приводит убедительный пример того, что эссенциализм[276] – это естественно выработанный образ мышления, используемый ребенком, чтобы поделить живой мир на множество разных видов существ. Когда дети понимают, что собаки – единая группа живых существ, они делают это на основе предположения, что все собаки должны иметь некую собачью сущность внутри себя, и эта сущность отличает их от кошек, у которых есть кошачья сущность. Они понимают, что, если изменить внешний вид собаки, сделав ее похожей на кошку, по сути своей она все равно останется собакой и будет вести себя как собака.

Многие люди считают, что должно быть некое устойчивое Я, существующее независимо от физического тела, – истинное Я, определяющее, кто мы есть.

На самом деле это различие существует на биологическом уровне – на уровне цепочек ДНК обоих видов. И хотя дети не ведают о генетике, они предполагают, что должна существовать невидимая субстанция, различающая животных. Логика рассуждений детей о биологическом мире изначально базируется на эссенциализме. Со временем он становится основой категоризации многих значимых вещей в их мире. Особенно когда дети начинают воспринимать других людей как уникальных индивидуумов с уникальным сознанием.

Мой коллега Пол Блум утверждает, что эссенциализм лежит в основе нашей склонности придавать ценность определенным объектам и переживаниям: мы убеждены, что они обладают некоторой сущностной подлинностью[277]. Например, мы предпочитаем подлинные произведения искусства и огорчаемся, узнав, что перед нами копия или подделка. Копии никогда не ценят так, как оригиналы, даже если их невозможно различить. Так, обычный гетеросексуал будет наслаждаться сексом с представителем противоположного пола, но, узнав, что его партнер транссексуал, будет обескуражен (поскольку для типичного гетеросексуала мысль о соитии с представителем того же пола отвратительна, даже если этот человек поменял пол). Хотя физическое удовольствие одинаково, открытие того, что некто по сути не тот, что вы думали, обескураживает. Это демонстрирует значимость предположений об идентичности.

То же касается общепринятого понимания Я. Истинная природа личности воспринимается как ее сущностное Я, а если человека не соответствует своему Я, мы называем его предателем или лицемером. Это выявляет наше подспудное представление о некой внутренней истине или Я, которая была попрана.

Тем не менее такое изначальное Я, которое, следуя по пути развития, переживает все превратности жизни, есть иллюзия. Подобно любому аспекту человеческого развития, Я возникает эпигенетически – благодаря взаимодействию генов и социальной среды. Я появляется в процессе этого путешествия по эпигенетической местности, сочетающей в себе наше генетическое наследие и влияние условий раннего воспитания. Это путешествие приводит к фундаментальному и устойчивому результату, воздействующему на наше социальное развитие. Последнее, в свою очередь, определяет манеру нашего общения с другими людьми и воспитания собственных детей. Наши мысли и схемы поведения вроде бы исходят изнутри, но при этом они являются продуктом социального контекста. То, кем мы на деле являемся, есть продукт нашего окружения.

Человек рождается с различными биологическими предрасположенностями, но они проявляются в среде, создаваемой другими, и могут быть запущены либо отключены факторами этой среды. Ученых интересует степень действенности этих реакций.

Мы ощущаем себя как единое Я, идущее по дороге жизни и принимающее различные решения на всевозможных ее развилках и перекрестках. И такое преставление предполагает, что мы свободны в своем выборе. Однако свобода выбора – еще один аспект иллюзии Я.

Проверка памяти

Были ли следующие слова в том списке, который вы прочли выше?

А) иголка

Б) река

Глава 4

Цена свободы воли, или Руководит ли нами мозг

Мы должны верить в свободу воли – у нас нет выбора.

Исаак Башевис-Зингер[278]

За 96 минут жаркого летнего полдня 1966 года бывший морской пехотинец Чарльз Уитмэн, расположившись на самом верху высотного здания Техасского университета в Остине, произвел 150 выстрелов, убив 14 человек и ранив еще 32, после чего был застрелен полицией[279]. Массовое убийство в Техасском университете было одним из первых случаев массовых расстрелов. Данблайн[280], Коламбайн и Вирджинский политех[281] – это всего несколько кошмарных примеров из растущего ныне списка бессмысленных расправ над людьми, не поддающихся пониманию. Каждый раз, когда случается подобный ужас, мы остаемся с немым вопросом – почему? Применительно к Чарльзу Уитмэну у нас есть ответ. Он, вероятно, не был самим собой.

В своей заранее составленной предсмертной записке Уитмэн пишет о приступах жестокости и психическом смятении, которое он переживал. За ним и прежде замечали приступы агрессии, и он создавал неприятности для семьи, но в последние месяцы перед остинским безумием Уитмэн чувствовал, что ситуация ухудшается. Он написал: «Прошу провести вскрытие после моей смерти, чтобы узнать, есть ли какие-либо видимые материальные нарушения». Он также просил, чтобы после оплаты всех его долгов оставшиеся деньги пошли на исследования, помогающие объяснить его действия. Уитмэн понимал, что с ним что-то не так. И, к несчастью, он был прав: в его мозге обнаружили значительных размеров опухоль в области миндалевидного тела.

Миндалевидное тело – структура в толще мозга, связанная с эмоциональным поведением. Повреждения миндалевидного тела могут вызвать чрезмерные наплывы ярости и гнева. Так, избыточное раздражение области миндалевидного тела в эксперименте вызывает всплески агрессии и у животных, и у людей. Опухоль Уитмэна могла быть причиной его импульсивной агрессии. Вдобавок его семейная жизнь была полна проблем, Уитмэн злоупотреблял амфетаминами и переживал большой стресс летом 1966 года.

Но если мы знаем про опухоль мозга, может ли Уитмэн нести ответственность за свои действия?

Вот еще один странный случай. У 40-летнего мужчины появился интерес к детской порнографии[282]. Он знал, что педофилия непозволительна, и шел на все, чтобы скрыть свою деятельность, но со временем все-таки был разоблачен своей падчерицей и вместо тюрьмы отправлен в реабилитационный центр на лечение. Однако он не мог избежать сексуальных домогательств в отношении персонала и других пациентов и в конечном счете был выдворен из госпиталя. Вечером накануне того, как его тюремный приговор должен был вступить в действие, его забрали в больницу с жалобами на жестокие головные боли. В больнице было обнаружено, что у него опухоль лобной доли, т. е. той самой области, которая относится к подавлению и торможению позывов и сексуальных побуждений. (Именно лобная кора помогает преодолеть побуждение съесть зефир, когда вы ребенок, или отключать позыв бить, бежать или блудить у взрослого.)

Так была ли опухоль причиной педофильного поведения? По-своему была. Когда опухоль удалили, педофильные проявления снизились, и через семь месяцев мужчине позволили вернуться домой, где жила его падчерица. Однако год спустя он начал снова коллекционировать порнографию, после чего очередное сканирование мозга выявило, что опухоль снова выросла и снова требовала хирургического удаления. Но каким образом клубок раковых клеток может побуждать половое влечение в отношении маленьких детей? Верно ли мы воспринимаем связь между мозгом, поведением и разумом?

Мой мозг заставил меня сделать это

Нейробиолог Дэвид Иглмэн убежден, что мы входим в новую эру. Скоро наше понимание работы мозга заставит нас столкнуться с трудностями установления критериев: когда человек может нести ответственность за свои действия[283]. Это зарождающееся поле нейроэтики: нейрологический базис нравственности и правил поведения. Нейроэтика призвана решать: можно ли возлагать вину на Уитмэна или того педофила при условии такой очевидной патологии мозга, как раковая опухоль? Иглмэн полагает, что, по мере постижения принципов работы мозга, мы все больше будем сталкиваться с аргументами в защиту преступников как не отвечающих за свои действия из-за каких-либо биологических отклонений. Чем больше мы понимаем микрофункционирование мозга, тем больше узнаем о разных дисбалансах и предрасположенностях, связанных с криминальными деяниями. Где общество со временем проведет черту виновности?