Денис Бушуев - Сергей Максимов

– Но ведь ты сам, Гриша, подбил попадью на измену… – вставила Манефа.

– Положим, есть и моя доля вины, – охотно признался Гриша. – Но ведь без согласия самой попадьи-с я ничего бы не мог предпринять. Я, со своей стороны, только знак ей подал, Манефа Михайловна… только один раз подал знак, что сердце мое возгорелось страстью, но ведь она могла и не внять моему знаку, могла и оттолкнуть меня, если бы этого пожелала-с… Она же, к ее стыду, не оттолкнула меня, а даже наоборот: однажды, когда батюшка поехал на крестины в соседнее село, она сделала так, что мы остались в преступном одиночестве.

Гриша почесал острым ногтем переносицу и сладко зевнул, показывая остатки черных, как угли, зубов.

– А дальше что? – тихо спросила Манефа, наклоняясь и рассматривая что-то на нитках. – Ты не убежал?

Гриша смутился.

– Нет-с… зачем же убегать? Побег в данном случае равнялся бы побегу часового с поста, что уже карается по уставу… Дальше все произошло чрезвычайно трагично, как в весьма правдоподобных комедиях господина Самокатова, а именно: оказалось, что батюшка ни на какие крестины не поехал, а отсиживался у дьякона, распивая с ним красное вино и дожидаясь полуночи – той несчастной поры, когда нас можно было без всяких затруднений уличить в преступлении. Сцена вышла кошмарная. Вот уж в таких случаях я всегда убегаю. В таких случаях, дорогая Манефа Михайловна, и на войне подается сигнал к отступлению по всему фронту, особенно когда неожиданно появляются превосходящие силы противника. А батюшка, доложу я вам, был саженного росту и непомерно широк в плечах, точно под рясу он закладывал коромысло. Однако в тот момент, когда он меня, как щенка, выбрасывал из дома на улицу, я успел схватить его за бороду и довольно сильно дернуть ее. Я полагаю, что именно этот мой жест и послужил основанием к грандиозному волнению, которое в ту же секунду охватило батюшку. Он даже три раза подряд упомянул неприличное слово, что удивило меня не меньше, чем появление самого батюшки. Да-с, измена жены может страшным образом подействовать на оскорбленного мужа… – заключил Гриша, грустно покачав головой, но тут же воодушевился снова, что-то припомнив: – И не только это у людей наблюдается; возьмем, например, животный мир…

Но Манефа уже плохо слушала его. Мысли ее были далеко. Она вспомнила тот день, когда в припадке какого-то странного исступления бросилась на колени перед иконами. Как это давно было и как недавно! Она все припомнила, все до мельчайших подробностей. Первая вбежала в моленную проснувшаяся перепуганная Финочка, потом – мать. Вдвоем они перетащили Манефу на постель. Потом пришел сельский фельдшер и давал ей пить что-то очень холодное и горькое. И наконец, в комнате появился Алим, нахмуренный и бледный… Это день был странным днем ее жизни. Словно она потеряла что-то или наоборот – обрела и нащупала твердую почву, отбросив все, мешавшее ей жить. Как гладко, как ладно все пошло потом. Она примирилась со своей невеселой долей, с Алимом, притихла, ушла в себя и постепенно, день за днем, настойчиво и упорно обламывая острые углы характера, вошла в тот мирный и спокойный ритм жизни, который не делает людей счастливыми, но не делает их и несчастными, – серые ровные будни с маленькими радостями и с маленькими печалями мелькают, как придорожные столбы, один за другим, не оставляя в душе ни светлых, ни темных воспоминаний, ни следов, ни царапин. Так живут миллионы людей, и так все эти последние годы жила и Манефа. И жизнь эта напоминала скошенное поле, на котором негде, да и незачем было останавливаться и к чему-то присматриваться. Но вот на краю этого бесплодного поля появилась маленькая живая точка, и человека охватило смутное волнение…

– Денис Ананьич, между прочим, приехал… – неожиданно сообщил Гриша, закончив обстоятельный рассказ из жизни четвероногих.

– Я знаю… мы же его и привезли: я и Алим… – тихо ответила Манефа и, усмехнувшись, добавила: – На дороге, в снегу нашли.

– Я люблю Дениса Ананьича, – вздохнул Гриша, – он добрый и культурный человек. Сегодня я уже имел подробную беседу с ним. Он знает не только физику, но и классические примеры из литературы, как иноземной, так и из отечественной. Приятные и умные разговоры вести с ним можно…

В сенях послышался шум, распахнулась дверь, и вместе с морозным воздухом влетела в кухню Финочка. От всей ее невысокой ладной фигурки, от маленьких валенок и короткой шубки, вывалянной в снегу – видно, падала по дороге – веяло такой жизнерадостностью, что в комнате сразу стало светлее, словно зажгли еще пять ламп. Серые глазки ее блестели теплыми и веселыми огоньками, щеки горели тем ярким, как пламень, румянцем, по которому сразу узнается здоровый человек, на широких сросшихся бровях и на легком черном пушке верхней губки сверкали еще не потухшие от комнатного тепла радужные искорки инея. Она с разбегу плюхнулась на широкую лавку, сбросила варежки и, сверкая белыми, как сахар, зубами, восторженно выпалила:

– Манечка, знаешь что? Денис приехал!

– Знаю…

– Откуда? – удивилась Финочка.

– Мы же его с Алимом и подвезли, когда из города ехали, – с досадой ответила Манефа. Ей почему-то неприятно было, что разговор опять зашел о Денисе.

– Вот что… А мне он ничего про это не рассказал. Здравствуй, Гриша! – добавила Финочка, только теперь заметив Банного.

– Здравствуйте, Фаина Михайловна… – с готовностью ответил Гриша, приподнимаясь, как на пружинах, на сложенных калачиком тощих ногах.

– А где же ты видела Дениса? – поинтересовалась Манефа.

– У Бушуевых. Я, как узнала, что он приехал, так сразу и побежала к ним.

– Наш пострел везде поспел… – усмехнулась Манефа, мельком взглянув на сестру. А про себя подумала: «И до чего ж Фаинка хорошенькая – глаз не оторвешь!»

– К чему это ты? – опять удивилась Финочка.

– К тому, что человек только порог переступил, родных давно не видел, а ты уж тут как тут.

– Так ведь он рад был, что я пришла! – запротестовала было Финочка, но огорченно замолчала и принялась развязывать шерстяной платок. Сняла его, тряхнула головой, и тяжелая пушистая коса, уложенная в кольцо, развилась и упала на плечо.

– Что ж, Фаина, ты только затем и прибежала из Отважного… две версты по морозу… передать, что Денис приехал? – насмешливо спросила Манефа.

Финочка виновато улыбнулась.

– Ага… Но что же тут, Маня, плохого?

– Да плохого ничего… Ты хоть шубу, Фаина, сними да валенки сбрось: смотри, как наследила.

Финочка швырнула в угол, к рукомойнику, валенки, скинула шубу и торопливо стала рассказывать:

– А книг, Маня, сколько Денис привез! Если б ты только видела! Я уже две стащила, не стащила, конечно, а так… выпросила. А сейчас, когда через Волгу шла, так заяц дорогу мне перебежал… Это плохо, говорят? Да, Маня? Значит, мне будет плохо?

Манефа промолчала. Гриша Банный поднял голову, посмотрел в добрые глаза Финочки и негромко сказал:

– В жизни надо быть всегда и ко всему готовым, Фаина Михайловна. Одному человеку бывает хорошо, а другому плохо… всем сразу хорошо не бывает. А заяц, между прочим, с точки зрения науки – еще не доказательство возможных неприятностей. Заячья психология, доложу я вам, далеко еще не изучена, как не изучена и волчья, но волчья значительно проще. Лично мне, например, больше нравится заячья-с психология… Конечно, в таких вопросах общих взглядов быть не может, тут уж дело вкуса…

И Гриша пустился в длинные рассуждения о людских вкусах, позабыв о зайцах и волках.

VII

Жизнь семьи Бушуевых, взбудораженная приездом Дениса, быстро вошла в привычную колею. Ананий Северьяныч, готовясь к открытию навигации, красил бакена, чинил крестовины, конопатил лодку и совершенно прекратил спекуляцию ложками из-за страха попасть под суд, да и дела пошли хуже: товар не находил сбыта. Вечерами, сидя с мужичками в прокуренной избе печника Солнцева, человека общительного, любившего компанию и умные разговоры, Ананий Северьяныч принимал самое оживленное участие в обсуждении газет, печатавших из номера в номер известия из зала московского суда, где слушался очередной политический процесс, и, делая свои замечания, старик часто ссылался на мнение младшего сына, авторитет которого стал для Анания Северьяныча непоколебимым с того момента, как Денис надел водницкую форму и, главное, привез отцу семьсот рублей.

Сам же Денис энергично принялся за восстановление несколько расшатанного хозяйства Анания Северьяныча. Как-то само собой получилось, что старик и Кирилл во всем доверились младшему Бушуеву и следовали его советам. В очень короткий срок Денис вместе с братом починили подгнивший погреб, сменили половицы в сенях и на крыльце, сделали новые настилы в подполье, привезли из леса дров, попилили и покололи их, сложили в аккуратную поленницу за курятником и, когда главные прорехи в хозяйстве были залатаны, принялись за изготовление игрушек для Марфуши и Катеньки. За игрушками появилась метровая модель пассажирского парохода, которую братья установили под коньковым навесом крыльца снаружи дома. В Отважном это было принято, так повелось исстари, и почти не было дома, не украшенного такой моделью.