Путешествие Ханумана на Лолланд - Андрей Иванов

Он потерял машину и теперь хотел любой ценой купить другую; он не чувствовал себя человеком без машины. Он ходить не мог, у него было что-то с ногами. Интересно, а геморроем он никогда не страдал? Он говорил, что ему нужна была машина, чтобы заниматься бизнесом!

– Каким еще бизнесом? – спрашивал его Хануман, и Потапов начинал приводить примеры:

– Ездить на свалку, это во-первых. Потом, ездить за бутылками, – загибал он пальцы.

Я не мог этого слышать.

Он получал две с половиной в две недели и ездил за бутылками. Это мы его с Хануманом научили собирать бутылки в тарном контейнере, куда выбрасывались даже те, что можно было сдать, на них стоял значок – обведенная кружочком бутылка. Когда-то нас научил собирать такие бутылки Степан; мы с Ханни каждый вечер тащились к контейнеру и рылись в нем, стараясь не производить шума вообще, выбирая в потемках бутылки с таким значком. Поначалу было тяжело, на это уходили часы, мы жутко нервничали, нас могли застукать и вызвать ментов; потом мы приноровились и вскоре научились определять их на ощупь, как-то угадывали их в темноте до того, как дотрагивались – мы начали их чувствовать, до чего мы дошли! За ночь можно было сделать до пятидесяти крон в среднем; в лучшие дни – например, праздники – можно было сделать до двухсот! В такие дни стоило выходить на рыбалку, даже если шел мокрый снег с ветром, даже если была температура. Но когда у нас были деньги, мы считали ниже своего достоинства ползать по помойкам, а он ползал, несмотря на то что получал две с половиной каждые две недели!

Еще задолго до того, как приехал Иван, Михаил украл велосипед, разобрал его и под предлогом, что у него аллергия на краски и растворители и прочие химические вещества, покрасил его в нашей комнате. И оставил у нас, подвесив под потолком, на ночь сушиться.

На нем он ездил за бутылками; на вырученные деньги пили мы все вместе, потому что про Клондайк ему рассказали мы. Мне всегда казалось, что он врет о количестве найденных бутылок; проверить можно было, можно было бы потребовать принести чек, но мы считали это ниже своего достоинства. Тащиться вместе с ним в магазин сдавать бутылки, проверять, да ну его…

Однажды его приметили в магазине и сказали: «Что-то ты много пьешь, приятель»; он криво улыбнулся и сделал неловкое движение руками, будто показывая, что у него нет ничего; после этого он несколько раз посылал Непалино вместо себя, но потом он стал его подозревать в том, что тот тихарит деньги, и снова стал ходить сам.

Теперь он сказал, что ему нужна машина, хорошая надежная машина, на которой можно было бы ездить по городишкам в нашем амте, собирать бутылки, сдавать, посещать свалки. И тут Хануману пришла в голову идея:

– Можно собирать не только бутылки, но и еду, – сказал он. – Ту самую еду, которую выставляют на улицу возле магазинов. Ту просроченную еду, которую мы сами так часто берем. Можно было бы продавать ее в разных кемпах как свежую. Разве нет? Если мы ее жрем, так и другие ничего, будут жрать. Можно продавать не очень дорого. Так же, как это делают югославы или этот непалец, которые привозят нам в кемп товар, еду, всякую всячину. В тех кемпах, где людям надо ездить на автобусах, чтобы добраться до магазина, хэх, там будут брать нарасхват! К тому же всегда можно подтереть или исправить дату.

Тут Потапов всполошился и сказал:

– Да-да, и дату исправлять буду я. Я хорошо умею! – стал убеждать он почему-то меня, я тут же от него отвернулся со словами «мне наплевать», а он продолжал, что в школе подделывал оценки и подписи учителей в дневнике, да так, что не отличить было, ни разу не попался!

Я в этом почему-то ничуть не усомнился.

На оставшиеся деньги мы купили еле заводившийся «форд»; от себя Потапов тоже добавил немного и убедил отдать все свои деньги «брата» жены, Ивана Дурачкова. Я был уверен, что это было ненастоящее имя; я полагал, что это был плод фантазии Потапова; у самого Дурачкова не хватило бы ума придумать такое нелепое имя и повесить его на себя как ярлык или даже ярмо. Думаю, Потапов прошел через те же бюро, что и многие в Питере и Москве, где с многозначительным видом вам вещают о царстве небесном и райских кущах, социальном обеспечении и благодати небесной, за определенную сумму денег, конечно. Он, как и многие подобные ему идиотики, тоже продал все, чтобы получить воздушные замки, а в итоге получил вот это: карточный домик посреди голых вонючих полей на отшибе вселенной, в закутке Дании, с албанцами и арабами, лужами в туалете, грязной кухней и душем, в котором гадит иранский мальчонка. Одним словом, сменил шило на мыло да семью с дураком в придачу. Хорошо хоть деньги платили, и даже в известном смысле немалые. Но на кой нужны деньги, если на них нельзя купить что-то такое, что могло бы хоть как-то компенсировать ту убогость, в которой их поселили. Потому что скрасить там было нечего, так как даже бытом то было не назвать. Жить в курятнике без права на что-либо, без света в конце тоннеля, да только слышать каждый божий день, как стращают: «Депорт! Paycc! Домой! На хаусс!»

Наше с Хануманом положение, откровенно говоря, было еще более непонятно, мы даже денег не получали. Мы просто добровольно вдыхали вонь мочи и удобрений, слушали молитвенные песнопения мусульман, сливающуюся в промежности воду и трубный вой Потапова. Мы без ожидания чего бы то ни было слонялись по вонючим полям и до отвращения чистеньким дорогам в поисках приключений, в принципе занимая себя только одной задачей: набить брюхо, присунуть и забиться в какую-нибудь норку, чтобы переждать, забыться, а потом снова начать поиски того же. Не знаю насчет Ханумана, но у меня на то хотя бы были причины, причины…

Итак, мы купили «фордик». Дизельный, конечно. Чтобы можно было не покупать бензин, а спокойно сливать солярку из в поле стоящего трактора. Они почти всегда были полные. Пососал, и побежала, только подставляй! И тронулись, от одного городка к другому. Мы посещали супермаркеты, их задворки, помойки, собирали бутылки и пакеты с едой, лазили по контейнерам. Лазил в основном Дурачков, он оказался самым спортивным, мы только приоткроем люк, он в него – нырк, и уже подает изнутри. Ханни ему светил внутрь фонариком, я принимал, а Потапов отбирал годные и негодные, нюхал, как крыса. Под утро мы возвращались, мылись, оттирались, перебирали продукты, кое-что пробовали, подтирали даты.

Потапов действительно оказался мастером, он ловко использовал тушь, числа он писал лучше, чем картины, и толку было несравнимо больше; билеты он, кстати говоря, тоже неплохо подделывал. Но все портило бахвальство; все бы ничего, если б он не начинал нахваливать себя самого, восхищаясь каждой циферкой.

Далее шло самое трудное: надо было продать это дерьмо, сбыть весь этот хлам. Насобирать-то любой дурак мог, а вот убедить идиотов купить у нас просроченные продукты, да как можно скорей, пока не скисло, да так, чтоб не засветиться, чтоб никто не заметил – тут надо было хитрить. Надо было ехать черт-те куда, ждать, пока в кемпе не останется датчан, стаффов всяких, работников КК и прочих социальных работников, а потом предложить купить еду. То есть это дерьмо, которое надо было выдать за вполне достойный хавчик. А азулянты – народ подозрительный, их так просто было не провести, они сразу чуяли неладное, если ты как-то неуверенно начинал им что-то предлагать.

Если б не мы с Хануманом, ничего бы не вышло. Во-первых, Хануман умел с самым непринужденным видом говорить полную чушь, и ему верили, к тому же он был сикх, а в лагерях полно в рот сикхам смотрящих антачеблов да тамильцев с бенгальцами, которые все купят у такого, как Хануман, только чтоб услужить ему как-то. Во-вторых, я придумал, что надо с собой иметь пластиковые пакетики, как можно больше пакетиков, самых разных, мотки пакетов, чтобы купленное выдавать в пакетах, чтобы создать иллюзию достоверности торговли или просто что-то вроде магазина или рынка на колесах, будет больше доверия, если вы продадите человеку еду в пакетике. И действительно: пакетики сделали свое дело, эта немаловажная деталь и нам придала солидности и уверенности в себе, и подкупила людей. Также с собой я посоветовал взять албанского паренька, Зенона, который мог бы переводить за пиво и сигареты, которые обычно он употреблял тайком от родителей. Он всегда крутился вокруг нас с Хануманом, ему перепадало от нас и покурить, и выпить в обмен на информацию о каждом жителе кемпа и других кемпов, в которые он ездил иногда.

– Он бы работал на нас переводчиком, – сказал я. – Он знает албанский и сербохорватский, а также датский лучше всех нас, и он-то уж точно умеет расположить к себе людей, особенно завистливых жадных албанцев. И его все знают, он давно уже здесь, его знают все!

Хануман со мной согласился. Пакетики и Зенон, и важность уверенного в себе Ханумана обеспечили успех предприятия. Мы катались по всему северному Юлланду, собирая по ночам продукты в помойках, заправляясь соляркой в поле, днем высыпаясь в машине, нажравшись водки или виски, а под вечер вели бойкую торговлю в очередном кемпе.