Лев и Аттила. История одной битвы за Рим - Левицкий Геннадий Михайлович

— Нас ждет поражение?! — великий гунн отказывался верить тому, чего не мог даже представить в самых плохих мыслях.

— Не совсем…

— Понятно. Сражение не закончится победой ни для меня, ни для Аэция…

— Но, оба войска потеряют много воинов, — закончил мысль Аттилы прорицатель.

— Так, значит, все напрасно?! Собрать огромное войско, привести его в Галлию, для того чтобы уйти, оставив в этой земле множество храбрецов?!

— Печень одной овцы показала благоприятное для тебя событие, которое сильно омрачит врагов. В сражении погибнет верховный вождь противной стороны, — сообщил гадатель, когда ему стало ясно, что Аттила все равно не покинет Галлию без битвы.

— Смерть Аэция — это наша победа! Пусть уйдет в мир теней половина моего войска, но только вместе с ним. Не долее как через месяц после смерти Аэция Западная империя будет принадлежать мне, а Валентиниан займет место в железной клетке в обозе гуннов.

— Твое войско готово драться, — произнес вслух свои мысли колдун, — что было ясно до того, как первое обреченное животное коснулось жертвенного камня. Когда я изучал печень овцы, видимо, обрадовался ее состоянию. Воины решили, что я увидел победу гуннов в предстоящей битве, и теперь желают ее немедленно. Что ж, удача сопровождает людей, не знающих страха, и даже небесные силы опасаются стоять у них на пути!

Построение гуннского войска было незатейливым; при таком обилии воинов все должно быть просто и понятно, дабы хитрости не стали причиной путаницы. В центре строя находился Аттила в окружении храбрейших преданных гуннов. Могучие богатыри, сверкавшие римскими доспехами, шлемами и щитами, добытыми в боях, были подобны передвижной стене из железа. При одном взгляде на отборных воинов у врагов исчезала и тень надежды добраться до гуннского вождя. Далее следовали всадники, вооруженные не мечами, но только луками. Впрочем, средство, которое римляне использовали в основном для охоты и мужских игр, но не в битвах, в руках кочевников превратились в страшнейшее оружие, и при стрельбе они не знали промаха. Гуннский лук, отличавшийся невероятной убойной силой, был желанной добычей римлян. Однако они не смогли ни воспроизвести в точности главное оружие гуннов, ни научиться хотя бы сносно им владеть. Некоторые воины были вооружены арканами — простая веревка сеяла в рядах противника не меньший ужас, чем дальнобойный гуннский лук. Когда проезжавшие мимо всадники выхватывали из строя лучших воинов вместе с оружием и тащили по земле, пока за пленниками не начинала тянуться кровавая полоса, это действовало угнетающе на войско противника.

Крыльями строя Аттилы стали войска множества народов, названия некоторых из них не знал даже предводитель гуннов. Самыми многочисленными союзниками гуннов были, конечно же, остготы. Их привели три брата: Валамир, Теодемир и Видемер, принадлежавшие к могущественному королевскому роду Амалов — более древнему, чем род Аттилы. По другую руку правителя гуннов расположился со своим народом Ардарих, "славнейший тот король бесчисленного полчища гепидов, который, по крайней преданности своей Аттиле, участвовал во всех его замыслах" (как сообщает гот Иордан). Взвешивая на чаше воображаемых весов значимость и необходимость каждого союзника, проницательный Аттила более всех любил Валамира и Ардариха. Но если для прямодушного Ардариха было достаточно случайной похвалы, то король остготов славился умением распутывать сети коварства и умел отличить лесть от искренности.

Стойкий, ласковый в беседах, мудрый не по годам (на ту пору имевший тридцать лет от роду) Валамир внушал немалую тревогу Аттиле. Ведь предстояло сражаться между собой родственным готам — восточным и западным. Страшно представить, если разделенному волей случая народу пришло бы на ум вновь стать единым целым. Аттила после долгих раздумий произвел перестановку подле себя. При этом он учел нынешнее душевное состояние короля гепидов: Ардарих в качестве советника обычно сопровождал правителя гуннов, но теперь он желал мести за тысячи истребленных в ночной битве гепидов. Аттила назначил его командовать правым крылом, а подле себя оставил Валамира. Остготов в битву назначены были вести его младшие братья; Теодемир и Видемер мечтали только о подвигах и славе и с радостью встретили свое назначение. Общее руководство битвой Аттила посчитал бессмысленным: казалось, его бесчисленному войску достаточно тронуться с места, и все на его пути будет растоптано, смято, уничтожено.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Кроме гуннов, остготов и гепидов в войске Аттилы находились аланы (имевшие также собратьев в армии Аэция), руги, скиры, герулы, тюринги… О вождях этих воинственных народов не слишком уважительно отозвался Иордан:

"Остальная же, если можно сказать, толпа королей и вождей различных племен ожидала, подобно сателлитам, кивка Аттилы: куда бы только ни повел он глазом, тотчас же всякий из них представал перед ним без малейшего ропота, но в страхе и трепете или же исполнял то, что ему приказывалось. Один Аттила, будучи королем королей, возвышался над всеми и пекся обо всех".

Противостоял Аттиле, прежде всего, король Теодорих, приведший бесчисленное множество вестготов; его сопровождали два сына. Римский военачальник Флавий Аэций немало постарался в наборе воинов, чтобы не казаться неравным в союзе с Теодорихом. В его войске было множество народов, населявших Галлию и Германию: франки, арморицианы, литицианы, бургунды, саксоны, брионы. Когда-то все эти народы несли службу во вспомогательных отрядах, теперь из варваров состояли легионы. Мало имелось в войске Аэция только природных римлян; в лучшем случае римским было вооружение некоторых его подразделений.

Ненадежного Сангибана с его аланами военачальники разместили в центре войска, в окружении вестготов и войск Аэция.

В этот день — 20 июня 451 г. — в далеком Риме одну женщину охватила великая тревога, то была жена Флавия Аэция — Пелагия. С самого восхода солнца она, словно сумасшедшая, бегала по атрию римского дома военачальника. Нигде почтенная матрона не могла найти покоя — даже в храме Пелагию продолжали мучить нехорошие предчувствия.

На исповедь к Великому понтифику всегда стояла длинная живая вереница. Большинство людей покорно занимали очередь задолго до того, как открывался храм. Они надеялись услышать от Великого понтифика слова, обращенные только к ним, которые наполнит их жизнь великим смыслом. Кому повезло, покидали базилику Святого Петра окрыленными, но далеко не каждому удавалось приблизиться к отцу христиан. Даже если б день и ночь Лев исповедовал свою паству, не смог бы он выслушать всех страждущих. Однако жену Флавия Аэция сразу узнали, две сердобольные матроны взяли ее под руки и провели к исповедальне. Ни один человек не посмел возмутиться.

— Отец наш, я чувствую, мужу угрожает великая опасность. — Пелагия начала с того, что более всего ее тревожило. — Ах, если б ты знал, сколько раз в моих мыслях Аэций представал жестоко израненным, лишенным жизни!

— Если твоему Аэцию угрожает беда, то ничего хорошего не придется ждать всем нам, — заметил Лев. — Но не будем предаваться отчаянью, ибо так недолго накликать беду. Помни, женщина: лукавый питается нашими мнимыми тревогами и обращает их в настоящие.

— Я поняла, отец! — воскликнула прозревшая Пелагия. — Нужно думать только о хорошем.

— Господь там, где радость! — поддержал матрону Великий понтифик. — Унылыми лицами мы оттолкнем Его от себя. А теперь, Пелагия, давай помолимся за здравие твоего мужа и попросим защиты Господней для воинства римского, с Аэцием ушедшего.

К битве оба войска приготовились только к полудню, но двигаться с места никто не спешил. Аэций занял хорошую позицию и не желал ее покидать, Аттила не торопился по другой причине: если все обернется не в его пользу, то наступившая ночь, по замыслу гунна, не позволит врагу воспользоваться удачей. Нетерпеливые кочевники устали от бесцельного стояния на летней жаре. Наконец, в девятом часу от восхода солнца Аттила обратился к войску со следующей речью: