Носители Совести - Сергей Чекмаев

– Он и вызвал вас?

– Да.

– Скажите, Играш Леонтьевич, вас ничего не удивило?

– Ха! Если б только меня! Весь поселок гудел!

Реввач рассказал, что смерть Шаллека стала для местных неожиданностью. А уж о причине судачили еще месяца три – настолько она показалась всем невероятной.

– Вы даже представить себе не можете, как бережно относился он к своему здоровью. Мы сначала решили, что он на всяких там диетах по группе крови помешан, вегетарианстве, феншуях, прочей городской шелухе. У нас этого не понимают, хотя и наслышаны изрядно. Дочка из города приедет, зять с Троскиняя, а сын – и вовсе из Ойкумены, расскажут, что да как, а слухи потом месяцами по поселку гуляют. Ну и телевизор смотрят, не без того. А потом оказалось, что вся эта шелуха нашему Лину побоку. Он же простой имперский парень, откуда-то с Улайского хребта. Где только не жил, по всей державе ездил, побывал во многих городах. А потом вот – у нас осел. Он уже в возрасте был, сейчас не помню точно, но семьдесят ему точно стукнуло, опять же печень больная… Вот и подумывал, как бы раньше времени не тот свет не попасть. Ну и не пил ни капли.

– И никого это не удивляло?

– Поначалу бывало, а потом, как узнали про болезнь, стали относиться с пониманием. Да его просто любили. Так редко бывает: городской – и вдруг такая любовь. Человек он был хороший, совестливый. Всегда мог помочь, где советом, а где и делом. Таких редко встретишь.

Арсений слушал Реввача с возрастающим интересом. Лин Шаллек получался просто братом-близнецом Круковского. Честный. Совестливый. Всегда готов помочь.

Может, их в одном инкубаторе делали?

– А те, кто постарше, вообще на его стихах выросли. Понимаете, господин прокурор…

– Арсений Юльевич…

– …понимаете, Арсений Юльевич, он для них в молодости кумиром был, парил где-то в недосягаемых высях, а теперь оказался совсем рядом. Улицу перейди – и в гостях у легенды. Да к нему просто так ходили, о жизни послушать. Но вот чтоб выпить, хоть каплю – упаси бог! Он сам всем говорил – хоть каплю выпью – конец мне настанет. Не-е… Крепкий мужик был, волевой. Даже если чего и случилось непоправимое, не стал бы он вот так жизни себя лишать. Так что, дело нечисто, хотя, кто его разберет, что с ним случилось. Он жену года три назад схоронил, а сын у него раньше погиб, в автокатастрофе… Может, надоело все, плюнул, да и хлебнул из горла.

– Может, у него враги были? – продолжал допытываться Арсений. Он понимал уже, что ничего конкретного из этого разговора не выйдет, следователь накопал что-то самостоятельно, без помощи местной полиции. Капрал может подтвердить только то, что он уже и так знает, – отравление выглядит, по меньшей мере, странным.

– Враги? Да какие тут в поселке враги. Ну, могут спереть чего, забор поломать, еще чего сподличать. По пьяни морды друг другу крушат, а после извиняются, в рюмочную мириться идут, да так, что все по новой начинается. Но Лина бить никто бы не осмелился. Не было у него врагов. Точно.

– Это вы про своих жителей рассказываете, а если – пришлый кто?

– Да кто пришлый? Тут же не город, все друг у друга на виду. Хотя, как-то приезжал к нему друг…

– Круковский? Когда? – встрепенулся Арсений.

– Давно… Фамилию друга – не вспомню. Но я не о том. Так вышло – зашел я к Лину на минутку, хотел посоветоваться, а у него гость сидит. Получилось, что я вроде как не вовремя, извинился, собрался уходить, да уже в дверях – когда одевался – краешек разговора уловил. Лин другу своему что-то такое говорил, что мол, нашли они ее, ВЫЧИСЛИЛИ. Кого «ее»? Кто нашел? Чего вычислили? Не знаю. Хотел потом спросить, да постеснялся – выходит, я подслушивал.

Арсений достал их папки фотографию Круковского, показал Реввачу.

– Он?

– Да, по-моему, он. Похож, по крайней мере.

– Вы не помните, Играш Леонтьевич, этот разговор случился незадолго до его смерти?

– Да говорю же – не помню! Но, скорее всего, – задолго. Иначе я бы эти две вещи увязал, и Левере доложился. Он еще живой был тогда.

– Стоп! Кто такой Левера? – осторожно поинтересовался Арсений, ощутив в груди предательский холодок.

– Да следователь из межрайпрокуратуры, что на труп выезжал. Он же дело и вел. Говорил: я это убийство раскручу во что бы то ни стало. Слишком увлекся…

– Он считал смерть Шаллека убийством?

– Да, и не раз говорил мне об этом. Однажды очень злой приехал, отчеты забирать. Сказал – в возбуждении дела отказано. Но я, говорит, все равно этих подонков поймаю.

– Каких подонков? – автоматически спросил Арсений. Так у них и получалось: вопрос – ответ – снова вопрос. Будто какая-то интеллектуальная игра.

– А кто теперь знает. Я поначалу подумал – вы это дело в разработку получили, сейчас по следам Леверы пойдете. Тогда, может, и всплывет чего.

– Когда он умер?

– Да вот, сорок дней недавно было… Угорел в машине, говорят. Приехал поздно с дежурства домой, машину в гараж завел, дверь запер, полез опять в «волну» двигатель выключить, тут его и сморило. Заснул, и… не проснулся.

В столицу Арсений возвращался в подавленном настроении. Не зря, выходит, связал он эти две смерти – Круковского и Шаллека, ох, не зря. И ведь ничего теперь не докажешь – кроме незнакомого ему и так глупо погибшего Леверы, в межрайпрокуратуре больше никому не было дела до смерти поэта.

Никому.

«Интересно, – подумал Арсений с некоторой долей фатализма, – все, кто так или иначе оказываются связаны с этим делом, в итоге погибают. Выходит, теперь я на очереди? Или есть кто-то еще?»

Узнав у Реввача адрес, он по дороге заехал к Корнею Сабату, соседу Шаллека. Связной беседы не получилось – «дядя» Корней был изрядно навеселе. Старику хотелось поговорить за жизнь, отвечал на все вопросы он охотно, частенько, правда, перескакивая на собственную супругу, какого-то Марика из сорок пятого дома, поселковое начальство, депутатов и президента.

Про Шаллека он рассказывал с грустью, вспоминая, «какой человек был, не то, что эти, в парламенте». Заметил, что сотни раз приглашал его на бутылочку клюковки – но Лин всегда отказывался. «Поначалу думал, что не уважает простых людей, брезгует, даже хотел по пьяному делу объясняться пойти, но медичка со скорой помощи мне все разъяснила…»

Зато сосед в припадке откровения рассказал Арсению, что у Шаллека иногда гостила женщина. Может, поклонница, сохранившая верность стареющему кумиру, может, как бы это смешно не звучало при возрасте поэта, – любовница. Звали ее Алиной, работала, как вспомнил Корней, вроде бы с детьми. Он часто слышал, как они обсуждали проделки Аликов и Юнгушей, смеялись.

«Алина.

Кто-то из соседей Круковского упоминал, что к профессору приходила женщина с тем же именем. Но теперь искать проще, есть какая-никакая зацепка: воспитательница детского сада, учительница начальных классов…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});