Забывший имя Луны - Екатерина Мурашова

– С помощью ментовской интуиции?

– Да пошла ты, подруга… Рассказывай!

Глава 8. Побег

(Кешка, 1993 г)

Даже если бы в его распоряжении были слова, все равно невозможно было бы описать ими ЭТО. Но слов не было. Был жар, живущий в середине груди, чуть повыше острой, нависающей над впалым животом косточки. И было еще что-то, скручивающее кишки в тугой, пульсирующий узел. И были сны, в которых происходило, жило и говорило то, чего он не помнил наяву.

Очень трудно решить что-нибудь, когда сам процесс принятия решения тебе неизвестен и непознан тобой. Очень трудно заставить себя усидеть на месте, когда все внутри рвется куда-то бежать, нестись, сломя голову, чтобы ветер обдувал разгоряченное внутренним огнем тело, чтобы, отшатнувшись в испуге, убегали назад деревья и скалы, чтобы что-то менялось вокруг…

Бежать… Это он понял, сумел ухватить бешеным напряжением всех своих умственных сил и вычленил из слепой круговерти чувств, которая сводила его с ума, делала больным и слабым.

Не раз в сумерках он приплывал к острову, почти никогда не пользуясь лодкой и остужая в льдистой осенней воде разгоряченное тело. Поднимался от причала по узкой, крутой тропе, усыпанной опилками, на что-то надеясь, окидывал цепким взглядом покинутый деревянный дом. Все было на месте и ничего не менялось с того хмурого, туманного утра, когда «Нектохета», натужно пыхтя, увезла в Чупу биологов вместе с их скарбом. Опрокинутое продырявленное ведро, забытый на веревке зеленый шерстяной носок, консервная банка с окурками у крыльца, розовый обмылок в выдолбленной колоде под умывальником…

Он опускался на четвереньки и нюхал крыльцо и порог, стараясь уловить знакомые запахи. Осенние дожди смыли их и ничего не осталось. Может быть, острый нюх Друга и сумел бы уловить что-нибудь, но люди – чужие и враждебные для Друга существа и он никогда не появляется на обжитых ими островах.

А кто люди для него – Кешки? Кто он? Человек? Но тогда почему живет отдельно от всех? Что произошло там, в темной глубине полустертых мыслей и воспоминаний?

Несчетное количество раз Кешка, просыпаясь, обхватывал голову руками, стараясь удержать разбегающиеся, как мыши из потревоженного стога, сны. Но сны все равно исчезали, оставляя лишь тоскливое, граничное недоумение. Что-то есть, было. И это что-то спрятано внутри Кешки, живет в нем и приходит по ночам. Но как его поймать? Какие силки можно поставить внутри собственной головы?

* * *

Сквозь щель неплотно задвинутой двери вагона можно было смотреть. Дома сейчас ночи еще совсем светлые; тут – не так. Густо-фиолетовое небо казалось темнее из-за дорожных огней, которых становилось все больше. Высокие и низенькие, они медленно уплывали назад. Высокие венчики долгоногих сочились ярким светом, иногда – уютным и желтым, иногда – холодным, мертвенно-голубым. Где-то под колесами всполохами возникали низенькие синие фонарики и быстро исчезали из поля зрения. Высокие издали походили на чудные цветы с длинными толстыми стеблями, низенькие казались цветами на воде, теми, что быстро уплывают, вкрадчиво прошелестев по борту лодки.

Поезд снова дернулся и медленно, натужно потащился вперед. Кешка во все глаза смотрел на меняющийся за дверью мир. Мимо проплывали невероятно огромные темные сараи, а множество рельсов, сходящихся и расходящихся, напоминали блестящие ручейки густой соленой воды, текущие во время отлива из запутанных черно-зеленых мотков водорослей. Гигантские мотки водорослей были впереди, в их недрах горели, мерцая, разноцветные светляки.

Потом само небо стало угольно-черным, чужим. На нем красовалась чужая, круглая, розовато-желтая луна. Замаслившийся бурьян, столбы, штабеля и заборы отбрасывали причудливые перекрещивающиеся тени. Неясный гул, который чуткое Кешкино ухо уже некоторое время улавливало сквозь грохот колес, стал распадаться на металлические скрежещущие звуки и резкие выкрики.

Вагон сильно тряхнуло, и он встал. Кешка сидел на корточках в наступившей тишине и прислушивался к далекому прибою города. Яркий свет луны плотной полосой прочертил металлическую пыль у его ног.

* * *

Кешка хотел есть. Дома он оставался голодным по нескольку дней, но тогда обильные трапезы обычно предшествовали и чаще всего следовали за вынужденной голодовкой. А теперь он почти четыре дня питался одними черствыми лепешками и здорово проголодался. Постоянное напряжение еще больше растравляло в животе тупую, сосущую, голодную боль.

Чуть пригнувшись, Кешка помедлил у вагона, решаясь. Сортировочная станция ночью безлюдна, но огромное существо города невдалеке глухо ворчало и ворочалось сбоку на бок.

И Кешка направился прямо к нему в логово.

Дыхание города опаляло ночное небо, его багряные отблески то притухали, то снова разгорались. Голод становился все сильнее и постепенно заглушал осторожность, тем более, что разлив рельс оставался пустынным.

Кешка перестал скрываться и перешел на ровный бег, далеко обойдя прозрачный, ярко освещенный кузовок станции, остро пахнувший людьми. В нем никого не было, но от него веяло опасностью. До города оставалось еще несколько километров.

* * *

Вдоль крашеного забора выстроились в ряд большие рундуки со стеклянными спереди стенками. Многие из них были темными, но в нескольких горел свет, а в одном Кешка сразу увидел за стеклом буханки хлеба и пироги.

Хлеб притягивал, голодное брюхо предательски урчало, Кешка не успевал глотать горькую, скапливающуюся во рту слюну.

Кешка сунул руки в карманы и с независимым видом пошел вдоль рундуков, стараясь унять дрожь в коленях. Миновав их ряд, прислонился к забору. В ящике зловонных отбросов энергично копалась худая, глухо урчащая кошка. Кешка, скользнув взглядом по содержимому ящика, увидел кусок заплесневелого хлеба. Оглядевшись, протянул руку и вытащил его. Хлеб оказался тонкой размокшей коркой, выеденной крысами с другой стороны. Кешка не выдержал и в один присест проглотил его. Вкус был отвратительным: корка пропиталась чем-то едким, явно несъедобным. Кешку тут же вывернуло наизнанку. Отдышавшись, он решил еще раз проведать хлебный рундук.

Он снова прошел мимо, вглядываясь в недра хлебного царства. Там, словно пчелиная матка среди сот, сидела толстая румяная тетка. Ее округлые белые руки непрестанно двигались, она сортировала буханки, перекладывая их из одной ячейки хлебных сот в другую, хлопотливо поворачиваясь обтянутым белым фартуком брюшком то в одну, то в другую сторону. В ее улье видимо было очень жарко, стекла изнутри запотели и короткопалая рука с въевшимся в средний палец широким кольцом на мгновение высунулась наружу, пошире открывая дверцу летка. Внимательные темные глазки пробуравили Кешку. Это было плохо. Тянуть больше нельзя. Небо светлело и людей вокруг прибавлялось. Утренние люди смотрели на Кешку внимательнее ночных и это ему не нравилось.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});