Большие каникулы - Мирча Сынтимбряну

— Он из нашего класса, честное слово… Наш одноклассник…

«Но кто им поверит?» — И при этой мысли грудь Гогуцы вздымается, захлестнутая волной доброты и тепла. Теперь вокруг больше нет нестриженных затылков, слепых лампочек, запачканных мелом людей… Зал — темный и теплый, как домашняя печь, весь — одно дыхание, едва сдерживаемое дыхание — следит за высоким, то плавным, то порывистым полетом жаворонка, за реющей бабочкой, за взмывающим в небо журавлем — следит за полетом мелодии, которую поет он, Гогуца…

Гогуца слышит свой голос, чувствует, что его ария волнует, потрясает, приводит в неистовство зал, и лишь смутное ощущение, что его плохо видно со второго яруса галерки — оттуда, где он сидел вчера вечером, — заставляет его податься немного налево… Мальчик наталкивается на соседа, качающего головой в такт звукам, но это его не беспокоит. Лишь на минуту у него мелькает удивление: как это он попал, вместе с партой, сюда, на сцену… «Какой бестактный этот Василеску», — думает Гогуца, но ему некогда сердиться. Оркестр подходит к главной арии.

«Какой успех!» — восхищается Гогуца. — Зал полон и все глаза устремлены на него. Люди толпятся и в фойе, и на площади. Везде развешаны громкоговорители. Подумать только: передают по радио! Меня слушает весь квартал, весь город, вся страна!!! Девочки из моего класса, Кока, Лилика, Мери — умирают от зависти. Но — так им и надо! Ох, какой у меня голос! Я словно вижу, как завтра же ко мне придет учитель музыки и будет извиняться, что не принял меня в хор… И потом, смущаясь, не зная, как приступить, станет просить:

— Гогуца, дорогой, умоляю тебя: завтра на «Аиду»… одно местечко, для меня и семьи… на ногах, на балконе, как угодно… Не откажи…

А он, Гогуца, бессильно пожмет плечами… То есть нет, он скажет великодушно:

— М-да… Постараюсь что-нибудь сделать… Попрошу режиссера уступить вам свою ложу… Но могу обещать только на утренний спектакль. Вечером нет ни одного местечка. Вы понимаете: пресса, посольства, иностранные туристы, всевозможные делегации… На всякий случай, поговорите с директором школы… Может быть, он откажется в вашу пользу…

Директор, который, разумеется, уже подстерегает его из-за колонны, услышав, что говорят о нем, кидается к нему со всех ног:

— О, мое почтение, товарищ Гогуца… Какая честь!..

Но Гогуца знает, о чем тот хлопочет. Он говорит ему — так, между прочим:

— Обещанное место я устроил, в первых рядах… Не спрашивайте меня, чего мне это стоило… Только вам придется принести из дому стул…

— О, благодарю вас от всего сердца, товарищ Гогуца. Я знаю вас с первого класса, но, право же, не подозревал, что у вас такой голос…

— У меня и другой есть! (Ах, эта волнующая, всемогущая метаморфоза!) Я могу петь и Дона Базилио… Меня попросил директор оперы! Актер, поющий эту партию, немного охрип… А для меня это не составляет труда: все равно у меня голос меняется… Извините, одну минутку, я только переоденусь…

Огромное, удивленное «А-ах!» захлестнуло партер, балконы, фойе, площадь…

Журналисты бросаются на сцену, и записные книжки дрожат у них в руках:

— Интервью, маэстро!

— Потерпите немного, я возьму еще нижнее «фа». Готово! Прежде всего, я хочу повторить: мне не нравится давать интервью, когда я пою. Это последнее исключение…

— Благодарим вас, маэстро! Мы все — внимание.

— Во-вторых, могу вам заявить, что я пою с трех лет. Последние гастроли в Миланской «Ла Скала» и в Московском Большом театре принесли мне мировую славу. Я с большим успехом пел партию Альфреда из «Травиаты» и Радамеса из «Аиды», и воеводы Мона Лютого. А теперь — довольно. Мне нужно допеть еще два-три такта, ведь вы знаете, что артист принадлежит публике… Вон как она бурлит, прямо как извергающийся вулкан!

— Бис! Браво-о! Бис!! Браво-о-о!!!

— Мне очень жаль, но у меня больше нет времени… Я должен поклониться, на ходу отыскать знакомые лица, на которых блестят слезы… Все бросают мне цветы… Вот я уже потонул в них по колено… по пояс… по грудь… Ох, я задыхаюсь! Нужно попросить контролеров впредь не пускать в зал с цветами! Меня вызывают, все кричат:

— Гогуца! Го-гу-ца! Го-гу-ца!!

— Гогуца! Го-гу-ца!

— А?.. Я!..

Это голос учителя.

— Ты что, заснул? Пой гамму! До-о-о…

Гогуца Попеску ошеломленно поднимается, смотрит на нестриженные затылки своих одноклассников…

— До… ре…

… на увешанные верхней одеждой стены…

— Ми… фа…

… на уже заполненный нотный стан на доске…

— Соль… ля…

… и на девчонок, украдкой поглядывающих в зеркальце и бессовестно хихикающих…

— Почему ты молчишь?

Гогуца подносит руку ко лбу, на котором спелой земляникой сияют прыщи, и, вдруг возвращаясь к действительности, заявляет:

— Не буду я петь… мне стыдно… девчонки смеются…

СПАЛЬНЯ НА ДВОИХ

ГОРН УЖЕ ДАВНО ПРОИГРАЛ ОТБОЙ. Во всем доме больше не слышно ни звука. Только внизу, на первом этаже, из незакрытого крана монотонно падают капли и ударяются в жестяную раковину умывальника. Кап-кап-кап! Дежурный вожатый тоже заснул, выдержав последнюю — и не самую легкую — битву: уложив детей спать.

— Спальня номер три, гасите свет!

— Ха-ха-ха!

— Кто там смеется, во второй?

— Хи-хи, товарищ вожатый, у меня опять кровать провалилась!

— Хр-р-р… хр-р-р…

— Хи-хи!..

Наконец, битва выиграна на территории обоих этажей… Тишина… Кап-кап-кап!

Только обитатели спальни на двоих, расположенной в глубине дома, кажется, еще не спят. Лежа в постели возле окна, старший мальчик рассказывает о подвигах Дика-Черного пирата. Другой, помладше, лежащий возле двери, уже полчаса как бормочет спросонья, еле двигая языком:

— Хы… ага… угу…

Наконец, пират пойман и повешен, а рассказчик, опершись на спинку кровати молчит, глядя в открытое окно.

Кап-кап-кап!

Луна торопливо плывет сквозь тучи, как кастрюля с золотистым супом, а лес, остановившийся в десяти шагах от дачи, шумит таинственно и мрачно… как Черный пират.

— Эй, клоп, ты не спишь? — спрашивает вдруг старший, повернувшись в постели.

— Ыхы…

— Вот и хорошо. Давай еще поговорим. Знаешь, мне совсем не хочется спать.

Мальчик усаживается в постели по-турецки и говорит чуть охрипшим голосом, тревожно поглядывая на луну, повернувшуюся своим ликом, похожим на подгоревший омлет:

— И потом, ты даже не представляешь себе, как мне все это нравится: ночь, темь, окровавленная луна, зловеще разрывающая свинцовые тучи, вот как сейчас… полосы тени на ставнях… видишь?.. Как будто решетка… И эта сухая ветка, которая вырисовывается на них, словно когтистая лапа, и качается, и скрипит… Представь себе, что на ней… повешен Черный пират…

— Ыхы…

— Правда ведь, ты боишься? Тогда иди ко мне в постель. Знаешь, я по ночам никогда не боялся. Наоборот, я люблю ночь… Она развивает в тебе смелость, мужество…

Вдруг смельчак замолкает, навострив уши. Окрепший ветер шумно хлопает где-то на верхнем этаже незапертой дверью. Во дворе развешанные для просушки простыни надуваются и бьются, подхваченные защепками.

— Слышишь, какие зловещие звуки… Они мне здорово нравятся!.. Я готов их всю ночь слушать, — продолжает он дрожащим и неверным голосом. — Знаешь, это ветер хлопает ставнями на чердаке. Кто-то, наверное, забыл их закрыть. Папа мне однажды рассказывал, как воры пробрались в дом через соседский чердак, с вилами и с ножами в зубах! Я воров не боюсь, но ты, если хочешь, иди ко мне, я подвинусь. Хочешь?

Несколько мгновений он молчит, ожидая ответа, и ему кажется, что весь лесной мрак привалился к окну и повис, уцепившись за занавеску. Где-то, совсем близко, раздается крик сыча.

— Это сыч, — уточняет мальчик, весь дрожа. — Очень симпатичная ночная птица, только глаза у нее страшные… Люди ее боятся: говорят, она предвещает несчастье… Предрассудки! Слышишь, как завывает? Кровь в жилах стынет, правда? А мне здорово нравится!.. Не к нам ли на крышу уселся? Скорее иди ко мне в постель! Чего ты ждешь? Хочешь умереть со страху? И потом, мой матрас мягче, а если хочешь, я могу тебе еще одну подушку подложить.

Мальчик у стены молчит. Но и сыч замолкает.

Кап-кап-кап!

Старший криво улыбается и облизывает пересохшие губы.

— Хорошо, что он замолчал. Прекрасная ночь… Слышишь? Какой зловещий шелест… вернее, треск… Все так неопределенно… Какая приятная, какая великолепная неопределенность, — продолжает он глухим голосом. — Это может быть летучая мышь или бабочка «мертвая голова» или призрак… или… или что-нибудь совсем другое… Например, два призрака! Слушай, не мучайся ты! Иди ко мне!

Тучи разрываются на клочки и бегут по небу, белесые, как пыльные тряпки в руках усердного дежурного. Ветер стих.