Скабинея - Надежда Храмушина

ему тогда было лет восемьдесят. Владимиром его звали. Он в войну работал на военном заводе, потом на пенсии с женой переехали в деревню, где-то под Камышловом. Руки у него были золотые, он всю жизнь у станка стоял, детали точил. И по дереву у него получалось, разные там нужные вещи в хозяйстве вытачивал. И плотницкое дело знал, и с металлом тоже проблем не было. И всё с душой, и вещи получались оттого у него хорошие, качественные, служили долго. Всё хорошо он делал. Только характер у него был тяжёлый. Неуживчивый, всё он в словах людей подвох какой-то искал. Поэтому и друзей у него никогда не было. Не верил никому. Жена у него была смирная, тихая, никогда с ним не спорила, поэтому и жили вместе долго. А дети даже в гости не хотели ехать к нему. Достал он их всех. Так вот, переехали они в ту деревню, а там, напротив их дома, соседка жила. Не простая, сразу скажу, лечила немного, что-то там гадала, люди её знахаркой называли. Она было женщина отзывчивая, сразу по-соседски знакомиться пришла, спросила, чем помочь. В деревне ведь, знаешь, всё по-простому. А прежний хозяин, когда Владимиру дом продавал, предупредил, что напротив гадалка живёт. Вот Владимир и ответил ей грубо, чтобы она не путалась под ногами, а шла бы к себе домой, да карты раскладывала, людей морочила. Ей, понятное дело, это не понравилось, она смолчала, но запомнила. А дело ведь такое, соседское, совсем не проигнорируешь друг друга. Вечером того же дня у него лампочка перегорела в доме, а искать новую в коробках не распакованных в темноте, сама понимаешь, как это. Владимир к ней, а она в ответ фыркнула, мол, зачем ко мне ходить, коли вам я мешаю, сижу вот тут, карты раскладываю, никому не мешаю, и мне не мешайте. Вот так, как клубок, и пошли наматываться обида на обиду, грубость на грубость. Началось между соседями то, что особенно бесы любят — вражда. И начали бесы нашептывать каждой стороне, распалять, не давая затухнуть злобе и недовольству. Знахарка эта тоже с характером была, только до поры до времени никто не шевелил её, вот она и не показывала свой норов. Талантов к колдовству у неё не было, так ведь на то, чтобы навредить кому, их много и не нужно. В такие минуты бесы очень помогают, усиливают, как могут. Кинет знахарка слово какое, смотришь, у соседей уже куры все пали, головой мотнёт недовольно — неделю хозяин проваляется в лихорадке. Сосед тоже от неё не отставал. Она за порог — а он полил чем-то яблоньки у неё перед домом, и всё, почернели, бедные. Или провод выдернул с антенны, ей пришлось на крышу лезть. В петли песка насыпал, еле ворота стали открываться. Вот так, сначала мелкие неприятности они друг другу насылали, а потом дошло до того, что у знахарки дом загорелся ночью, а она сама еле успела выбежать на улицу. Тушили всей деревней, остался от дома один угол да печка. Сидит знахарка на чёрной обгоревшей балке, слёзы по лицу катятся. И так ей горько и обидно стало, что она всем сердцем возжелала, чтобы соседа её кондрашка хватила, чтобы не мог он пошевелить ни рукой, ни ногой, чтобы только лежал и глазами хлопал. А время было перед самым рассветом, сумерки. И выплывает перед ней рожа, вся чёрная, рогатая, она сначала даже вздрогнула, испугавшись. А рожа её спрашивает: «Ты точно решила, что именно кондрашка его должна хватить? А может пусть молния лучше его убьёт?» Знахарку оторопь прихватила, а рожа ухмыляется, дальше её подначивает: «Можно его, знаешь, как сильно напугать, до полусмерти, а? Он трястись до конца дней своих будет, или штаны свои будет мочить при каждом стуке, хе-хе, вот потеха-то!» Знахарка вдруг поняла, что они с соседом тут натворили, кому на откуп свои жизни заложили, и говорит ему: «Сгинь, нечистый! И не приходи больше ко мне! Чёртово отродье!» Встала она, пошла к соседу, и попросила прощения за всё, что сама творила. Да только сосед её, видимо, не понял ещё, куда дорожка его ведёт. Начал ей выговаривать, мол, за дело её так жизнь наказала, то да сё. Знахарка ничего ему на его проповеди не ответила, повернулась, и пошла на свои головёшки. Дом ей помогли отстроить этим же летом, всем миром строили, она ведь к людям добра была, вот и вернулось ей всё её добро, хоть она и не ждала того. И вот, прошло время, сидит она в своём новом доме, чай пьёт, в окошечко смотрит. Видит, сосед ворота открыл, на своём мотоцикле с коляской выезжает, в лес собрался. Она поздоровалась с ним, а он голову отвернул от неё, будто не видит. Она ему и говорит: «Владимир, ты на меня зла не держи, и если тебе какая помощь будет нужна, обращайся». А он ей отвечает: «Да я лучше к чёрту лысому обращусь за помощью, чем к тебе!» Уехал. День копалась она в своём огороде, к вечеру пошла к колодцу по воду, а там соседка, жена Владимира стоит. Увидела её и запричитала, что муж должен был вернуться после обеда, а всё нет его, она не знает, что и думать. И к ночи Владимир не вернулся домой. Утром к знахарке стучится соседка, ревёт в голос, надо, говорит, людей собирать да искать Владимира, чует её сердце, что беда с ним приключилась. Собрали они всех, кого нашли, да и пошли в лес. Целый день искали, а следов его нет. На следующий день снова пошли, тоже безрезультатно. Неделю так искали, а потом, у всех ведь свои дела, остались искать его только жена его да знахарка. Каждое утро они собирались, и шли в лес. Но он как сквозь землю провалился. Потом надоумили их, что надо в контору позвонить, пусть милицию вызовут. Но и милиция не нашла его. Так прошёл год. Никто уж и не надеялся, что найдут Владимира живым. И вдруг под вечер, когда народ, после своих трудов крестьянских, выполз на улицу, чтобы с соседями на лавочке покалякать, смотрят, а по улице Владимир идёт. Жив-здоров, только худой такой, и одежда вся в лохмотьях. Народ затих, никто с места не двинется, так все обомлели. А Владимир подошёл к знахарке, поклонился ей и сказал, положа руку на сердце: «Прости ты меня, соседка моя милая, дурака старого, за всё прости,