Неживая вода - Елена Ершова

«Я своих родителей и вовсе не помню, – подумал Игнат. – И могилы не навестил. Как тяжело, должно быть, этому мальчику…»

Сенька отвернулся смахнуть непрошеную слезу, и Игнат поспешил сменить тему:

– Так кто же за тобой присматривает, пока отца нет?

– Тетка Вилена присматривает, соседка, – с неохотой отозвался Сенька. – А лучше бы никто не присматривал. Я и сам уже взрослый, могу и кашу приготовить, и дров нарубить.

– Обижает она тебя?

Сенька пожал плечами.

– Что ей до меня? Одно слово – неродной, у самой трое, мал мала меньше. Так-то она меня и кормит, и много работы не задает. Только иногда горским отродьем кличет. Да я не обижаюсь. Слово-то не обидное. Чуешь, как звучит? – Мальчик прицокнул языком: – От-рода. Род это мой – Горские мы. Так чего обижаться? Верно?

– Верно, – с улыбкой согласился Игнат.

Они подошли к полуразваленной хибаре. Болтающаяся на одной петле калитка нижним краем прочертила в земле борозду. Сенька на правах хозяина первым вошел на захламленный двор, пнул подкатившуюся под ноги бутылку и виновато посмотрел на Игната.

– Пьет все… Уже и не лезет, а все пьет… – Он поморгал рыжими ресницами и попросил: – Ты уж, дяденька пан, его сильно не бей, ладно?

– С чего мне его бить? – удивился Игнат.

Сенька ухмыльнулся и пояснил:

– Хороший тумак только на пользу будет. Так тетка Вилена говорит.

На это Игнат не нашелся, что ответить, и проследовал за мальчиком к дому.

Из сеней дохнуло крепким сивушным запахом, прелью и табаком. Игнат закрылся рукавом, но поймал серьезный взгляд Сеньки и опустил руку – мальчика обижать не хотелось.

– Сень-ка-а-а!

Хриплый окрик, будто рев потревоженного в берлоге медведя, вспорол сонную тишину дома. Мальчик поежился, поднял худые плечи.

– Не бойся. – Игнат ободряюще потрепал Сеньку по спине. – В обиду тебя не дам.

Мальчик слабо кивнул, но промолчал. Толкнул рассохшуюся дверь со следами белой, давно облупившейся краски, и Игнату захотелось прикрыться рукавом снова: запах перегара валил с ног.

– Сенька! Не чуешь, что зову?

Пересыпая слова крепкой деревенской руганью, с засаленной скамьи поднялся рыжий и тощий мужик. Не устояв на ногах, он ухватился немытой лапой за колченогий стол, и тот пошатнулся тоже. На пол полетели пустые стаканы и бутылки, соскользнула к краю, но чудом удержалась тарелка с остатками селедки и репчатого лука. Мужик сощурил воспаленные глаза, разглядывая вошедших.

– Где тебя черти носили? – икнув, пробормотал он.

Мальчик набычился и буркнул под нос:

– Вот. Пана тебе привел. Говорить с тобой хочет, а ты пьяный…

– Какого такого… пана? – Мужик с трудом ворочал языком. – Пусть убирается к черту! Я сам себе пан!

Он попытался подбочениться, но не удержался и повалился грудью на стол. Балансирующая на самом краю тарелка сверзилась вниз, разлетелась на глиняные осколки. Мужик снова забормотал под нос ругательства, проклиная и собственного сына, и пришлого пана, и все человечество до прародителя Адама. Этого уже Игнат не мог стерпеть никак. Сжав внушительные кулаки, он хмуро крикнул:

– Довольно сквернословить! Пост скоро начнется. Какой пример вы сыну подаете?

Пьяница поднял голову и вперился в Игната взглядом вытащенного из озера карпа.

– Кто это в чужой монастырь со своим уставом суется? Было время, я таких умников на один ноготь сажал, а другим придавливал! Будет еще всякий дурак, у кого молоко на губах не обсохло, меня – Эрнеста Горского – в родном доме уму-разуму учить! Тьфу!

Мужик отхаркался, сплюнул под ноги мутную слюну. Игнат шагнул вперед, и пол отозвался протяжным скрипом.

– Это кто здесь дурак? – с вызовом начал он, но сделать ничего не успел.

Мужик раздул ноздри, будто принюхивался. А затем вдруг взвыл и повалился ничком, закрывая руками взъерошенную рыжую голову.

– Не губи, пан! – захныкал он. – Не признал!

Пошатываясь, подполз к Игнату на четвереньках, стукнул лбом в некрашеные доски, забормотал:

– Виноват я, пан. Так виноват! В заветное место сунулся, дозволения не спросив. Брал, что под руку подвернется. Да ведь знал, что однажды хозяева объявятся. Вот ты и пришел. – Он утер дрожащей рукой слезы и сопли и добавил жалобно: – Ведь я не со зла мальцу пенял, где его, мол, черт носил. Не знал, что господин черт сам ко мне пожалует. – Мужик отлепился от пола и крикнул срывающимся голосом: – Сенька! Чего стоишь, немытик? Принеси пану черту табурет!

Игнат отступил. Половицы заскрипели снова, вызвав в памяти тяжкий стон дубовой лестницы в ведьминой избе.

«Чертом стать легко», – вспомнился простуженный шепот, похожий на шелест опадающих листьев промозглой ночью. Под одежду скользнули окостенелые пальцы мертвеца, и Игнат судорожно прижал ладонь к груди, но это был всего лишь подаренный ключ.

– Какой я тебе черт! – прикрикнул Игнат, показной грубостью прикрывая страх. – Я плотник солоньский, Игнат Лесень. По делу пришел.

Из-за его спины тотчас высунулся ободренный поддержкой Сенька, заворчал:

– Батя, перед людьми не срамись! До чертей допился – так ложись себе спать! А на гостей не кидайся!

Мужик сел на корточки и снизу вверх угрюмо поглядел на Игната.

– Да уж теперь вижу, – буркнул он. – Что никакой ты не черт, а просто какой-то проходимец.

– Но-но! – огрызнулся Игнат. – Ты говори, да не заговаривайся! Я кулаком гвозди забиваю, так и дурь сивушную враз выбью!

Мужик скосил глаза, оценивая мощь продемонстрированных ему кулаков, засопел и начал подниматься на ноги.

– Да я ничего… Странно только… В пекарне ночевал, что ли? Очень уж сладостью от тебя прет. Оттого и почудилось мне…

Он поскользнулся на нетвердых ногах, но Игнат вовремя придержал его за ворот. Отчитываться перед пьянчугой он не собирался, а вместо этого сказал:

– Раз уж такое дело, то сначала проспись, а уж потом разговор держать будем. А это, – он указал на откатившуюся в сторону бутыль, – я сейчас же выкину за ворота. И если замечу, что хоть раз к этой дряни приложился, не обессудь: придется тебя с моей силушкой познакомить. Понял?

– Как не понять, – буркнул мужик и аккуратно выпростался из богатырского захвата, оправляя свой кургузый пиджак, будто Игнатовы руки могли измять и засалить его сильнее.

– Вот тогда в сенях и ложись, а то весь дом провонял! – поддакнул Сенька. – А я пану у себя постелю, ведь он мой гость.

И вопрошающе поглядел на Игната: верно ли говорит?

– Верно, – согласился тот и ободряюще улыбнулся: – Веди, хозяин.

Сенька с горделивым видом прошествовал мимо отца, явно довольный собой и отведенной ему ответственной ролью, подобрал неразбившуюся бутыль.

– Я лучше это в нужник вылью, – сказал он. – Коли выкину – так найдет.

2

Званкин отец частенько приходил домой пьяным. Жену поколачивал, а дочь не трогал. Отчетливо вспоминалось Игнату, как тот, обнимая покосившийся забор, доверчиво изливал душу рыжему и мордатому коту.

– Вот такие дела, Василич, – бормотал мужик, задумчиво покачивая головой. – Одна она у нас, кровиночка. И не нужен никакой наследник, что мне в наследство-то передавать? Вот разве что гармонь дедову да сапоги. Ведь главное – любовь отцовская! – при этом он бил себя кулаком по широкой груди. – Тут она! В сердце огнем пышет! Ее и передаю всю, до капли. Веришь? Девка-то у меня огненная. Потому что любовью моей полнится.

Кот Василич щурил желтые глаза, надменно глядел мимо хозяина и только прядал ухом, вслушиваясь в звон сковородок на кухне: не зазовет ли хозяйка на свежие куриные потроха?

Любил Званку отец. Может, и к лучшему, что до ее гибели не дожил. Спалил его огонь без остатка, и вспыхнуло отцовское сердце, рассыпалось на искры в ревущем пламени пожара.

– Не спится?

От сиплого шепота Игнат подскочил на постели, вгляделся в ночной сумрак. Но это был всего лишь Сенька, приподнявшийся со своего лежака на локте.

– Не спится, – признался Игнат.

– Вот и мне, – вздохнул мальчик и сказал без обиняков: – Думы покоя не дают. Ты ведь, пан, батю моего в тайгу зазвать хочешь?

– С чего решил?

– С того, – буркнул Сенька и подтянул колени к подбородку. – Цацку я твою видал, что ты на шее носишь.

Первым делом Игнат хотел схватиться за ключ, но опомнился – чуял, что он и так тут, кожей чувствовал прикосновение металла.

– Очень уж хитрые на ней узоры, – продолжил Сенька. – В глаза бросаются. Точно такие же, как на часах. Да и на других безделицах. Видел?

Игнат не ответил. Да и что он мог сказать догадливому мальчишке?

Уложив отца отсыпаться, Сенька повел гостя в сарай на заднем дворе – любоваться сокровищами. Сделаны искусно, да только проку от них мало. Было бы серебро или драгоценные камни, а это – безделушки. Игнат выгребал из кучи зеркальные рамы, подносы, пресс-папье и штативы с обломанными держателями. Каждый раз, вертя вещицу в руках, он замирал, ожидая увидеть изображение вещей птицы. Но видел только гравировку латиницей и откладывал в сторону: чужого языка он не знал.