Том 3. Городок - Надежда Александровна Лохвицкая

и предки здоровы. Не было ли у вас в семье случая чахотки?

– Нет, Бог миловал.

– Вспомните хорошенько.

– Мамочка, у тети Вариной гувернантки чахотка была.

– Ага! Вот видите! Наследственность-то не того. Так и запишем. Туберкулез – единичный случай. Детей у вас не было? Я спрашиваю, детей у вас не было?

– Это вы ко мне обращаетесь?

– Я спрашиваю у пациента. Впрочем, виноват… В таком случае – когда у вас… виноват… да вы на что жалуетесь-то? Ах да, у меня записано: «Двенадцать лет, болит горло». Чего же вы так запустили-то? Двенадцать лет!

– Да нет, доктор, у него только вчера к вечеру заболело.

– Гм… странно… Почему же запись говорит другое?.. Ваш дед, прадед на горло не жаловались? Нет? Не слыхали? Не помните? Ну-с, теперь разрешите взглянуть. Скажите «а». Еще «а-а-а»! Тэк-с. Здорово коньяк хлещете, молодой человек, вот что. Нельзя так. Все горло себе ободрали.

– Позвольте, доктор, да ведь он…

– Извините, я перебью. Так нельзя. Конечно – отчего же не выпить! Я это вполне понимаю. Ну выпейте рюмку, другую. Словом – рюмками пейте, а не дуйте стаканами. Какое же горло может выдержать! Это крокодилова кожа не выдержит, не то, что слизистая оболочка.

– Да что вы, доктор, опомнитесь! Да какой там коньяк! Я ему даже слабого вина никогда не даю. Ведь он еще ребенок! Я не понимаю.

– Извините, я перебью. Я, конечно, не спорю, может быть, он и не пьет, хотя… я в диагнозе редко ошибаюсь. В таком случае, он пьет слишком горячие напитки. Это абсолютно недопустимо. Ах, господа, ну как это так не понимать, какое это имеет значение! Почему, скажите, животное, собака понимает, а человек понять не может. Да собака вам ни за какие деньги горячего есть не станет. Вот положите перед ней на стол десять тысяч – не станет. А человек даром всю глотку сожжет, а потом к докторам лезет – лечи его, подлеца, идиота.

– Позвольте, доктор…

– Извините, я перебью. Какая температура была у больного вчера?

– Да вчера у него совсем никакой температуры не было. Сегодня мы тоже ме…

– Извините, я перебью. Вы рассказываете невероятные вещи. Все на свете имеет свою температуру, не только люди, но и предметы.

– Да я говорю, что жару не было.

– А я вас перебиваю, что если даже у вашего сына было пятьдесят градусов ниже нуля, так и то это называется темпе-ра-ту-ра, а не собачий хвост. Удивительные люди! Идут к врачу – температуры не знают, болезни своей не понимают, собственных родственников не помнят и еще спорят, слова сказать не дадут. И вот лечи их тут! «Консьержка к вам послала»! Да она вас к черту пошлет, так вы к черту пойдете? Куда же вы? Эй! Полощите борной кислотой эту вашу ерунду. Да не надо мне ваших денег, я с русских не беру, а с болванов в особенности. И не пойте на морозе! Эй! Вы там! Не свалитесь с лестницы! Куда вы лупите-то! Я ведь вас не бью!

Итак, запишем: второй пациент… пациент номер второй. Необъяснимая болезнь гортани… Эге! Практика-то развивается. Если так пойдет…

Разговор

– Ничего, милый Иван Петрович. Все понемногу устроится. Главное, не теряйте вашей bonne humeur[48]. Ну, раз жизнь в Берлине стала немыслима, ясное дело, что вы должны переехать в Париж.

– Вы думаете, что так? – уныло и недоверчиво протянул Иван Петрович.

– Подождите, найдем вам какое-нибудь meuble[49]…

– А в каком бецирке[50] дешевле?

– Что?

– Я спрашиваю, в каком бецирке…

– Господи, да вы совсем по-русски говорить разучились. Ну, кто же говорит «в бецирке»?!

– А как же по-русски?

– По-русски это называется арондисман[51].

– Вы думаете, что так?

– Фрр! «Думаю»! Не думаю, а знаю. Ну, вы не сердитесь, если у меня такой тон bilieux[52]. Я сегодня вообще с левой ноги проснулся.

– Как?

– Да вот так А кроме того, меня уже давно раздражает, когда кувыркают русскую речь.

– Николай Сергеич, а Николай Сергеевич! А ведь, по-моему, нельзя сказать «кувыркают». Уж вы не сердитесь, а, ей-богу, так Ну, виноват, не буду, не буду.

– Много вы понимаете!

– А знаете, вы шикарно устроились.

– Да, недурно. Холодновато – здесь ведь отопления нет, зато вид чудесный. Тут, конечно, двор, а вот, если вы так до половины в окно высунетесь (только, конечно, держаться надо) и перевернетесь вот так, почти на спину, понимаете? – так вы сможете Эйфелеву башню увидеть. Большое удобство!

– А вы не мерзнете?

– Чудак! Если на улице пять градусов, так ведь у меня уж во всяком случае не меньше. И потом у меня в комнате ветра нет.

– Н-да, это, как говорится, dazu.

– Что?

– Dazu kein Wind. Ветра нет dazu.

– Ничего не понимаю! Вы какой-то странный.

– Э, чего там! Как говорится, «даровому коню на роток не накинешь платок».

– Как?

– Ничего, это я так…

– Ну-с, найдем вам meuble! Уж я постараюсь. Не успокоюсь, пока не увижу вас сидеть в уютном meuble. Ничего, все понемногу устраиваются. Водоватин – помните, этот генерал от инфантерии – плетет шапочки из крашеной соломы. И очень, очень мило. Профессор химии Крылов – шофером. Барон Зельф оказался соло-цыган. Чудесно! Адмирал Кельт делает маникюр. Из Константинополя получил письмо – там тоже наши понемножку устраиваются. Петя с Сонечкой открыли притончик.

– Ну, дай им Бог…

– Вы чего ищете? Бросайте пепел прямо на пол. У них тут сандриешки не полагается. Ах, кстати, хотел у вас спросить, так сказать, на свежее ухо: как правильнее говорить: «дайте вы мне покой» или «дайте вы мне покоя», потому что кого-чего – родительный падеж. А?

– По-моему, уж ежели по-русски, так не покой, а спо-кой. Дайте спокоя. Ведь слово то «спокойно», а не «покойно». Ведь вы скажете: «он преспокойно взбесился»; а не «препокойно взбесился».

– По-моему, можно и «препокойно». «Он препокойно бросился с лестницы»…

– Сбросился, а не бросился.

– Тогда, уж если хотите – выбросился.

– Выпросился?

– Выспросился…

– Высбросился…

– Подождите! Это надо на свежее ухо. Я очень педантик насчет русского языка. Ведь это единственное, что у нас осталось. Сокровище наше…

– Скажу вам откровенно, – мне теперь уже трудно определить, какое выражение эхт, какое не эхт.

– Это что же?

– Не эхт… не эхт руссиш. Не эхт-русское.

– Не этрусское?

– Как?

– Так можно прямо с ума сойти. Ну, на что вам этруски дались?

– Ничего не понимаю! Впрочем, есть такие русские слова, которые, чувствую, безвозвратно забылись. Деверь, мерин…

– Постойте! Деверь – это, кажется, брат жены, а