Потомок Микеланджело - Анатолий Левандовский

…На остров Эльбу… Вот почему сегодня ему так не хотелось на этот остров…

Впрочем, тогда Буонарроти до Эльбы не доехал. Ему удалось бежать, пробраться в Геную, оттуда — в Южную Францию, оттуда — снова на Корсику…

Да, тогда до Эльбы он не доехал. И было у него предчувствие, что и сейчас он до нее не доберется…

8

Вскоре после этих событий Буонарроти, равно как и его товарищи, братья Арена и братья Буонапарте, начали понемногу разбираться в существе своего недавнего кумира — Паскаля Паоли.

Президент Корсики, несмотря на все свои клятвы верности Учредительному собранию и Конвенту, давно вел двойную игру, и чем дальше, тем в большей степени становился на путь прямой измены. Под видом «освобождения» он задумал отсоединить остров от Франции. «Освобождение» это мыслилось им и его сообщником, генеральным секретарем Корсики Поццо ди Борго, при посредстве английского золота и английского военного флота. Проще говоря, Паоли под флагом «патриотического движения» предавал дело революции и отдавал Корсику в руки злейшего врага революционной Франции.

Буонарроти давно догадывался, что здесь нечисто, но полностью убедился в своей правоте после того, как Паоли сорвал руководимую им освободительную экспедицию на Сардинию. Характерно, что корсиканские соратники Филиппа пришли к той же мысли независимо от него: Люсьен разоблачил Паоли в Якобинском клубе Марселя, а прокурор Арена отправил на него донос в Комитет общественного спасения.

Сам Буонарроти выступил перед якобинцами Тулона. Его речь произвела настолько сильное впечатление, что 14 марта 17 93 года Генеральный совет коммуны Тулона выдал ему похвальную грамоту, а Якобинский клуб направил его своим посланцем в Конвент.

9

Свершилось… Наконец-то он в Париже, столице революционной Франции… Как он мечтал об этом!..

…Даже сегодня, десять лет спустя, он помнит тот священный трепет, который охватил его по прибытии в город его мечты, помнит, как провел каждый час своего первого дня в столице, как провел те немногие дни, которые предстояло там прожить.

Он приехал в Париж с двойной или даже тройной целью.

Во-первых, нужно было разоблачить изменника Паоли. Таков был наказ тулонских якобинцев, которые его делегировали, таково было желание всех его единомышленников с Корсики. Тем более что стало известно: паолисты не дремали и в свою очередь направили в Конвент делегатов, намеревающихся подорвать акции Буонарроти.

Во-вторых, ему надлежало передать Конвенту петицию жителей острова Сен-Пьер, просивших о присоединении к Франции.

В-третьих, он хотел попытаться продвинуть свое ходатайство о получении французского гражданства, поданное еще год назад и застрявшее где-то в канцеляриях Конвента.

Он блестяще справился со всеми задачами. Вернее, блестяще справился с двумя, и это привело к незамедлительному разрешению третьей.

Конвент принял и выслушал его с энтузиазмом.

Гром аплодисментов вызвали его слова:

— Тоскана дала моим глазам увидеть свет; но подлинной родиной мне стала Франция!..

Филиппу кое-чего формально недоставало, чтобы получить французское гражданство. По конституции натурализован мог быть иностранец, проживший во Франции не менее пяти лет, имевший жену-француженку и обладавший собственностью в Республике.

Собственности у него не было ни во Франции, ни где-либо в другом месте — его тосканское имущество было конфисковано. Женой он имел итальянку, а на французской территории прожил только четыре года.

Но Конвент пренебрег всем этим. Учитывая революционные заслуги соискателя, Конвент присвоил ему 27 мая 17 93 года высокое звание гражданина Французской Республики.

Еще до этого Филипп стал членом парижского Якобинского клуба, сблизился с его членами, в частности с Рикором и Вадье, и познакомился с апостолом якобинцев — Максимилианом Робеспьером.

Все это произошло в конце мая.

А 2 июня 17 93 года, уничтожив с помощью народа власть крупнособственнической Жиронды, якобинцы, новые друзья Филиппа, стали хозяевами страны.

10

Бочку меда отравляет ложка дегтя.

Через двадцать дней после получения французского гражданства Буонарроти узнает потрясающую новость.

Паолисты, прибывшие вслед за ним с Корсики, депутат Национального собрания острова Константини и полковник национальной гвардии Бастии Ферранди, подали на него в Комитет общей безопасности формальный донос. Переворачивая все с ног на голову, доносчики утверждали, что Буонарроти — интриган и провокатор, тайный агент герцога Тосканского, ставящий целью разжечь на Корсике гражданскую войну, отделить остров от Франции и отдать его Тоскане. Он оклеветал патриота Паоли единственно по злобе, мол, тот не сделал его своим секретарем. В качестве «доказательства» своей версии доносчики привели в извращенном виде события июня 1791 года, жертвой которых в действительности стал Буонарроти…

Друзья-якобинцы утешали возмущенного Филиппа: пусть не беспокоится ни одной секунды. Сейчас он победитель и триумфатор — сам Неподкупный отозвался о нем с похвалой. Клевета будет разоблачена и наказана — нужно лишь выждать какое-то время. А пока пусть спокойно занимается тем, что поручат ему революционные власти центра.

Прежде чем дело о диффамации решилось, надо было выждать время, и немалое: пять месяцев. Только 17 ноября Комитет общей безопасности вынес окончательное постановление. Оба доносчика объявлялись дезинформаторами и клеветниками. Константини, еще до этого признавшийся, что «был обманут», отделался сравнительно легко: он должен был публично извиниться перед Филиппом, последнему давалось право отпечатать сто экземпляров опровержения доноса за счет доносчика. Ферранди пришлось хуже: он должен был распроститься со своим чином полковника и был подвергнут домашнему аресту на два месяца.

Все это произошло уже во время вторичного приезда Буонарроти в столицу.

11

Это вторичное посещение Парижа стало важной вехой на пути бывшего тосканского аристократа, превратив его в одного из главных проводников революционной политики робеспьеровского правительства II года.

Прибыв в Париж в начале ноября, Буонарроти был удивлен теми переменами, которые произошли в великом городе. Он оставил столицу летом, радостной и возбужденной, когда казалось, что революция достигла апогея свободы и демократии. Только что была принята конституция 1793 года, которую в течение всей своей жизни он будет считать вершиной якобинской политики, конституция, словно вдохновленная тенью великого Руссо, исходившая из нерушимости народного суверенитета, провозгласившая право на труд, на всеобщее равное образование, на обеспечение труженика в старости.

Теперь же, поздней осенью, оказывалось: конституция отложена до окончания войны, а пока устанавливалось временное революционное правление, демократия сменялась диктатурой.

Объяснение дал Максимилиан Робеспьер в Якобинском клубе.

— Теория Революционного правительства, — сказал Неподкупный, — так же нова, как и сама революция, которая ее выдвинула. Было бы бесполезно искать ее в трудах политических писателей, которые совсем не предвидели нашей революции, или в законах, с помощью которых управляют тираны. Задача конституционного правительства — охранять Республику; задача правительства революционного — заложить ее основы…

Революция — это борьба за завоевание свободы, борьба против всех ее врагов; конституция — мирный режим свободы, уже одержавшей победу. Революционное правительство должно проявлять чрезвычайную активность именно потому, что оно находится как бы на военном положении…

Революционное правительство обязано обеспечивать всем гражданам полную национальную охрану; врагов народа оно должно присуждать только к смерти…

И Филипп Буонарроти хорошо понял и запомнил эти слова.

Теперь, когда Республика была окружена огненным кольцом врагов, когда жирондисты и роялисты поднимали мятежи на юге и западе, когда Лион стал центром федерализма, а Тулон отдался англичанам, когда семь армий интервентов со всех сторон прорывали границы Франции, не время вводить демократические свободы — нужно сжаться, подобно пружине, и, распрямляясь, наносить смертельные удары тем, кто хотел бы похоронить революцию и Республику.

12

Филипп вспоминал: именно в ту осень он близко сошелся с Робеспьером.

Да, Неподкупный, больше огня боявшийся амикошонства, мало кого принимая в свою среду, державший на расстоянии почти всех коллег, приблизил к себе его, Филиппа Буонарроти, поняв его бескорыстие, любовь к революции, его готовность пожертвовать жизнью ради общего дела.

Максимилиан Робеспьер допустил его не только в свое окружение, но и в свой дом.

Апостол якобинцев жил тогда на улице Оноре, рядом с церковью Вознесения и совсем недалеко от Якобинского клуба, в доме своего почитателя, столяра Дюпле. Дом этот, под номером 366, хорошо знали парижане, а санкюлоты, после вероломного убийства Марата боявшиеся за жизнь своего вождя, устраивали возле его ворот постоянные дежурства.