Идем на восток! Как росла Россия - Лев Вершинин

И вот тут-то Татищев являет всю мощь своего немалого интеллекта. В его рассуждениях появляется упоминание о казачьем устройстве. То есть – развивая идею, – о преобразовании «ненужного» племени в нужное сословие. И далее Василий Никитич расписывает по пунктам, что и как следует делать, предлагая переформировать «древнее ополчение» в государственное иррегулярное войско, возглавляемое, как и казачьи, полковниками, назначаемыми правительством, и включающее «подначальных им» хорунжих, писарей, есаулов и сотников. Оставив право избирать всех, кроме полковников, – при «должной аттестации» от местных воевод, – за башкирами. Такой порядок, полагал Татищев, обеспечит возможность «их в большей верности содержать и о числе их всегда обстоятельнее знать, понеже сотники всегда должны будут обстоятельные списки иметь и полковников, хотя погодно, о числе репортовать, полковники же воевод репортовать будут». Конкретные предложения (сколько полков формировать, где локализировать, на кого следует обратить внимание, подбирая кадры) к проекту прилагались.

Я сегодня не такой, как вчера

Обсудив со Светлейшим «татищевские пропозиции», Матушка распорядилась пустить их в работу. Времени, правда, за избытком проблем и относительным покоем в крае, потребовалось немало, но улита ползла, и 10 апреля 1798 года, уже Павлом («по личном ознакомлении»), был издан Указ об учреждении Башкирско-Мещерякского войска. По сути, слегка измененный, дополненный и отредактированный в соответствии с реалиями времени проект Татищева. Отныне башкиры и мишари официально, а не по факту, как ранее, становились военным сословием, равным казачьему, со всеми полагающимися правами, привилегиями и обязанностями, большинство которых, впрочем, они исполняли и ранее, не имея никаких социальных гарантий. Нести службу обязаны были все здоровые мужчины 25–50 лет, но это было привычно, почетно и никаких возражений не вызывало, тем паче что указом учреждалась «очередь» (ротация) из расчета один человек от 4–5 дворов с мая по сентябрь, а порядок в хозяйствах очередников поддерживался общиной. Вместо старых, клановых волостей край был разделен на кантоны – 11 башкирских и 5 мишарских, – границы которых не совпадали со «старыми рубежами», а названия ограничивались нумерами, без поминания племен, что было непривычно, однако и не оскорбительно. Кантоны делись на юрты, каждый из юртов считался «воинской командой», причем глав кантонов назначал военный губернатор Оренбурга из особо достойных местных старшин, а они уже сами, по своему усмотрению, определяли юртовых. Содержание кантонных и юртовых канцелярий возлагалось на общественные фонды, но это никаких возражений не вызывало, как и обязанность приобретать оружие, амуницию и лошадей за свой счет, тем более что речь опять-таки шла не о личных деньгах, а о «подмоге» (общаке). Некоторые льготы начальству и муллам народ тоже принял спокойно: дескать, шефам положено, а досадная и неприятная обязанность участвовать в ремонте дорог и укреплений смягчалась разрешением присылать вместо себя своих припущенников и «бродяжий люд», причем каким образом этот «бродяжий люд» возьмется, никого не интересовало – лишь бы ослушания не было.

Короче говоря, башкиры перестали быть «дикарями», бесправным придатком к Оренбургскому казачьему войску, но обрели статус полноправного российского сословия, наконец-то официально став теми, кем, по сути, были с самого начала. Параллельно, правда, прошло и генеральное межевание земель, закрепившее за помещиками угодья, явочным порядком украденные у казны и башкир, но в огромной бочке меда крохотную каплю дегтя предпочли не заметить. И вот на этом действительно кончилось все. Началась новая история. В которой башкиры законно владели большинством рудников в своих краях (только на Юговских заводах – 234 из 310), «записаться в Башкирь» было заветной, практически неисполнимой мечтой русских крестьян, а башкирские лучники, наконец-то не оглядываясь, все ли дома в порядке, сражались не под Самарой, Уфой и Казанью, но под Тильзитом, Гельсингфорсом, Данцигом, Лейпцигом, Кронштадтом и Адрианополем. Под знаменами своей Империи, «не раз, – по оценке Дениса Давыдова, неоднократно подтвержденной лучшими полководцами России, вплоть до графа Паскевича-Эриванского, – проявляя подлинный героизм и отвагу», коллекционируя ордена, вырастая в званиях. Никогда более не бунтуя и не конфликтуя с иноверными поселенцами, которых, наоборот, зазывали на свои земли, поскольку земледелием умели заниматься далеко не все, а свой хлеб иметь хотелось. Если же в ставшем островком мира и спокойствия крае и случались какие-то – как в 1835-м – мелкие волнения, то скорее на уровне местных хулиганств по недоразумению. О чем говорить нет ни смысла, ни желания, поскольку это, повторюсь, уже совсем другая история…

Глава XVI. Повелители великих долин (1)

Рай второй свежести

Есть в России народ-загадка. Ясно, что самые северные тюрки. Ясно, что самый, по всем фенотипическим признакам, «монголоидный» народ на Земле. Ясно, наконец, что имена его – и свое («саха»), и полученное от соседей («экот»-«якот»-«якут»), – означают «крайний», «пограничный», «чужой». То есть тот, кто пришел откуда-то, а там, где жил раньше, обитал на самой границе кого-то с кем-то. Здесь точное знание кончается и начинаются версии. Которых три. Самая древняя, скажем так, «мифологическая». Более поздняя – «генеалогическая». И позднейшая, возникшая с подачи землепроходцев-казаков, – «ордынская». То есть что народ сей всего лишь осколок Золотой Орды. Это, конечно, чушь, внимания не заслуживающая, о генеалогии чуть позже, а вот из мифов извлечь крупицы истины можно прямо сейчас. Согласно сказаниям, саха – первые люди на земле, ибо небожитель Эр Соготох Эллэй, сойдя с облаков и женившись на дочери землянина Омогоя, дал начало роду человеческому. Причем, чтобы их потомство владело твердью, убил тестя и всю его семью. В связи с чем саха по сей день в торжественных случаях называют себя «айыы аймаа» (полубоги). Но это, понятно, совсем сказки, а если ближе к реальности, то все сказания саха, вне зависимости от того, чьими потомками себя считали те или иные кланы, повествуют о «старой родине». О некоей запредельно счастливой стране, где «никогда не заходило солнце, месяц был без ущерба, кукушки не переставали куковать, трава не желтела, деревья никогда не валились, и никуда не улетали стерхи…». Короче, о рае земном, откуда по разным причинам пришлось уйти в края тоже счастливые, но не настолько, ибо «с валящимся недолговечным лесом, с недолговечными людьми, с поздно рождающимся скотом, со жгучим морозом, с вечной вьюгой и слякотью, с пургой и метелью».

Первым, кому выпала такая доля, стал некто Омогой Бай, никакой не бог, а якобы знатный монгол, бежавший на север, не желая ни поддерживать юного Темучина, ни препятствовать ему. Вот он-то, добравшись до берегов Лены, осел в великой долине Туймаада, где, отбивших от не знавших железа местных, процвел, а много лет спустя выдал дочь Сыппай за очередного пришельца с юга, Эллэй Боотура, информации о котором в легендах гораздо больше. Историки в основном считают, что этот сюжет отражает воспоминания о резне Темучином татар, виновных в смерти его отца, но, если уж следовать мифам, то якобы в некий голодный год велел хан монголов подданным убивать лишние рты, стариков и младенцев, и один лишь Эльдей-батор (Эллей), решив во что бы то ни стало спасти любимого отца, Татар-Тайма, посадил старика в суму и ушел в «горячую пустыню», где мудрый старец (сын не прогадал!) помог ему мудрыми советами, подсказав, как не умереть от жажды и как обмануть погоню. А главное, открыл, что на севере, «в великих долинах на великих реках, есть прекрасные места, изобильные водой и травами, удобные для жизни», где живет «много людей, бежавших туда давным-давно». В том числе богач Омогой, которому Эллей должен приглянуться усердным трудом, а в награду попросить руку дочери-уродицы, которая «никому не нужна». Далее было предсказано, что сам старец «не ступит на счастливую землю», зато «весь скот Омогоя станет скотом Эллея, красавицы-сестры удавятся от зависти к дурнушке, а братья жены, невзлюбившие Эллея, сгинут неведомо куда, превратившись в леших». Так и сталось. Затем родилось шесть сыновей, ставших предками шести улусов саха, и наконец, в итоге, Эллей не умер, а «вознесся на небеса». В последнее не верю, а прочее, видимо, что-то отражает. Не так, видимо, все было мирно (вспомним, что и в мифе небесный Эллей убил тестя). Однако геноцида не было: просто хозяев заставили потесниться, как те ранее потеснили «прежних людей». Вскоре очередной мигрант с юга, некий Хара-Хула, отбил и себе местечко, и на том заселение великих долин завершилось.

Легой и его коммандос

Все эти легенды и мифы сегодня, конечно, разобраны по косточкам, и никто не оспаривает ни того, что родоначальники попали на Лену не сразу, а по очереди, ни того, что там уже жили лесные племена. В том числе хорошо известные тунгусы (юкагиры и эвены), а также сгинувшие, аки обре, «тыал-буолбуттар» («ставшие ветром»), «дыуанээй» («шитые лица») и другие, о которых никто ничего не знает. Все согласны и в том, что сказания отражают миграцию кочевых тюркских племен, пришедших из Забайкалья. А вот как и что конкретно, спорят и спорят. Скорее всего, тысячи две лет назад явились первые «новые люди», бежавшие от хунну и объединившиеся в новый союз племен, курыкан, известный и китайцам как «гулигань». Жили не тужили, имели даже свою письменность, потом утраченную (говорят, что сумка с «тайной знаков» утонула в реке по воле богов), – а затем пришли новые соседи. Видимо, северные кидани. И наконец, началось великое бегство племен от войск Чингисхана, в итоге чего те, кому повезло, собрались в «Счастливой Сайсаре», понемногу приспосабливаясь к новой жизни.