Двое на краю света - Татьяна Алюшина

Мужчин было очень много, Филипп приехал из Франции и рыдал, не отходя от ее гроба. Они все плакали, по-настоящему, без ложной горделивости или скромности, не стесняясь своих чувств, плакали любившие и боготворившие ее мужчины.

И подходили ко мне, теперь уж не было смысла скрывать наше родство, и давали свои визитки, и требовали обращаться по любым вопросам, и клялись в память о ней, великой Глории, сделать для ее родных все, что потребуется. Никто не верит похоронным обещаниям, это всегда просто красивые слова, но почему-то я поверила большинству этих мужчин. Кстати, одно обещание они уже исполнили: нигде в прессе и у репортеров на телевидении не прозвучало, что я ее сестра, – таким образом, меня и Архипа оградили от навязчивых журналистов, лезущих в жизнь людей без спроса. Да и я старалась в объективы фотокамер не попадать.

Год прошел, а мне все еще больно, хоть она и просила меня не рвать душу и сердце. Я постараюсь, но пока мне одиноко и плохо.

У нас с ней не было близких подруг – для таких исключительных женщин, как Глория, это невозможно – женская зависть неизбежна в ее случае, а мне в них не имелось надобности, у меня всегда была она, во всех ипостасях – сестра, в чем-то мама и самый близкий человек.

Трудно привыкнуть жить без нее, но я ей обещала и стараюсь.

Поняв, что растеребила воспоминаниями душу и точно сейчас не смогу заснуть, я тихонько встала с койки, оделась в темноте на ощупь и отправилась в кают-компанию.

Так как на борту находились ученые, люди увлекающиеся, особенно когда дело касается их науки, и частенько засиживающиеся по ночам, специально для таких ночных «сидельцев» в буфетном закутке оставляли воду в бутылках, бутерброды и всяческие закусочки в холодильнике, а на барной стойке электрический чайник, чай с кофе. Там же лежал прейскурант на это добро и стояла большая стеклянная банка, куда складывались денежки за ночное самообслуживание.

Я решила попить чайку и обнаружила баночку меда, задвинутую в угол барной стойки, включила чайник и, ожидая, пока он нагреется, принялась искать в прейскуранте стоимость меда.

– Его там нет, – услышала я знакомый голос, уж и не знаю, до радости ли или до боли знакомый, раздавшийся из дальнего угла. А я его и не заметила, когда вошла, да я и не смотрела по сторонам, погруженная в собственные непростые мысли. – Это ребята-океанологи тут сидели, спорили о вчерашнем погружении, а мед к чаю себе принесли, – пояснял Краснин, вставая с самого дальнего в зале диванчика и подходя ко мне, – и всех им угощают.

– Спасибо ребятам-океанологам, – отозвалась я несколько вяло.

– Что-то случилось? – спросил Краснин, подходя ко мне совсем близко.

– Да нет, просто не спится, – вздохнула я и поинтересовалась: – Чай будете?

– Давай составлю тебе компанию, – согласился он.

Ах, понятно – мы снова на «ты», когда наедине. Ладно, я осознала наконец предложенную концепцию общения.

Я заварила зеленый чай в пакетиках в две кружки, нашла симпатичные маленькие розеточки, положила туда мед. Краснин помогал без моих просьб и комментариев – нашел небольшой поднос, куда все и расставил, достал еще откуда-то сухое галетное печенье, сунул деньги в банку и, указав мне жестом «идем», сам взял поднос и пошел к тому дивану, на котором расположился до моего появления.

На круглом столике стоял его ноутбук, лежали какие-то бумаги и еще несколько сколотых документов рядом на диване, Павел Андреевич устроил там поднос и принялся убирать ноутбук и бумаги со стола, освобождая место для нашего ночного чаепития. Я расставила чашки и розетки, тарелочку с печеньем.

Продолжая хранить непонятное молчание, мы отпили пару обжигающих глотков, каждый из своей кружки, я занялась намазыванием меда на печенье, сосредоточившись на этом процессе и чувствуя непонятную сковывающую неловкость.

– Так почему ты расстроена? – нарушил затянувшееся молчание Краснин.

– Потомуто, – усмехнулась я, вспомнив Архипку, и сразу потеплело на душе и немного отпустила сжимавшая тисками тоска. – Так мой сын говорит. Спросишь его: «Ты почему игрушки разбросал?» – а он серьезно так отвечает: «Потомуто, мамоська, Алхип игает!» У него все так, базу разъяснительную подведет, почему и что он делает. А ему всего два годика. Умный очень. – И, указав на бумаги, которые Краснин сложил аккуратной стопкой на диване, спросила: – Что, ночной аврал?

– Да так, пришла одна мысль, захотел сразу сверить с данными.

И он несколько задумчиво посмотрел на отложенные документы. А я вдруг поняла, что Архипка мой на него похож. Не полная копия – глаза у него мамины, а вот овал лица, упрямый подбородок, носик, брови, ушки – точно папины! И то ли меня этот факт расстроил, то ли воспоминания так подействовали, но я вдруг спросила:

– Краснин, – и сама не успела удивиться этому вопросу, – почему ты не женат?

Он посмотрел на меня сначала несколько удивленно, приподняв одну бровь, потом выражение лица изменилось на задумчивое, что-то он там, наверное, вспомнил или решил про себя, но после некоторой паузы все-таки ответил. А я думала, что промолчит или пошлет интеллигентно, но он сказал:

– Из меня плохой муж. Я много работаю, а денег на красивую жизнь не зарабатываю. В Турцию и Египет жену не вывезу, провожу лето в Арктике в научных экспедициях, и на Новый год, как правило, не в Европу, а в Арктику езжу. Да и дома все время работаю, и часто ночами.

– Ну и что, это же не повод отказываться от семейной жизни? Тем более у тебя выбор невест пестрит разнообразием, среди них наверняка найдется настоящая жена ученого, та, которую устроят такие условия жизни, лишь бы с тобой.

– Они не устраивают меня, – пожал плечами Краснин и отпил чаю из кружки.

– Кто? – уточнила я. – Девушки или условия?

– И то и другое. – Он отправил в рот ложечку меда, запил его чайком и расширил свое заявление: – Ученый не должен отвлекаться на тяжести быта и постоянное негодование и сетование семьи на бедность. Вот, представь себе – Эйнштейн обдумывает свою теорию вероятностей, а тут его жена над ухом пилит и пилит, что денег не хватает и она шубу хочет, и так его достает, что он вступает с ней в разборки. А тонкая нить настройки, та еле уловимая мысль, которая должна была превратиться в формулу, имеющую значение для всего человечества, улетает раз и навсегда. В мощных государствах это очень хорошо понимают, поэтому ученые там богатые, обеспеченные люди, всячески балуемые государством. У нас начались подвижки в этом плане последние годы, и система грантов работает, и инвестиции, но пока это не сравнить с европейским уровнем, и с Америкой тем паче. И все же уже не копейки мизерные получаем.