Шёпот стрекоз (сборник) - Владимир Янсюкевич

Мать в полузабытьи склонилась над ребёнком и смолкла. Глаза малыша мгновенно раскрылись.

– А что было дальше?

Мать очнулась.

– Дальше…

– Мальчик нашёл волшебный родник?

– Нашёл, сынок…

– И принёс матушке живой воды?

– Принёс…

Малыш потянулся к матери.

– В ладошках принёс, что ли?

– Нет, в ладошках он бы не донёс. У него была с собой фляжка, которую ему отец подарил, когда вернулся с войны.

– Солдатская фляжка?

– Солдатская…

– И матушка ожила?

– Конечно, ожила. Спи, Матвейка, спи, сынок. У меня ещё постирушки…

– Насовсем ожила?

– Насовсем.

С шумом распахнулась створка окна. Лунный ветер ворвался в комнату, звеня металлическими кольцами – вздулась парусом и сдвинулась в сторону штора. Хлопнул дверью сквозняк. Где-то взвизгнула табуретка на кафеле, послышался кашель, повеяло табачным дымом. Матвейка приподнялся.

– Папа пришёл?

– Это у соседей. А папа… – она сделала паузу, – …папа уехал.

– Уехал? Куда?

– В командировку.

– Далеко-далеко?

– Далеко. Россия большая…

– А когда приедет?

– Не скоро… – выдохнула мать и тяжело поднялась с кровати.

В окне что-то звякнуло. Матвейка резко повернул голову на звук. На карнизе гомозилась белоснежная птица с розовой горбинкой на клюве. Она смешно дёргала головкой, пытаясь заглянуть в комнату.

– Кто это, мам?

– Голубка…

Мать торопливо захлопнула створку. Голубка не улетела. Тогда она резким движением задёрнула штору и застыла у окна, словно окаменела.

2

Отец вернулся, когда Матвейке шёл одиннадцатый, зимой, под новый год. В тот самый новый год, когда первый российский президент, скромно повинившись перед россиянами, неожиданно отрёкся от власти, и страна без сожаления разменяла лихие девяностые на обнадёживающие нулевые. Народу спели очередную колыбельную на век грядущий: мол, забудем о прошлом беспределе и начнём всё сначала.

Разгорячённый катанием с горки, Матвейка припозднился. Содрав с себя промокшую куртку, ураганом ворвался в квартиру – «Ура! Каникулы!»

Мать лежала на кровати с каким-то мужчиной, худым, бородатым. Он бережно гладил её по волосам и заглядывал в лицо. Мать ойкнула, рывком притянула одеяло к подбородку, а мужчина пробасил:

– Здорово, мужик! Как житуха?

Матвейка замер – в горле запершило, и губы не слушались.

Мать, в то же время как бы оправдываясь, пришла на выручку:

– Папа вернулся, сынок… из командировки.

Отец сконфуженно кашлянул.

– Не признал… ничего…

– Почему… признал, – Матвейка судорожно набрал воздуха и выбежал из комнаты.

При скудости праздничного стола новый год встречали весело, с кургузой ёлкой из отбросов ёлочного базара, с отсыревшими бенгальскими огнями из старых запасов, с поддельным «шампанским» от собственника с ограниченной ответственностью. Сначала сидели за столом, а потом во дворе взрывали петарды, катались с ледяных горок.

Матвейка был счастлив.

– Ну, теперь будет порядок! – приговаривал отец, забрасывая сына снежками и с восторгом поглядывая на мать. – Только держись! Новый гражданин начальник не даст расслабиться. Он и олигархов построит на раз. Как думаешь?

– Не знаю, – отвечала мать, глядя на отца с любовью, которой хватило бы и на десятерых. – Я в этом не разбираюсь. Лишь бы ты был с нами. Всегда.

Отец, сбривший бороду и изрядно повеселевший, выглядел молодцом. Охваченный лихорадкой свободы, он не мог усидеть на месте, беспрестанно вскакивал, ходил, то и дело обнимал жену, тискал сына, размашисто жестикулировал, безостановочно говорил, и в глазах его светилась надежда.

– Куда я денусь! Теперь всё будет по-другому. Заживём по-человечески, слово даю! Что я зря в автодорожном учился! Есть одна идейка…

– Что за идейка, Павлуша?

– Потом, потом расскажу. Надо ещё кое-что продумать…

В новогодние праздники отец много шутил, сыпал анекдотами, а с лица матери не сходило выражение неизъяснимого блаженства. Отец подарил сыну большой фонарик с регулируемым фокусом и двумя круглыми батарейками внутри. При правильной настройке его луч бил на сто с лишним метров. В тёмное время этим лучом Матвейка доставал до окна своего дружка Витьки, который жил в доме напротив – подавал ему «тайные» сигналы, воображая себя пилотом инопланетного корабля, который шарит по земным просторам в поисках жертвы для своего таинственного эксперимента.

Весь январь отец бегал по старым приятелям, выспрашивал, прикидывал, советовался. А в начале февраля закрутил свой бизнес по ремонту и сбыту подержанных автомобилей. Где-то на отшибе купил за гроши сарайчик, переоборудовал под мастерскую, завёл сговорчивую клиентуру. Поначалу работал один, безвылазно. Чуть позже подыскал безработных слесарей. Пристроил подсобное помещение. И через год, к следующей весне, раскрутился окончательно. Дело двинулось в гору. Мать расцвела, округлилась, стала строить планы на будущее.

А осенью неожиданно всё пошло наперекосяк, словно чей-то сглаз помешал. Да и отец, видимо, оплошал в чём-то, потерял бдительность: где-то не рассчитал, где-то понадеялся на честность партнёров, где-то кореша подвели – короче, влез по горло в долги. И однажды не вернулся с работы. А на следующее утро его нашли в мастерской с проломленным черепом. Мать тогда уже носила под сердцем второго, за восьмой месяц перевалило. И в тот же день с ней случилась нервный припадок. Родила до времени, почти в беспамятстве, прямо на дому, хорошо, соседка, баба Нюра, подоспела. Ребёнок оказался здоровеньким и горластым. А вот мать, разрешившись от бремени, не на шутку сдала, сердце занемело, будто погрузилось в ледяную прорубь.

Её родная сестра Эльвира, не проявила и тени сочувствия. С некоторых пор она сторонилась младшенькой. А всё из-за того, что та единственный раз в жизни, когда муж налаживал свой первый бизнес, попросила её о помощи.

– Какой там бизнес! Что он о себе думает! Водителем – еще, куда ни шло. Или пусть наймётся сторожем на автостоянку. Большего, дорогая, вам не светит. Так и скажи ему: я не бросаю денег на ветер.

3

– Матейка, амам! Амам, Матейка!

Полуторагодовалый малыш, голый, с ног до головы перемазанный в собственных испражнениях, колотил ручонкой по кровати, где ночевал его старший брат Матвейка, звал, просил есть.

Матвейка любил братика, хотя часто потешался над ним. Его забавляло слетевшее как-то с губ малыша первое осмысленное или, скорее, узнаваемое по своему звучанию слово, двуединый зов к родившему и кормящему, «амам» – «мама» наоборот. Но сейчас это «амам» действовало Матвейке на нервы. И сам голос ребёнка, требовательный и капризный, казался недопустимым в сладкой утренней тишине. Не разлепляя глаз, он поймал малыша за ручонку, сдавил и резко тряханул, словно приказал «замолчи!». Не больно сдавил, не сильно тряханул, но с нескрываемым раздражением – малыш перебил ему сон – и тут же отпустил. Малыш заплакал и пошлёпал в другой конец комнаты, где спала мать.

Матвейка рывком повернулся к стене, укрылся с головой и замер, пытаясь ухватить ускользающее видение. И это ему почти удалось… Вот он выбирается из тёмного ельника, идёт через редкий березняк, проходит, как под живыми арками – упругими дугами орешника, спускается в низину, и перед ним открывается поляна, усыпанная разноцветными колокольчиками, он легко ступает по невидимой тропе, раздвигая коленками высокие стебли, колокольчики звенят, жмутся друг к другу и смеются, словно от щекотки, поляна полого спускается всё ниже и ниже, и вдали открывается сияющая радужным светом ложбинка, а навстречу плывёт мама в длинном воздушном платье, будто сотканном из тумана, и машет рукой, и зовёт его «Сынок, иди сюда, он здесь!»…

Но тут завопила сигнализация под окном, заливисто, с присвистом, на разные лады – автомобильный соловей пропел караульную арию. А ещё носилось по комнате невыносимое «амам!» И сон свернулся испуганно, улизнул неуловимой жар-птицей, рассыпался на множество мерцающих звёзд, до слёз прекрасных и недосягаемо далёких. А ведь он почти отыскал тот животворный родник, о котором ему в раннем детстве сказывала мать, он помнил волшебную сказку на ночь, красивую и грустную… Нет, не просто помнил, она не выходила у него из головы, не давала покоя, сказка о мальчике, отправившемся на поиски источника с живой водой, чтобы спасти от смертельной болезни родимую матушку. А после сказки мама напевала старинную колыбельную, положив свою руку ему на живот. И он, ухватившись за мамины пальцы, засыпал с улыбкой. Тепло её руки и тембр её голоса, такой… родной до головокружения, казалось, и были главной защитой в этом мире – умиротворяли и успокаивали…