О нем и о бабочках - Дмитрий Липскеров

– Нашли что-нибудь приятное для себя?

– Да, Маша. Я бы купил сок апельсиновый, бутылку шампанского и блок сигарет.

– Отлично! – Продавщица, то и дело вздергивая ресницами, укладывала продукты в полиэтиленовый пакет. – Тридцать пять долларов сорок центов! А откуда вы знаете, как меня зовут? – Это был старый, отработанный приемчик. Впрочем, с ним он никогда не срабатывал.

– Бирка на груди… А сколько стоит пакет?

– Пакеты бесплатно. Все время забываю про бирку… Давайте я пакет в пакет положу для надежности, чтобы не порвался. Вот ваше шампанское. Празднуете что-то?..

Машинально Иратов подумал, что такой пакет с рекламой сигарет можно реализовать по пять рублей за штуку, итого десять.

– Праздную.

– Здорово!

– Шампанское для вас, Маша! И вы мой праздник!

Иратов приехал к ней домой в половине двенадцатого. Огромная луна висела над Москвой… А у Маши ночью светилась кожа. Очень белая, будто мукой посыпана, мягкая и нежная… Она стонала, шептала «Алекс!», старалась попасть узкими бедрами в такт его движениям, целовалась жарко и страстно, в конце сильно кричала, и Иратову пришлось накрыть ее запекшийся от страсти рот ладонью, дабы не перебудить соседей:

– Тише, Маша! Тише!..

Утром, натянув джинсы, он пожелал проснувшейся и счастливой Маше «гуд морнинг», а потом повторил по-русски:

– Доброе утро, Маша!

– У тебя хорошее произношение! – признала девушка, нежно целуя иратовское лицо.

– Маш, да я свой, советский! Не надо по-английски! Меня Васей зовут!

Пауза…

Столько грязной ругани прокричала в его адрес прелестная Маша, сколько он даже от мужиков никогда не слышал! Под истерические вопли Иратов быстро натянул майку и, не зашнуровывая кроссовки, бросился вон. Сбегая по лестнице, ржал как конь, слыша, как вопит вслед его ночная фея, все больше удивляясь кудрявости матерных выражений. Ее крик ненависти был точно таким же, как крик страсти, – отчаянный, он проникал сквозь этажи с бетонными перекрытиями, а Арсений, молодой и удовлетворенный, прыгая через четыре ступеньки к выходу, ощутил, что жизнь прекрасна, что все счастливое только начинается и не будет ему конца!.. Последнее, что уловило ухо, было: «Я тебя, сука, сдам!» – после чего он вырвался в теплое московское утро с поливалками и запахом отцветающей сирени.

Иратов никак не мог знать, что о его приходе в валютный магазин немедленно сообщили в отдел КГБ, курирующий район Тишинки.

Сделал это лейтенант, тот самый, у которого на лице было нарисовано, что он комитетчик, со странными именем и фамилией – Фотий Прыткий.

– Наш? – поинтересовался дежурный по отделу.

– Наш, начинающий! Я наших срисовываю на раз!

– Поэтому ты, лейтенант, и в валютке! Глядишь, до дьюти-фри дорастешь!.. Может, родственники у него за границу ездят, какие-нибудь посольские? Покупка-то на большую сумму?

– Нет, копейки, – доложил Фотий Прыткий, у которого зарплата была в три раза меньше, чем стоимость покупки в долларах. – Может, и родственники… Хотя тогда они должны валюту на чеки менять… И расплачивался он стодолларовой банкнотой.

– Верно… Вы там поглядывайте коллективом… Еще появится – сигнализируйте.

– Есть!

– А что продавщицы, блядуют?

– Если да, то не со мной…

– Бди, Прыткий!

На имя Арсения Иратова по почте прибыл конверт из МАРХИ, в котором сообщалось, что творческий конкурс абитуриент прошел, допущен к экзаменам, но прежде должен явиться в ректорат на коллоквиум.

Мать, вскрывшая депешу с новостью, встретила сына с удивлением и восторгом.

– Я верила! – слезы счастья катились по пухлым щекам. – До самого конца! Почему ты скрывал? Андрей, ты слышишь? – обратилась она к мужу. – Наш сын прошел творческий конкурс на архитектора!

Иратов удивился этой новости и поглядел на сгорбленную спину отца, который, казалось, не слышал торжественного сообщения жены. На мгновение Арсений ощутил прилив нежности к родному человеку, глаз замутнел от набегающей слезы, сын разглядывал затылок отца – потускневшие рыжие волосы, торчащие перьями в разные стороны, маленькую плешь на макушке… Мгновения нежности ушли, слезы высохли…

Собеседование проводили педагоги института во главе с самим ректором – как потом узнал Иратов, легендарной личностью в архитектуре, человеком, по приказу Хрущева в соавторстве придумавшим пятиэтажки, давшие народу возможность иметь крошечные, но собственные квартиры.

Голова ректора Староглебского возвышалась над всеми макушками в приемной комиссии. Высокий седовласый старик, похожий на памятник какому-нибудь герою-полярнику, с моржовыми усами, свисающими к подбородку. Края усов окрасились желтым. Староглебский был заядлым трубочным курильщиком, никотин въедался темным янтарем в его усы и подушечку большого пальца, которым он табак приминал.

– Фамилию назовите! – попросила секретарь приемной комиссии, по совместительству жена Староглебского. Она была много моложе мужа, но с такой же седой головой. Она тоже курила, но сигареты без фильтра, пыхая в атмосферу облачками ядреного дыма. Она любила мужа, гордилась им и старалась быть верной партийной подругой…

Позже Иратов станет любимчиком ректора за талант и возьмет на себя маленькую обязанность время от времени презентовать Староглебскому изящные курительные трубки для коллекции. И про жену его не забывал, доставая американские сигареты «Лаки Страйк» без фильтра. Но это все позже… Сейчас молодой человек выслушивал из уст ректора слова похвалы таким необычным идеям, пришедшим в столь юную голову:

– В вас, Иратов, есть искра! Надо же, тыква!

Староглебская пустила клуб дыма к потолку и дополнила слова мужа:

– Постарайтесь из искры раздуть пламя, а не тыкву!

– Но вы понимаете, что ваши проекты – это отдаленное будущее, – заявил ректор. – А сейчас советский человек нуждается в современном жилье, простом и удобном! – Он говорил торжественно, как на партийном собрании. – Мы должны проектировать новые очаги культуры, не просто какие-то дома культуры с танцами и кружками кройки и шитья, а именно очаги! Здания по десять тысяч метров, в которых будут располагаться и театры, и выставочные залы, куда будут иметь доступ народные таланты, чтобы получить наставления уже маститых, так сказать, художников… – Староглебский закашлялся и выпил из граненого стакана воды. – А вы знаете, молодой человек, кто придумал вот это? – И вытянул длинную сухую руку со стаканом, как с факелом.

Иратов не имел понятия, что стаканы надо придумывать.

– Вот этот граненый стакан? – продолжал ректор. – Это великая Вера Мухина! Все мы умрем, наши дети и внуки уйдут в небытие, а стакан Мухиной останется навечно, ибо он – произведение искусства!