Средневековые города и возрождение торговли - Анри Пиренн

Статуты, определявшие это, составляли настоящий остов муниципального законодательства, из которого, севернее Альп, едва ли что-либо существовало раньше XIII в. Но внимательное изучение этих статутов приводит к убеждению, что они только развивали и очищали более древнюю форму правительства.

Нигде, может быть, дух новаторства и практическая сметка среднего класса не выступали более ясно, чем в области администрации.[146] Дело, сделанное в этой области, кажется более достойно замечания в том отношении, что оно было оригинально. Ничто в прежнем порядке вещей не могло служить примером для этого, поскольку нужды, ради которых все это предпринималось, были новые нужды. Это делается ясным, например, если сравнить финансовую систему феодальной эпохи, с той, которую ввели городские коммуны. При первой системе налоги были просто фискальным побором, установленным и вечно обязательным, не соответствующим средствам плательщика, падающим только на народ; доходы являлись добавлением к вотчинным источникам князя или сеньора, который собирал их, без того, чтобы какую-либо часть их прямо направлять на пользу общества. Вторая система не знала ни исключений, ни привилегий. Все бюргеры, пользующиеся какой-либо выгодой от коммуны, были одинаково обязаны участвовать в ее издержках. Доля каждого была пропорциональна его средствам. Сначала она была вообще высчитываема на основании доходов. Многие города практиковали этот способ до конца средневековья. Другие заменяли его акцизом, т. е. косвенным обложением, падавшим на предметы потребления и особенно на продовольствие, так что богатый и бедный были облагаемы сообразно своим издержкам. Но этот городской акциз не был никоим образом связан со старыми рыночными пошлинами. Он был гибок, насколько последние были лишены этого. Но какую бы форму они ни принимали, доходы с этого обложения всецело передавались на нужды коммуны. В конце XII в. фискальная система развилась; в это время могут быть открыты первые следы муниципальных отчетов.

Продовольствие города и регулирование торговлей и промышленностью свидетельствует более ясно о разрешении бюргерами социальных и экономических проблем, которые ставились перед ними условиями их существования. Они должны были заботиться о существовании многолюдного населения, обязанного получать запасы продовольствия извне, защищать своих мастеров от иностранной конкуренции, выяснять запасы сырья и заботиться о сбыте изделий. Они достигали этого системой регулировки, так чудесно соответствующей их целям, что она могла быть рассматриваема, как искусство своего рода. Городская экономика была равноценна с готической архитектурой, которой она была современница. Она создала с полной завершенностью — и можно, сказать, создала из ничего — социальное законодательство, более совершенное, чем законодательство какого-либо другого периода в истории, включая и капиталистический. Устраняя с дороги посредников между торговцем и покупателем, она обеспечила бюргеру дешевую жизнь, безжалостно преследовала обман, защищала мастера от конкуренции и эксплуатации, регулировала его труд и его заработок, охраняла его здоровье, обеспечивала выучку мастерству, запрещала женский и детский труд и в то же самое время удерживала в его собственных руках монополию по снабжению соседней округи его изделиями и открывала далекие рынки для торговли.

Все это было бы невозможно, если бы гражданский дух бюргеров не был равен здесь тем обязанностям, которые были возложены на них. Необходимо, действительно, отойти к античности, чтобы найти так много преданности общественному благу, как та, картину которой города давали. Unus subveniet alteri tamquan fratri suo, т. е. „один пусть помогает другому, как своему брату", говорит Фландрская хартия XII в., и эти слова были действительно реальностью.[147] В XII в. купцы отдавали добрую часть своей прибыли в пользу товарищей— граждан, строили церкви, основывали госпитали, выкупали рыночные пошлины. Жажда наживы в них уступала местному патриотизму. Каждый человек был горд своим городом и добровольно отдавался служению его благополучию. Это было так потому, что каждая индивидуальная жизнь зависела прямо от коллективной жизни муниципальной ассоциации. Коммуна средневековья, действительно, имела все существенные атрибуты, которые свойственны государству в наши дни. Она гарантировала всем своим членам безопасность их личности и собственности. Вне коммуны был враждебный мир; бюргер был окружен опасностями и подвергался всякому риску.

В ней одной он имел защиту и к ней одной чувствовал благодарность, которая граничила с любовью. Он был готов отдаться ее защите так же, как он всегда был готов украшать ее, делать ее более красивой, чем соседние города. Эти великолепные кафедральные соборы, которые воздвигались в XIII в; не будут понятны без той радостной бодрости, с которой бюргеры даром отдавались их сооружению. Они были не только божьими домами; они прославляли город, величайшим украшением которого они были и о котором их величавые башни издалека уже предуведомляли. Они были для городов средневековья тем же, чем храмы для городов античности.

Пылу местного патриотизма соответствовала их исключительность. Благодаря тому, что каждый город составлял государство, города видели друг в друге только соперников или врагов. Они не могли подняться выше сферы собственных интересов. Они были сами центрами и чувство, которое они порождали у их соседей, кажется национализмом наших дней, национализмом с очень узкими рамками. Гражданский дух, который воодушевлял их, был исключительно эгоистическим. Они ревниво охраняли те свободы, которыми они пользовались внутри своих стен. Крестьяне, жившие кругом, не казались им совсем согражданами. Они думали только о том, как бы выгодно их эксплуатировать. Со всей своей мощью они стояли на страже и заботились о том, чтобы крестьяне не приобщились к той промышленности, которая была монополией городов. Обязанность продовольствовать город была возложена на крестьян, которых подчиняли тираническому протекторату всякий раз, когда было возможно это сделать, как например, в Тоскане, где Флоренция подчинила своему игу все окружающие области.

Мы коснулись здесь событий, которые объявились со всеми последствиями только к началу XIII в. Будет достаточно кратко очертить тенденцию, которая в эпоху зарождения городов была не более, чем намеком на то, что должно было произойти. Наша цель была только в том, чтобы очертить город средневековья после того, как было обрисовано его происхождение. Сверх того, возможно отметить только его главные черты. Физиономия города, здесь нарисованная, похожа на те лица, которые получаются на фотографических портретах, наложенных один на другой. Контуры его дают лицо, общее всем и не принадлежащее никому в особенности.

Если бы мы захотели, в конце этой слишком длинной главы, выразить в одной фразе ее основные мысли, то, может быть, было бы возможно сказать, что город средневековья, как он существовал в XII в., был торговой и промышленной коммуной, живущей за защитой укреплений и пользующейся законом, управлением и судом своим, в виде изъятия, что делает эту коммуну коллективной и привилегированной личностью.

Глава VIII. Города и европейская цивилизация

Появление городов обозначало начало новой эры во внутренней истории западной Европы. До тех пор общество знало только два деятельных сословия: духовенство и дворянство. Получив себе место рядом с ними, средний класс закруглял социальный порядок, или скорее давал ему последний штрих. С этого времени состав общества нельзя было изменить; он имел все составные элементы, и перемены, которым он мог в течение столетий подвергнуться, были, строго говоря, ничем иным, как различными комбинациями элементов той же смеси. Подобно духовенству и дворянству, средний класс был тем же привилегированным сословием. Он создавал особую юридическую группу, и специальное право, которым он пользовался, изолировало его от массы сельских жителей, которые продолжали составлять громадное большинство населения.

Как было уже видно, средний класс был обязан сохранять неприкосновенным свое исключительное положение и удерживать благодеяния, вытекающие отсюда. Свобода, как ее понимал средний класс, была монополией. Ничего не было менее либерального, чем идея касты, которая была причиной силы среднего класса, пока она не стала, в конце средневековья, причиной слабости. Невзирая на это, средний класс был предназначен к миссии распространения идеи свободы далеко и широко и создания способов постепенного освобождения сельских классов без того, чтобы сознательно желать этого.

Один только факт существования среднего класса должен был иметь непосредственное влияние на сельские классы, и мало-помалу ослабеть контраст, который сначала отделял их от среднего класса. Напрасно было стараться удержать сельское население под влиянием среднего класса, отказывать ему в доле привилегий последнего, исключать его из участия в торговле и промышленности. Средний класс не имел силы задержать эволюцию, которой он сам был причиной и которую он не мог подавить без того, чтобы не исчезнуть