Птица малая - Мэри Дориа Расселл

забыть его. Но когда ему исполнилось семнадцать, стал послушником.

Многие удивлялись, но, как заметил Д. У. Ярброу, в Эмилио было много общего с основавшим в шестнадцатом столетии Общество Иисуса солдатом-баском. Подобно Игнатию Лойоле, Эмилио Сандос был непосредственно знаком с жестокостью и смертью, с вонью страха, и когда закончились дни безмолвия во время Долгого Отступления, он располагал прошлым, достойным того, чтобы многое передумать и от многого отвернуться.

Предметы, отвращавшие других молодых людей от пути священства, несли ему утешение: ordo regularis, литургические каденции, тишина, целеустремленность. Даже целибат. Ибо при всей своей хаотичной юности, Эмилио ни разу не испытал ничего, что не несло бы на себе отпечаток власти, гордости или похоти, не разбавленных даже каплей любви. Так что он вполне мог поверить в то, что безбрачие несет в себе определенную харизму – особого рода благодать. Так оно и началось: сперва послушник-новициат… потом классические и гуманитарные науки, потом философия. Регентство, когда схоласта посылали преподавать в одной из средних школ Общества. Потом годы, посвященные теологии и, наконец, ординатура, после чего тертианство[40] и финальные обеты. Быть может, всего трое из каждых десяти человек, поступавших в иезуитские школы, выдерживали этот курс. И среди них оказался и Эмилио Сандос – к удивлению многих, знавших его мальчишкой.

Тем не менее во все годы приготовления сильнее всего в душе его звучал евангельский возглас: «Верую, Господи, помоги моему неверию»[41].

Жизнь Иисуса глубочайшим образом трогала его; с другой стороны, чудеса казались ему преградой для веры, и он всегда старался найти им рациональное объяснение. Ну, у них как бы было всего семь хлебов и семь рыбок. Быть может, чудо заключилось в том, что люди поделились своим с незнакомцами, думал он в своей темноте.

Он осознавал собственный агностицизм и терпел его. И вместо того чтобы отрицать существование чего-то такого, чего сам он воспринимать не мог, признавал подлинность своего сомнения и продолжал путь, молясь перед ликом своей неуверенности.

В конце концов, Игнатий Лойола, солдат, убивавший, насиловавший и осквернивший собственную душу, говорил, что молитву можно считать достигшей цели, если после нее ты можешь действовать более благопристойно и мыслить чище. Как однажды сказал ему Д. У.: «Сын мой, довольно того, если ты не будешь поступать как откровенный негодяй». И, следуя этому не слишком высокому стандарту, Эмилио Сандос мог даже поверить в то, что является человеком Божьим.

Так что, надеясь на то, что ему удастся наконец найти путь в тот уголок своей души, который оставался закрытым для него, Эмилио был доволен тем местом, в котором ныне пребывал. Он никогда не просил Бога доказать Его существование ничтожному Эмилио Сандосу просто потому, что он поступал теперь уже не как прежний негодяй. Он никогда и ничего не просил для себя. Уже то, что он получил, превышало всякую меру благодарности, вне зависимости от того, ждет ли ее Бог, да и нужна ли она Ему.

Так что в ту теплую августовскую ночь, лежа в своей постели, он не ощущал никакого высшего Присутствия и не ждал никакого Голоса, ощущая лишь свое привычное одиночество в космосе. И тем не менее с трудом старался выбросить из головы мысль о том, что если когда-либо человек воистину нуждался в знамении свыше, то он, Эмилио Сандос, уже получил таковое, прямо в морду, этим утром, в Аресибо.

После этого он уснул. И уже перед самым рассветом увидел сон. Он находился в какой-то темной клетушке… один, в такой полной тишине, что слышал собственное дыхание и стук крови в висках. А затем начала открываться дверь, о наличии которой он и не подозревал, а за ней полыхнуло пламя.

Сон этот сперва поддерживал его, а потом преследовал долгие годы.

Глава 13

Земля

Август–сентябрь 2019 года

ЭНН ЭДВАРДС КАК РАЗ заканчивала утренний прием, когда увидела Эмилио возле открытой двери в клинику. Она остановилась, не закончив шага, но все-таки вышла из кабинета в крохотную приемную.

– Ты сердишься на меня? – спросил он негромко, не входя внутрь.

– Сержусь, – едким тоном согласилась она, вытирая руки и делая шаг к двери. – Только пока не поняла на кого.

– На Бога, наверно?

– Ты нравился мне гораздо больше, когда не приплетал Бога ко всякому чертову разговору, – буркнула Энн. – Ты еще не обедал? Иду на полчаса домой. Осталась вчерашняя паста.

Эмилио пожал плечами, кивнул, отступил в сторону, пока она запирала дверь. Они отправились вверх по восьми десяткам ступеней, отделявших их от дома, Энн нарушала молчание только для того, чтобы ответить на приветствия встречных. Войдя в дом, они отправились на кухню. Эмилио устроился на табурете в уголке, внимательно наблюдая за Энн, принявшейся хлопотать, собирая легкий ленч для обоих.

– Часто трудно понять по поведению людей, верят они в Бога или нет, – отметил он, начиная разговор. – А ты веришь, Энн?

Включив древнюю микроволновку, она повернулась к нему, опершись на стол и впервые посмотрев ему в глаза… впервые с того мгновения, когда заметила его у клиники.

– Я верю в Бога таким же образом, как верю в кварки, – проговорила она прохладным тоном. – Люди, которым по должности положено разбираться в квантовой физике и религии, говорят мне, что располагают вескими причинами верить в существование кварков и Бога. Еще они говорят мне, что если я захочу посвятить свою жизнь изучению обеих наук, то в конечном счете, как и они сами, узнаю, что Бог и кварки очень похожи.

– И ты действительно считаешь, что они говорят правду?

– Для меня это что вдоль, что поперек. – Пожав плечами, она повернулась к печке, чтобы достать из нее тарелки. Эмилио легким движением соскочил со стула и отправился за ней в столовую. Они сели и приступили к еде, легкий ветерок доносил до них звуки окрестной жизни.

– Тем не менее, – проговорил Эмилио, – ты ведешь себя как положено нравственной и доброй личности.

Он рассчитывал на взрыв и получил его. Энн со стуком швырнула вилку на тарелку и откинулась на спинку стула.

– Знаешь что? Мне и в самом деле отвратительна мысль, что человек может быть хорошим и нравственным потому, что исповедует какую-то религию. Я делаю то, что должна, – проговорила Энн, чеканя каждое слово, – не надеясь на вознаграждение и не из страха перед наказанием. И для того, чтобы я вела себя пристойно, мне не нужно никакого рая, чтобы подкупить, и ада, чтобы запугать… спасибо тебе, дорогой.

Эмилио дал ей остыть, дождался того, чтобы она снова взяла вилку и приступила к еде.

– Благородная женщина, – заметил он, в знак почтения наклоняя голову.

– И на фиг проклятая, – буркнула она с полным ртом, глядя в тарелку и цепляя вилкой трубочку ригатони[42].

– У нас с тобой больше общего, чем ты можешь предположить, – кротким тоном проговорил Эмилио, однако не стал развивать тему, когда она подняла голову. Пока Энн проглатывала пасту, он отставил тарелку в сторону и продолжил деловым тоном: – За последние недели была выполнена уйма работы. Наши физики подтвердили возможность использования подготовленного астероида для межзвездного перелета и то, что до альфы Центавра можно долететь меньше чем за восемнадцать лет. Мне сказали, что, если бы в Юпитере и Сатурне могли идти ядерные реакции, наша Солнечная система могла бы также содержать три светила. Посему план таков: подняться над плоскостью эклиптики этой системы и сверху поискать плотные планеты на орбитах, примерно соответствующих орбитам Земли или Марса между Солнцем и газовыми гигантами.

Энн буркнула что-то маловразумительное. Внимательно следя за ее реакцией, он продолжил:

– Джордж уже предложил методику обработки видеоизображений, которая, после того как мы окажемся там, поможет нам установить движение планет; ее можно дополнить слежением на радиочастоте.

Он ожидал столкнуться с непониманием и гневом с ее стороны, но увидел покорность судьбе. И вдруг подумал о том, что Джордж может расстаться с Энн, а она может отпустить его.

Возможность эта заставила его похолодеть. Являясь высокими профессионалами в своих областях, обладая широкими