Голодная Гора - Морье Дю

Он выехал из Неаполя усталым и подавленным, и долгое утомительное путешествие домой, без уверенности, что по дороге удастся встретиться с сыном, представлялось ему кошмаром. Станция следовала за станцией, и повсюду он расспрашивал о молодом человеке, стройном и белокуром, у которого, по всей вероятности, утомленный и нездоровый вид. Да, подтвердили хозяева и слуги одного из отелей, они видели молодого человека, отвечающего этому описанию. Он останавливался у них с неделю или десять дней тому назад. Молодой джентльмен казался очень усталым и непрерывно кашлял. Он просил их отправить письмо. Нет, они не помнят, кому. Нет, не в Англию. Кажется, оно было адресовано в Неаполь. Господин несомненно вскоре нагонит своего сына...

Однако в следующем городе в ответ на его вопрос следовали непонимающий взгляд, равнодушное пожимание плечами. Молодой человек такой наружности здесь не появлялся...

Странно, думал Медный Джон, что Флауэры ничего ему не сказали об этом письме. Вряд ли он писал кому-нибудь другому в Неаполе. Возможно, письмо или даже письма затерялись. Он продолжал ехать вперед, день за днем, теперь уже по Франции, где жара была уже не столь томительной, но пыли на дорогах не убавилось, а солнце по-прежнему стояло в голубой лазури неба. Вечером четвертого дня дилижанс с грохотом въехал в небольшой городок Санс, что примерно в семидесяти милях к юго-востоку от Парижа, и подкатил к гостинице, которая носила название "Отель де л,Экю". Завтра, думал Медный Джон, с трудом вылезая из экипажа, я буду в столице, где почти наверняка получу сведения о Генри. Он, несомненно, побывает с визитом у Моллетов, а, может быть, и остановится у них. Какое это будет облегчение - закончить путешествие почти на две трети и, дай-то Бог, вернуться домой вместе с сыном.

Он направился в гостиницу, темное и скучное старомодное здание, и пожелал видеть ее владельца. Хозяин явился немедленно; это был грузный человек с круглым веселым лицом, который вышел к нему, утирая рот тыльной стороной ладони, так как ему пришлось оторваться от ужина. Медный Джон на своем примитивном и очень старательном французском языке задал ему свой неизменный вопрос: не встречал ли он молодого человека стройного телосложения, белокурого, у которого мог быть больной или утомленный вид? При этих словах выражение лица хозяина мгновенно изменилось. Он положил Джону Бродрику руку на плечо и разразился потоком французских слов, за которыми последний не мог уследить, а потом повернулся и исчез, чтобы через минуту возвратиться вместе с женщиной - его женой - и еще какими-то людьми. Они забросали его вопросами, перебивая один другого, пока, наконец, наш путешественник в отчаянии не проговорил:

- Я отце этого молодого человека. Ради всего святого, говорит здесь кто-нибудь по-английски?

Наступила мгновенная тишина. Женщина тихо сказала:

- C'est la pere. Quelle tristesse! Faut lui ouontrer la chambre...*

[* Это отец. Какое несчастье! Пусть он поднимется наверх, в комнату... (фр.).]

Они снова шепотом о чем-то посовещались, а потом хозяин со скорбным выражением лица попросил Медного Джона немного подождать, он пошлет за доктором, мсье Жетифом, который все ему объяснит, он знает немного по-английски. Медный Джон не на шутку встревожился. Эти люди в отеле, несомненно, видели Генри, а доктор, вероятно, его пользовал. Женщина предложила ему закусить, однако он отказался и уселся ждать, а то время как остальные люди стояли на почтительном расстоянии, обмениваясь замечаниями, смысла которых он не мог уловить. Напряженное ожидание и неизвестность становились совершенно невыносимыми, но, наконец, минут через двадцать, хозяин возвратился в сопровождении высокого худощавого человека в очках и с бородкой; увидев Медного Джона, он подошел к нему, поклонился и, сняв очки, стал старательно их протирать - верный признак того, что он нервничал.

- Вы отец, мсье? - спросил он, стараясь говорить негромко.

- Да, отец, - ответил Медный Джон. - Прошу вас, скажите мне поскорее, что случилось с моим сыном. Что-нибудь неладно?

Мсье Жетиф сделал глотательное движение и развел руками.

- Я очень сожалею, -(сказал он. - Вы должны быть готовы к жестокому удару, мсье. Ваш сын был тяжело болен, у него было congestion pulmonaire*. Я сделал все, что возможно, но болезнь зашла слишком далеко.

[* Воспаление легких (фр.).]

- Что, собственно, вы хотите мне сказать? - спросил Медный Джон твердым голосом.

- Мужайтесь, мсье. Ваш сын умер, вчера в пять часов утра... Тело находится наверху, в его комнате.

Медный Джон не произнес ни слова. Он смотрел мимо доктора, мимо хозяина и его жены, глядевших на него с любопытством и сочувствием, за окно, на пыльную, мощеную булыжником улицу. Мимо с грохотом катилась телега, парень на козлах погонял лошадь, размахивая кнутом, на упряжи весело звенели колокольчики. Часы на старой башне на площади пробили очередной час. Медный Джон распустил узел галстука и крепче сжал набалдашник своей трости.

- Проводите меня, пожалуйста, в комнату моего сына, - сказал он.

Доктор пошел вперед, за ним - хозяин с женой. Они вошли в комнату второго этажа, выходившую окнами на улицу. Занавеси были задернуты. В головах стояли две свечи, две другие - в изножье. Генри лежал на кровати. Он был покрыт только белой простыней, весь, кроме лица, и выглядел очень молодым и спокойным. Одежда его была аккуратно сложена на стуле, стоявшем у стены. Кошелек, ключи и книги лежали на каминной полке. Тишину нарушила хозяйка, сказав что-то шепотом.

- Она говорит, что здесь ничего не трогали; он сам так сложил свои вещи.

- Сколько времени он здесь находился? - спросил Медный Джон.

- Шесть дней. Он заболел в первую же ночь, как только приехал. И не позволил нам написать в Англию. Они будут беспокоиться, сказал он.

- Говорил он что-нибудь о семье, обо мне?

- Нет, мсье, он был слишком слаб. Просто лежал, и все. Он был очень терпелив. Вчера вечером мадам услышала, как он кашляет, вошла к нему и увидела, что он... умирает, мсье. Она послала за мной, но было уже слишком поздно... Все мы очень сожалеем, мсье.

- Спасибо. Я вам очень благодарен за все, что вы сделали.

Один за другим они вышли из комнаты, оставив его наедине с сыном. Он взял стул и сел возле кровати. За стенами "Отель де л,Экю" проезжали телеги, грохоча по булыжной мостовой, слышался звон колокольчиков на упряжи. Переговаривались между собой люди. В доме напротив пела какая-то женщина.

Он должен что-то делать, что-то организовать, распорядиться. Тело Генри нужно бальзамировать и похоронить в Париже. Позднее они попытаются перевезти его в Англию. Он не хочет, чтобы Генри лежал здесь один, в чужой земле. Нужно написать Барбаре, Роберту Лэмли, Флауэрам - такое множество писем... Генри было двадцать восемь лет. Целых три месяца ему было двадцать восемь. Но здесь, на этой кровати, он выглядел гораздо моложе. Его отец невольно вспомнил те дни, когда они с Сарой ездили в Итон, чтобы навестить мальчика. Генри всегда так радовался, когда они приезжали. А потом ездили в Оксфорд. Столько друзей, с которыми нужно было знакомиться. Он никогда не наказывал Генри, не бил его - не мог припомнить случая, чтобы тот в чем-нибудь провинился. А каким он был прекрасным товарищем и компаньоном в эти последние годы, с тех пор, как они заложили эту шахту. Вскоре он несомненно женился бы и поселился в Клонмиэре вместе с молодой женой. А теперь Клонмиэр будет принадлежать Джону... Он продолжал сидеть на стуле, глядя на тело сына, а свечи догорали, оставляя на полу возле кровати капли воска.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});