Меншиков - Александр Соколов

Решив весной 1703 года возобновить военные действия. Петр 19 марта возвратился в Шлиссельбург. При первом же свидании с Меншиковым он пожаловал ему «золотой с персоной великого государя за его верную службу». С собой Петр привез обмундирование, инструмент и особо, в подарок Данилычу, пару мартышек.

— Подвел старый хрыч с доставкой припаса, — жаловался Меншиков Петру на надзирателя артиллерии Виниуса. — Не хватает против расчета, — положил на стол рапортичку, — три тысячи тридцать три бомбы, семь тысяч девятьсот семьдесят восемь трубок картечи и фитилю нет ни фунта, лопат и кирок, — ткнул пальцем в бумагу, — самая малость в наличии.

Пробегая глазами бумагу, Петр хмурился, дергал плечом. Потом встал, зашагал по ковру из угла в угол губернаторского кабинета.

— А хуже всего, — продолжал докладывать Меншиков, — по сей час не прислан мастер, что затрубливает запалы у пушек, без чего, сам знаешь, мин херр, прошлогодние пушки ни одна в поход не годна. И лекарств из аптеки не прислано… — Отвернулся к окну. — И куда это я столько речной посудины наготовил?..

— Да ты что? В уме! — воскликнул Петр, резко остановившись. — А чем вход в Неву запирать? На чем войско сплавлять к устью, припас, фураж, провиант подвозить? Как же без этого?.. По здешним великим топям да хлябям и летом не каждый пройдет, а теперь весна, все плывет… Нет! — Подошел к Меншикову, потрепал его по плечу. — С речной посудиной ты управился хорошо… А вот Виниуса, — сел за стол, взял перо, — изуважить придется. — Пододвинул бумагу, резко ткнул перо в чернильницу, сломал его, отшвырнул, выдернул другое из перницы. Обернулся к Данилычу: — Я же ведь ему, копуну, еще накануне своего отъезда в Воронеж наказывал: все немедля к тебе отпускать, чтобы можно было безо всякого опоздания зимнего пути на место поставить. Вдалбливал ему, что после нее это и с великим трудом исправить немыслимо!..

Наклонился к столу, и длинное гусиное перо в его загрубевшей, шершавой руке, разбрызгивая чернила, быстро засновало по бумаге со скрипом вычерчивая неразборчивые закорючки.

«Я сам многожды говорил Виниусу — писал Петр князю Ромодановскому, — он отпотчивал меня московским тотчасом. Изволь его допросить: для чего с таким небрежением делается такое главное дело, которое в тысячу раз головы его дороже».

А Александр Данилович тем часом занялся мартышками.

Зверьки с человеческими глазами, глубоко запавшими под вогнутыми лобиками, сидели в обнимку на мягком пуфе возле теплой изразцовой голландки.

Меншиков взял одну обезьянку на руки, подошел с ней к угловому шкафчику, достал оттуда и всыпал себе в карман две горсти шпанских орехов. Сел на диван. Обезьянка, сразу сообразив, в чем дело, начала быстро-быстро выбирать из кармана орехи и совать себе в рот. Ее щеки смешно оттопырились. Подбежала вторая обезьянка, села рядом с подругой, одну лапку положила ей на голову, второй начала вынимать у нее из-за щек орехи и быстро совать их себе в рот. Первая обезьянка сидела смирнехонько, не шелохнется: передние лапки повисли вдоль тела, лиловые ладонки наружу…

Меншиков рассмеялся.

— Ловко орудует!.. Чисто!..

Но в следующее мгновение его взгляд встретился с томительно-тоскливым взором зверька. Что-то и детское и старческое было в печальных глазах обезьянки. Не выдержал. Взял обеих под мышки, поднес к шкафчику, распахнул настежь дверцы:

— Берите, зверушки! Обе, обе!.. Хватит обеим!..

— Так! — крикнул Петр. Оказывается, он давно наблюдал за мартышками — Так, так, Данилыч. Добро… Нельзя мучить тварь бессловесную! Видеть этого не могу!

Пересел к Данилычу на диван, подхватил на руки одну обезьянку, улыбаясь, подбросил ее вверх, как ребенка.

— А что, — обратился к Данилычу, опустив зверька на колени и ласково поглаживая его за ушами, — можешь ты, например, поцеловать эту цацу?

Данилыч утвердительно качнул головой:

— А почему же, мин херр? Зверушечка чистая, ласковая, смышленая да послушная.

— Правда!

7

По приказу Петра фельдмаршал Шереметев выступил из Пскова в Шлиссельбург, а оттуда 23 апреля с 20 тысячами войска двинулся правым берегом Невы к Ниеншанцу. Крепость эта лежала на правом берегу Невы, при впадении в нее Охны. Гарнизон ее состоял из 600 солдат под командой полковника Апполова. человека старого и больного. Пушек в крепости было 75, мортир 3.

Войскам Шереметева предстояло пройти в двое суток пятьдесят с лишком верст. Солдаты вязли в торфяных, липких напластованиях грязи: множество раз переправлялись они мимо снесенных половодьем мостов, через неглубокие, но широкие и быстрые лесные ручьи, помогая усталым, потемневшим от пота коням вытягивать на обсохшие взгорья припасы и пушки. Сам фельдмаршал в простой крестьянской телеге трясся по узловатым корневищам, плотно переплетающим глухие лесные дороги, а на сыпучих песчаных пригорках сходил на землю, жалея коней.

Прошли дожди. Потеплело. Ночами плавали густые туманы. Идти можно было только днем. И все же, ровно через двое суток, 25 апреля, как и назначено было, войско Шереметева подошло к Ниеншанцу. А на другой день туда прибыл и Петр.

Меншиков находился в Шлиссельбурге — грузил на суда артиллерию и боеприпасы, так как тянуть их топкими берегами Невы, местами почти непроходимыми, не представлялось возможным.

Обозрев крепость, Петр написал Меншикову: «Город гораздо больше, как сказывали, однакож не будет с Шлиссельбург. Про новый вал говорили, что низок: он выше самого города и выведен изрядной фортификацией, только дерном не обложен. Стрельба зело редка».

28-го числа Меншиков пригнал караван — привез девятнадцать пушек и тринадцать мортир. В тот же день вечером Петр и Меншиков с семью ротами гвардии отправились на шестидесяти ладьях мимо Ниеншанца вниз по Неве — взглянуть на любезное их сердцам море и преградить путь неприятельскому десанту в случае, если его высадят на взморье и он попытается подоспеть на помощь осажденному гарнизону.

Уже много раз видел Петр море. Но можно ли на него наглядеться! Невой шли под берегом. Догорал светлый вечер. Сумрак ложился на прибрежные луга и леса. Над водой вставал месяц. Голубела лунная ночь. Все молчало. Только комары еще сонно звенели в прогалках прибрежных кустов, откуда тянуло ночным ровным теплом. А с взморья дул ласковый бриз.

Глядя вперед, по остро темневшему носу ладьи, каменел Данилыч. держась за правило руля. Петр — впереди, завороженный серебристым водным простором и тишью, ронял слова команды вполголоса, медленно:

— Лево руля!..

— Есть лево руля! — так же тихо, в лад с ночной тишиной, выговаривал Меншиков.

— Так держать! — прерывисто, осторожно говорил государь.

— Та-ак держа-ать! — отзывался Данилыч. И, словно угадывая мысли Петра, со вздохом тянул: — Хор-рошо-о!..

Ночевали на взморье. Костров не разводили, курили, и то в густо поросших кустами рытвинах и оврагах.

На заре Петр сам выбрал место для засады и разбил его на ротные участки. Командирам остающихся в засаде рот приказал окопаться, палаток не разбивать, ночевать в шалашах, помнить: скрытность — мать внезапных ударов!

Оставив на выбранном месте три роты гвардейцев под общей командой бомбардирского урядника Михаилы Щепотьева, Петр и Меншиков с оставшимися четырьмя ротами к обеду вернулись под Ниеншанц.

К вечеру в лагере были готовы все кесели и в ту же ночь поставлены мортиры и пушки. А с вечера следующего дня Петр приказал: всем орудиям открыть беглый огонь.

Сначала осажденные отвечали живо, потом ответная стрельба их начала затихать, а на рассвете и вовсе оборвалась. Вскоре после этого барабанщики на крепостном валу ударили сдачу — «шамад». Комендант крепости понял: сопротивление бесполезно.

«Известную Вашему Величеству, — писал Петр Ромодановскому, — что вчерашнего дня крепость Ниеншанская по десятичасной стрельбе на аккорд сдалась. А что в той крепости пушек и всяких запасов, о том Вашему Величеству впредь донесу».

Шведские корабли появились у невского устья, когда Ниеншанц был уже русскими взят. Не зная этого, шведы дали условный сигнал двумя пушечными выстрелами. Петр приказал ответить им таким же сигналом, после чего просигнализировать флагману:

«Возьмите на борт лоцманов».

Сигналы шведы приняли. Вскоре после этого от их флагманского корабля отвалил бот. Пристал к берегу. Матросы начали было высаживаться, но в этот момент на них из засады кинулся русский секрет. Рано!. Поторопились!..

Шведы быстро отвалили от берега. Удалось захватить только одного «языка».

Пленный показал, что вблизи устья Невы стоит шведская эскадра из девяти кораблей под командованием вице-адмирала Нуммерса.

Через три дня, 5 мая, в устье Невы вошли два шведских судна — шнява и большой морской бот. За поздним временем суда эти не решились идти вверх по реке, стали на якорь у самого устья.