Эта милая Людмила - Лев Давыдычев

— Наш многодневный поход — не лёгкая прогулочка для праздных людей, а, как справедливо заметила Людмилушка, серьёзное испытание наших физических и моральных качеств. Берём с собой только самое необходимое, всё остальное будем брать у природы.

— Я бы обязательно рекомендовала взять хотя бы круп, вермишели или рожков, — обеспокоенно предложила тётя Ариадна Аркадьевна, но тут же смущённо и испуганно поправилась: — Впрочем, я чисто теоретически…

— Никаких круп, вермишелей и рожков! — отрезал дед Игнатий Савельевич. — С ними любой избалованный тунеядец в лесу проживёт! А мы идём закаляться и бороться со всеми трудностями!

— Как прекрасно… — в упоении прошептала Голгофа.

— И консервов не возьмём?! — очень возмущённо вырвалось у Герки.

— И консервов, конечно, не возьмём, — ответила эта милая Людмила, неожиданно улыбнулась и воскликнула: — Товарищи! Человек создан для счастья, как птица для полета! Наше счастье в наших руках! Да здравствует многодневный поход! Ура, товарищи!

Она и Голгофа крикнули громко и торжественно, дед Игнатий Савельевич — негромко, но серьёзно. Герка промолчал.

Тётя Ариадна Аркадьевна не только промолчала, но даже на некоторое время отвернулась в сторону, затем медленно поднялась и ледяным тоном проговорила:

— Первая обязанность ребенка — слушаться родителей и старших родственников.

ДЕВЯТАЯ ГЛАВА

«Валяй, сынок, валяй! Давай, сынок, давай!»

Приступая к написанию этой главы, автор считает абсолютно обязательным сделать, уважаемые читатели, следующее крайне принципиальное заявление.

Есть ещё и, видимо, долго ещё будет среди вас немало таких людей, которые наивно, но предельно твёрдо полагают, что, мол, писатели повествуют только о том, о чём им очень хочется рассказать и о чём рассказывать им необыкновенно приятно.

Автор же вынужден категорически и со всей гражданской ответственностью опровергнуть эту досужую и небезвредную выдумку.

Писатель обязан поведать читателям лишь о том, о чём он не может промолчать, а уж приятно это для него или противно, радостно или отвратительно, — его не касается. Он выполняет свой долг перед обществом, сообщая ему правду о жизни.

Главное, повторяю, писатель обязан поведать только о том, о чём у него нет сил молчать.

Вот я, к примеру, долго-долго, очень-очень долго не хотел, даже, честно говоря, БОЯЛСЯ писать о злостном хулигане Пантелеймоне Зыкине по прозвищу Пантя, тем более о семье, в которой он вырос и которая содействовала превращению карапузика Пантелейки в Пантю.

К вашему сведению, уважаемые читатели, у писателя, как у солдата, должна быть смелость. Писатель, как солдат, должен обладать и мужеством, и стойкостью, и выносливостью, не говоря уже об умении переносить любые трудности.

Однако ни смелости, ни мужества, ни стойкости, ни выносливости, не говоря уже об умении переносить любые трудности, писателю не понадобится, если он будет рассказывать только о приятном.

Увы и увы, двести с лишним раз увы, жизнь-то состоит не из одних лишь приятностей! И чем дальше и чем дольше вы будете жить, уважаемые читатели, тем сильнее будете убеждаться, что жизнь прекрасна не оттого, что в ней на каждом шагу вас будто бы ожидают пирожки и пирожные, а оттого, что она, жизнь, всем предоставляет возможность победить все трудности, невзгоды и несчастья.

И если я скрою от вас, так сказать, наличие в жизни немалого количества разного рода бякостей, вы об этом со временем и без меня узнаете. Зато я тогда перед вами окажусь если и не лгуном, то трусливым молчальником. Ведь знал я о зле, а промолчал, не предупредил вас о нём, не подготовил к встрече с ним.

К очень прискорбному сожалению, мы, взрослые, в том числе и писатели, никак не можем прийти к единому мнению в спорах о том, о чем безоговорочно МОЖНО или категорически НЕЛЬЗЯ рассказывать детям.

Считается, например, что если в детской книге описать неблаговидные деяния хулигана, то дети только из-за этого и начнут безобразничать. Дескать, если о безобразиях не писать, то никому и в голову не придёт хулиганить.

Я же абсолютно убеждён, что об этих, прямо говоря, негодяях приходится писать правду и лишь потому, что они, хулиганы, живут на белом свете в своё удовольствие, а людям жить нормально не дают. И страдающие от них люди иногда даже и не знают, как с ними, пакостниками, справиться. Хулиган — паразит, но не клоп, не клещ, хотя и вреднее, ядохимикатами его не уничтожишь.

Ещё сложнее и запутаннее вопрос о том, как в книгах для детей рассказывать о нас, взрослых. Вернее, ЧТО о нас, взрослых, МОЖНО рассказывать детям.

Кое-кто ратует за то, чтобы сообщать детям о взрослых лишь на редкость приятное, дескать, все взрослые столь замечательные люди, что вам, детишечкам, ни о чем беспокоиться нет смысла: как повзрослеете, так и сами все без всяких там малейших усилий будто бы станете замечательными людьми.

Мол, эти приятные взрослые являются для подрастающего поколения хорошим, отличным, прямо-таки замечательным примером, так называемым образцом для подражания.

Спорить тут вроде бы не о чем и незачем: ведь всё здесь, казалось бы, предельно правильно, логично, разумно и убедительно.

Но вот как мне тогда объяснить моим уважаемым читателям, почему карапузик Пантелейка стал злостным хулиганом Пантелеймоном Зыкиным по прозвищу Пантя, если не рассказать о семье, в которой он вырос?

Конечно же, проще простого, легче легкого, приятней приятного, спокойней спокойного было бы вообще не писать об этом, очень мягко выражаясь, скверном субъекте.

Но ведь напишу я о нём или нет, он существует и творит людям пакости и мерзости, подлости и гадости! И вы, уважаемые читатели, рано или поздно можете встретиться с ним или ему подобными!

И если я о нём напишу, а вы о нём прочтёте, хулиган уже не будет для вас неожиданностью. Вы, столкнувшись с ним в жизни, не захлопаете от удивления глазами, не вытаращите их. Вы будете готовы к встрече со злом.

Мы привыкли считать — и это совершенно справедливо, — что книга — наш друг. А разве может друг врать? Разве может друг что-нибудь утаивать? Разве друг тот, кто говорит тебе лишь приятное?

И откуда же детям узнать, что на белом свете, кроме хороших, отличных, замечательных взрослых, встречаются и плохие, очень плохие и даже отвратительные взрослые?

Вы всегда должны помнить, что стать плохим человеком легче, чем хорошим, ещё легче стать очень плохим, и уж совсем не требуется усилий, чтобы вырасти отвратительным.

Поэтому я и считаю, уважаемые читатели, что ваши друзья-книги должны подготовить вас к встрече со всем прекрасным и ужасным, что бывает в жизни. Правда придаст вам сил, уверенности, мужества и выносливости в борьбе со злом.

Только такие книги смогут быть вашими подлинными друзьями. Повторяю, что друг — это тот, кто вам не врёт, кто ничего от вас не скрывает.

И последнее. Чтобы наглядно, убедительно, запоминающе показать, какой ценой хорошие люди добиваются победы над злом, его, зло, надо тоже показать наглядно, убедительно и запоминающе. Тогда-то вам и захочется подражать хорошим людям.

Продолжаем наше повествование.

Хулиганами, а тем более злостными, как всем известно, не рождаются, ими становятся, и не сразу, а постепенно, иногда долго незаметно для окружающих.

Вот и карапузик Пантелейка лет до трёх рос достаточно обыкновенным, относительно нормальным карапузиком, почти ничем не отличающимся от сверстников, кроме очень ярко выраженного стремления мучить кошек и особенно котят.

Кошки-то от этого, скажем прямо, некарапузиковского стремления не страдали; они и цапнуть могли маленького изверга, и убежать от него могли, а над беззащитными котятами он измывался изо всех силёнок.

— Валяй, сынок, валяй! Давай, сынок, давай! — весело подбадривал его восхищённый папаша. — Живи так, чтобы все тебе боялися! Сначала котята тебе спужаются, опосля — кошки, потом — собаки разные, и дело пойдет!

И — дело не только пошло, а, если так можно выразиться, побежало. Примерно годам к пяти Пантелейка просто не мог не безобразничать. Собственно, единственное, чем он умел заниматься, так это всякими хулиганствами. Например, Пантелейка был просто не в состоянии пройти мимо человека, не толкнув или не стукнув его. А уж если ни толкнуть, ни стукнуть было нельзя, так хоть страшную рожицу не мог не состроить Пантелейка или, на худой конец, — язык показать. Да что — человек! Пантелейка даже мимо стула не мог спокойно пройти, не опрокинув его на пол.

— Во разбойник растёт! — безмерно торжествовал папаша. — Не, не, такой в жизне не пропадёт! Он ждать не будет, когда его брякнут, он сам — рррраз! — и знай наших! Валяй, сынок, валяй! Давай, сынок, давай!

Ни братьев, ни сестер у Пантелейки не было, дружить с ним никто не хотел, посему он целыми днями изнывал, страдая от безделья и неумения чем-нибудь заняться.