Витязь в кошачьей шкуре (СИ) - Ракитина Ника Дмитриевна

— Не-а.

Василиса скорехонько завязала плат узлом и навьючила на волка. А прежде того смазала его и Василия вонючей мазью — чтобы живые не выдавали себя запахом в царстве мертвецов.

Достала из складок юбки золотой клубок. Василий пирогов не ел, терпел, но тут не вынес. Накинулся и стал гонять клубок по углам, запутываясь в нитках. Ну еле отобрали!

— Он не для того, — внушала Василиса. — Он дорогу вам будет указывать до хором Яги!

И бросила золотой клубок за порог. Тот стал разматываться, блестя золотой ниткой в траве. А Василий на волке поскакал следом. И даже упасть не боялся уже. Приноровился.

Лягушка долго махала им вслед платочком с порога, жалостливо всхлипнула и отбросила подальше мудрую книгу, та покатилась с горы, махая страницами:

— Зазнобу свою ты спасешь. Но чтобы тебе снова человеком стать, надо умереть. Это неправильно-о!!!

Но Василий с волком были уже далеко и ее не услышали.

…Эх, зря они отказались от Василисиных пирогов. Поспешали за золотым клубком с утра до вечера и с вечера до утра. И за все это время маковой росинки у них во рту не побывало.

Пришлось грызть и кислые яблочки с говорящей яблони, и зачерствевшие ржаные пироги, испеченные стоящей в чаще печкой. Спасибо, пироги хоть в угли обратиться не успели, пока печка ждала, чтоб их вынули.

Вкуснее всего оказались кисель с молоком. Волк похлебал из реки и брезгливо отвернулся. А Василий пробовал то одно, то другое… и вовсе бы там застрял, не подхвати за шкирку верный товарищ и под обиженное мяуканье не утащи через переправу.

Василий орал так жалобно, что волк ненадолго остановился, чтобы вразумить его лапой к тишине. Но баюн всего-то хотел прочитать воткнутую в кисельный берег табличку. Он уже ожидал страшного: что облысеет и помрет через день без противоядия. Но табличка красивым округлым почерком извещала: «Попей моего кисельку — шесть часов гарантированной беседы с любым без переводчика». Реклама, блин!

Без переводчика⁈

Василий завопил, подпрыгнул от счастья и опять оседлал серого. Часа два или три они шли на рысях без роздыху. И вот наконец среди мертвого леса показались хоромы Яги. Мрачно пялились с кольев позеленевшие черепа. На ветру злобно скрипели петлями запертые на засов ворота.

Похоже, сегодня был неприемный день.

«Пяточки ворот подмажьте маслицем… — прозвучал в голове баюна Василисин голос. — Иначе они вас задавят».

Нет, ну какие все «добрые» в этой Нави!

Василий прикинул высоту ворот. Такие, пожалуй, не перескочишь с разбега. Ну разве со страху, как в прошлый раз. Но вот тот осиновый сук очень удобно нависает. Вскарабкаться, пробежаться по нему и сигануть…

И стал распечатывать масло.

Перемазались они знатно. Большая часть оказалась на шерсти. Но и воротам досталось. Волк трудился внизу. Баюн полз по воротам, стараясь вниз не смотреть, впиваясь когтями, и промазывал все щели и металлические элементы, до которых мог дотянуться. Ворота перестали зловеще скрипеть и блаженно вздыхали:

«Яга на нас дегтю жалела, а вы с маселком! Добро пожаловать…»

И со вздохом распахнулись настежь. Василий вереща проехался на створке и сиганул вниз. Волк стеснительно вошел. Двор был пуст.

Баюн уселся, вылизывая лапу и мрачно пялясь на тот столб, где томился, прикованный цепью. По двору тянуло дымком — похоже, Гулишна топила баню.

Баюн, вильнув хвостом волку, побежал туда.

Служанка бабы Яги, напевая, мыла в корыте огромную пятнистую жабу. Мылила мыльным корнем, терла мочалкой… Жаба терпела безропотно, лишь мигала золотыми глазищами.

— По здорову вам, красны девицы! — поклонился Василий.

Обе подпрыгнули. Жаба сиганула под лавку, Гулишна замахнулась мочалкой.

— А! Это ты, приблуда…

— Я с подарками, — Василий указал на тот узел, что специально для Гулишны собрала Василиса. Та развернула на лавке плат. Увидела платье, зеркальце и косметику и стала от полноты чувств жмякать Василия. Тот мужественно терпел.

— Сколько служу — Яга мне передника не даривала, а ты целое платье притащил!

И полезла в обновку. Василий сумел вздохнуть и лихорадочно облизывал намятые бока.

— А это вот зачем? — Гулишна покатала в пальцах вяленую вишенку.

— А это чтоб ты не старилась. И краса твоя девичья прибавлялась, — ляпнул Василий.

Гулишна кинула вишенку в рот и смолола. Молодец Василиса, что не сунула в узел целую горсть. А то квакала бы тут жаба младенцу. А служанка Яги уже разглядывала себя в зеркальце. Поплевав в краску, наводила кармином губы и сурьмила брови.

— Вот уважили! Ох, уважили! — млея от счастья, приговаривала она. — Чем я отдариться могу? Обязанной быть не привыкла.

— Кощей девушку Лушу не привозил сюда?

Гулишна пожала покатыми плечами:

— Привез на седле сонную. Да не удержал.

Василий чуть не задохнулся от счастья:

— Бежала?

Служанка сморщила вздернутый нос:

— Как же! Пока Кощей раны зализывал, Яга ее в оборот взяла да и спрятала.

Досталось все же Кощею! Баюн с лязгом выбросил и втянул жемчужные когти. Он громко, с присвистом дышал, прямо сейчас готовый драться.

— По одной из дорог увезла, что за указательным камнем, — зыркнула черными глазищами. — Не спрашивай, по какой. Некогда мне. Да и небезопасно подглядывать.

— Спасибо.

Василий поднялся, чтобы идти.

— Погодь! Надоела мне хозяйка — мочи нет! Уйти думаю. Ты котик справный, — размечталась Гулишна. — Ходили бы с тобой по ярманкам. Ты бы на гусельках тренькал. А я бы пела…

И затянула проникновенным контральто:

— Догорай, догорай, моя лучина…

— Никаких ярмарок! — прервал ее вокализы кот, боясь, что действие волшебного киселя скоро сойдет на нет и Гуля Гулишна снова перестанет его понимать. — Яга где?

— Где-где? В… горнице с Кощеем. Бизьнес у них. Эй, стой! — ухватила его за хвост. — Спой хоть на прощание! Плясать хочется — мочи нет. А не то Яге скажусь!

Встала, поддергивая грудь в вырезе алого платья. Взмахнула платком, дожидаясь традиционной плясовой.

Но Василий выбрал другое. И начал хриплым полушепотом, постепенно поднимаясь на крещендо.

Баюн пел не свое: такой драйв он бы просто не выдал. Но и слова и мелодия бурлили в Василии и были ему созвучны. И стук сердца девушки, одетой в алое, разбивал витрину музея, а горячие пальцы прожигали стекло. И не чужой незнакомец выходил к ней, переступая осколки. А он сам. Чтобы вести ее в танце — не рукой, так рокочущим голосом. И они взлетали к небу и падали, и гремели колеса кареты, а кони дробили подковами мостовую. И Василий, ведя даму в танце, прижимался к щеке щекой.

Гулишна рухнула на скамью:

— Хва-атит!.. Ох, роздыху мне!

Подхватила жабу и поочередно прижала к щекам, чтобы остудить.

— Иди уже, бай-юн. Пусть все у вас сложится!

Выходя на широкий двор, Василий чувствовал себя последней сволочью, потому что вел танец не с Лушей, а с посторонней теткой. Ну, пусть не танец, пусть просто пел для нее. И не из-за свинства, а чтобы не застрять в застенках — потому что Лушу надо было спасать. И все равно он чувствовал себя предателем.

— Скучная ты натура, Василий, — отметил его состояние серый волк, прогнув спину и перебирая лапами. Хвост так и лупил по бокам. — И чего смурной такой?

— Из-за Гулишны.

— А что? Я бы к такой подкатил, — волк сладострастно прикрыл синие глаза.

— Я те подкачу! Ноги повыдергаю! — рассеянно отозвался Василий и полез по вертикальной стене высоких хором, впиваясь когтями — внизу тяжко дернулась одна из курьих ног. Василий вцепился в бревна и застыл под наличником, обратившись в слух.

— Что-то изба сегодня неспокойна, — Кощей подошел к оконцу, пытаясь выглянуть за наличник. Рука оказалась слишком близко к росянке в горшке на подоконнике. Та попыталась тяпнуть Кощея за палец. Не смогла. Но руку злыдень отдернул и от окна отскочил.