Ледовые пираты - Гузманн Дирк

— Но ведь я отдала все письма. Почему ты не веришь мне?! — Мательда сорвала с головы сетку для волос и бросила на шерстяной ковер своей комнаты. Разноцветные ракушки разлетелись.

Джустиниано осторожно поднял украшение.

— Речь не о моей вере, а о жалобе братьев Маламокко. Я вынужден расследовать ее. Независимо от того, дочь ты мне или нет.

— Мне уже хочется, чтобы я ею не была!

В следующий момент Мательда уже пожалела об этих словах.

— Быть дожем довольно нелегко, дитя мое. — Джустиниано сжал губы. — Там, на улице, — указал он на занавешенные тонкой материей окна, — я должен бороться с болотами, песком и воздухом, пропитанным лихорадкой. Здесь, внутри, мне приходится бороться против желающих убить меня трибунов, франков, византийцев, арабов. Так можешь хотя бы ты не сеять смуту в моем доме?

В душе Мательды поднялось старое знакомое чувство — как будто ее бросили, предали.

— Я никому не позволю обыскивать мою комнату. Ни тебе, ни этому выродку Маламокко.

— Но пойми же! Если мы позволим это, то тем самым сможем доказать, что обвинения Рустико являются ложными.

— Тогда почему бы Рустико тоже не доказать мне, что мои обвинения в его адрес ложны? — горько засмеялась Мательда. — Ты хочешь причинить мне вред, отец? — резко повернулась она. — Когда я тебе сказала, что Рустико и его племянник, любитель проституток, пытались убить меня, ты удовлетворился тем, что запретил мне говорить. Теперь этот человек снова выдумывает что-то такое, с помощью чего он мог бы приблизиться ко мне и прикончить. И ты сам ведешь его в мою комнату!

— Как часто я должен повторять тебе, что Маламокко не тронут ни волоска на твоей голове! Бонус хочет жениться на тебе. До тех пор, пока я дож, ты в безопасности.

— Выйти замуж за Бонуса?! — вышла из себя Мательда. — Да лучше я засуну экскременты себе в нос и задохнусь!

— Достаточно! — закричал Джустиниано. Теперь уже была его очередь швырять сеточку для волос по комнате. — Я твой отец и твой господин. И я приказываю тебе оставаться в своей комнате, пока Рустико из Маламокко не появится здесь.

Мательда вскочила на ноги и задрала подбородок.

— Лучше я умру, чем выполню твою волю — волю Маламокко.

Джустиниано отпрянул к двери и перекрыл собою выход. Он боялся, что его дочь снова сбежит.

— Что за бес в тебя вселился? — Лицо дожа стало похожим на лицо совы при дневном свете. Он резко выскочил из комнаты и запер за собой дверь — послышался щелчок замка.

Ее отец закрыл ее на замок!

Мательда взволнованно вышагивала мимо настенных ковров, украшавших помещение и сдерживавших холод каменных стен. Она то и дело останавливалась и проводила пальцами по бугристой поверхности ткани. Вот на ковре яркими цветами изображен охотник со стрелой и луком в кустах, а слева к нему приближается ничего не подозревающая олениха. Эта картина хорошо была знакома Мательде с детства. Каждый раз, когда она рассматривала ее вблизи, она пыталась крикнуть предупреждение жертве. Но до сегодняшнего дня охотник так и не выпустил стрелу из рук.

Почему она не услышала удаляющихся шагов отца по лестнице? Наверное, он все еще стоит под дверью. Неужели он сожалеет или раскаивается? Мательда пожелала ему ночи, полной угрызений совести. И не одной.

— Уходи наконец! — крикнула она.

Не дождавшись ответа, девушка прислонилась лбом к потемневшему дереву. Перед глазами расплывались фигуры, которые она, будучи еще ребенком, выцарапала на двери. Тогда она наивно считала, что все, имеющее грозный вид, можно умилостивить, нарисовав цветок или смеющееся лицо, чтобы лишить темное его силы. С тех пор она повзрослела, но чувства безопасности в ней не прибавилось. Размышляя над всем этим, она гладила подмигивающего ей единорога и улыбающегося дракона. Неуклюже нарисованные, они скорее напоминали свинью и муху, но для Мательды это были волшебные существа — с того самого дня, как ее девичья рука нарисовала их.

— Отец, — прошептала она, зная наверняка, что он не может услышать ее через дверь.

Послышался лязг и следом за ним скрип ступеньки, первой перед порогом. Джустиниано пошел вниз, теперь уже точно.

Выждав немного, Мательда осторожно, чтобы не греметь, потрогала рукой запор. Дверь открылась.

Бегом, подальше от дворца! Маленькая церковь перед крепостью не могла стать ей убежищем. Мательда было остановилась перед дверью Сан-Джусто, покрытой полосками голубиного помета, уже и рука легла на холодную железную ручку, но, будучи неуверенной, девушка медлила. В конце концов развернулась и побежала дальше, в направлении гавани.

Ее отец дал ей уйти. Видимо, знал не хуже самой Мательды, что Маламокко не желают ей ничего хорошего. Это был единственный раз, когда отец в нем победил дожа, — Мательда была свободна.

Сан-Джусто осталась позади. Это строение трудно было назвать церковью, скорее индульгенцией в камне. Оправданием власти трибунов, поклоняющихся золотому тельцу, а истинную веру загоняющих в холодную камеру. Эта камера была ямой страха для самого Господа Бога! Только с возвращением святого Марка можно было надеяться, что этому бесчинству будет положен конец. Воображение Мательды рисовало на месте Сан-Джусто настоящий кафедральный собор, возвышающийся над крышами города. Убежище, достойное тепла золотого огня, место, в котором и правда будет жить Бог. Скоро, уже скоро так и будет!

Когда она добралась до порта, мороз стал кусаться сильнее. Убегая, она успела захватить лишь короткую меховую накидку, которую теперь набросила себе на плечи. Однако ледяной ветер щипал за щеки и окрашивал их румянцем. Поплотнее запахнув меховую накидку, Мательда добралась до маленькой лодки, опустилась на окованную металлом скамейку, взялась за весла и оттолкнулась от берега.

Вскоре она добралась до маленького неприметного островка — одного из тех, что дюжинами торчали из воды в лагуне. Но этот остров был особенным. Мательда подтянула лодку к берегу и подошла к высокому сараю. Она постучала, и дверь, настолько низкая, что в нее могло пройти только какое-нибудь животное типа свиньи, открылась сама собой. Действительно, когда-то в этом месте перегружали свиней на торговые корабли. Но сейчас старый сарай служил для другой цели.

Внутри было светло как днем. Соломы на крыше давно не было, так что лучи солнца свободно проникали внутрь. В помещении кружились снежинки и, словно лепестки цветов, ложились на корабль под названием «Эстрелла». Пока Мательда рассматривала свое сооружение, у нее на душе стало так тепло, что она вовсе забыла про замерзшие руки. Конечно, пока что от будущего корабля были только киль с кильсоном и шпангоутами, да множество досок и брусков в одном штабеле, но Мательда уже сейчас видела, как этот красавец будет тянуться ввысь, как под ветром на солнце будет отливать шелком парус, как будет гнуться мачта, когда «Эстрелла» всем своим существом устремится вперед, чтобы покорить море.

— С рулем дело не продвигается. — От грубого голоса Фредегара ее мечты разлетелись, как опилки. Мастер-кораблестроитель раскачивающейся походкой подошел к ней. В его седых курчавых волосах торчали стружки, сквозь прорехи в тесных штанах проглядывали худые ноги. Как всегда, когда Мательда приходила сюда, он приветствовал ее какой-нибудь проблемой.

— А что с ним? — спросила она и стала искать место на корме, откуда можно было рассмотреть перо руля. В носу защекотало от запаха свежеструганого дерева и смазанных пихтовой смолой канатов.

— Не можем угадать с формой, — вздохнул Федегар. — Каждый раз, когда мы ставим руль на одну из наших лодок и делаем пробный заплыв, руль разворачивает корпус корабля в сторону, чаще всего вправо, хотя к нему никто даже не прикасается. От этого можно прийти в отчаяние!

Корабельный плотник почесал голову, и целое облако опилок вылетело из волос, смешиваясь со снегом.

— Да и холодно здесь очень, — пожаловался он. — Мы бы могли работать намного быстрее, если бы руки были в тепле.

Внутри скелета корабля работали молотками и пилами еще трое: Родо, Бертульф и Вальделенус, плотники и столяры. Они были мастерами не совсем в этой области, однако на лучших корабелов у Мательды не хватало средств. В течение года она регулярно твердила своему отцу, что ей нужны деньги на дорогостоящий гардероб. При этом все, что давал ей Джустиниано, она вкладывала в свою «Эстреллу».