Ученик еретика - Эллис Питерс

Отец Элия бросил на Эдмера неодобрительный взгляд, но промолчал: юности, как известно, свойственна нетребовательность, граничащая с легкомыслием. Эдмер, однако, совершенно искренне ничего не заметил. Подняв на старика свои честные темно-карие глаза, он продолжал:

— Как я рад, святой отец, что брат Кадфаэль успел прийти ко мне! И еще больше рад тому, что оказался на месте, когда этот человек пришел ко мне со своей тяготой. Бог свидетель, какой я дурной священник! Ведь я был раздосадован, что этот человек, спотыкаясь на лестнице, поднялся ко мне. Я едва не сказал ему, чтобы он пришел в другое время, — и все потому, что боялся опоздать к вечерне, но, по счастью, взглянул ему в лицо…

Эдмер сказал это так просто, что поначалу Кадфаэль не придал особого значения его словам. Жерар уже вышел во двор, и Кадфаэль повернулся, чтобы выйти вслед за ним. Солнце было подернуто облаками, и сумерки казались жемчужными. Прозрение явилось столь внезапно, что он даже споткнулся о порог. Оглянувшись, он уставился на молодого священника.

— К вечерне? Ты боялся опоздать к вечерне?!

— Ну да, — беззаботно подтвердил Эдмер. — Я уже почти взялся за дверную ручку, чтобы спуститься вниз по лестнице, когда он пришел. Вечерняя служба была уже на середине в то время, как исповедь закончилась и исповедник ушел от меня, утешенный.

— Боже милостивый! — с благоговением произнес Кадфаэль. — А я даже спросить не догадался, когда это было! В самый день праздника, говоришь? Не накануне?

— Да, в самый день праздника, в тот самый день, когда уехал отец Бонифаций. А почему тебя это так удивляет? Я что-то не то сказал?

— Едва тебя увидев, юноша, — с радостью признался Кадфаэль, — я понял, что ты способен принести счастье. Ты помог сразу двоим, да благословит тебя Господь. Идем, идем же скорей. Как раз за углом, на площади Святой Марии, живет шериф, и ты расскажешь ему все, что только что рассказал мне.

Хью вернулся домой после долгого, изнурительного дня, который весь прошел за бесполезными расспросами рассеянных горожан и за бесплодными попытками добиться истины от испуганного, покрытого испариной Конана. Пастух признался, поскольку все равно это уже стало известно, что он провел час с Олдвином, пытаясь разубедить конторщика идти в аббатство, но после этого, утверждал Конан, оставив упрямца, он отправился на пастбище. И это вполне могло быть правдой, хотя никто из знакомых не повстречался ему на пути. Однако нельзя было исключать и того, что пастух опять недоговаривает: кто может поручиться, что он не решился еще на одну, отчаянную попытку убедить человека, чья душа так склонна к сомнениям?

Да, для одного дня хлопот было более чем достаточно. Хью, соскучившись по жене и сыну, заторопился домой и вместе с семьей сел ужинать. Когда Кадфаэль пришел, шериф, стащив с себя верхнюю одежду и устроившись на чистом половике, помогал трехлетнему Жилю строить замок. Кадфаэль с шумом ворвался в открытую дверь: лицо его сияло и с губ вот-вот готовы были сорваться удивительные новости. С собой он тащил, держа за рукав, незнакомого молодого человека, пребывавшего в явном недоумении.

Хью, оставив замок недостроенным, мигом вскочил на ноги.

— Где ты бродишь?! Только что я был в твоем саду… Где ты пропадал все это время? И кто это с тобой?

— Я совершил небольшое путешествие в Аттингем, — пояснил Кадфаэль. — Навестил отца Эдмера и привел с собой его племянника — его тоже зовут отец Эдмер. Всего только месяц, как он рукоположен в священники. Сей молодой человек в день празднования перенесения мощей Святой Уинифред навещал своего друга, отца Бонифация, священника церкви Святого Креста. Ты ведь знаешь, отец Элия беспокоился, вправе ли он совершать над телом покойного все обряды церкви, ведь Олдвин давно уже не ходил к мессе и никто из приходских священников в городе не мог за него поручиться. Отец Элия опросил всех священников не только в городе, но даже в аббатстве. Однако Бонифаций сказал мне, что еще один священник находился в аббатстве в тот день, хотя казалось маловероятным, что Олдвин обратился именно к нему. А оно так и случилось. Вот сейчас сам обо всем услышишь!

Юный Эдмер охотно рассказал обо всем, что знал, недоумевая, впрочем, какое значение имеет его рассказ для шерифа.

— Я сопроводил брата Кадфаэля, чтобы самому взглянуть на покойного и убедиться, тот ли это человек, который приходил ко мне на исповедь. И оказалось, это тот самый, — заключил он просто. — Но отчего брат Кадфаэль сразу же привел меня к вам, милорд шериф, я, право, не понимаю. Наверное, он сам сейчас это пояснит.

— Вы забыли упомянуть, — сказал Кадфаэль, — в какое именно время приходил к вам этот человек.

— Колокол звонил к вечерней службе, — все еще недоумевая, ответил Эдмер-младший. — Исповедь так задержала меня, что я пришел почти к концу.

— К вечерней службе! — Догадка блеснула столь неожиданно, что Хью на миг замер от изумления. — Вы уверены? В тот самый день?!

— Да, да, именно в тот самый день! — торжествующе заключил Кадфаэль. — И мне доподлинно известно, что со звоном колокола Илэйв вошел в монастырские ворота и был сбит с ног и схвачен приспешниками Герберта. Парня тут же перевели в карцер, где он и сидит до сих пор. Олдвин, пока шла потасовка, исповедовался — живой и невредимый… Неизвестно, кто убийца, но только не Илэйв.

Глава десятая

На следующее утро, когда собрание капитула уже близилось к концу, настоятелю доложили, что Жерар Литвуд пришел в монастырь и просит слова. Как человек влиятельный и по примеру дядюшки не скупящийся на дары монастырю, Жерар был уверен, что его выслушают. С собой он привел приемную дочь, Фортунату. Оба были подготовлены если не к сражению, то, по крайней мере, к возможному спору, который предстояло вести учтиво, но с наибольшей решительностью

— Разумеется, впустите их, — велел аббат Радульфус. — Я рад, что господин Жерар вернулся домой. Семья столько пережила в его отсутствие и, несомненно, нуждается в поддержке и опоре.

Кадфаэль внимательно наблюдал, как гости входят в зал капитула. Оба были на высоте и являли собой поучительную картину: почтенный горожанин и его скромная дочь. Девушка шла чуть позади отца, благочестиво опустив глаза, как и подобает юной особе посреди монашеского собрания. Но когда она окинула зал быстрым взглядом, пытаясь определить, кто тут ей друг, а кто враг, в ее умных глазах сверкнула решимость. Не без сожаления Фортуната отметила неизменное присутствие каноника Герберта. При нем ей подобало сдерживать свое горе, свой гнев и не выдавать беспокойства об Илэйве: пусть Жерар говорит за нее. Герберт порицает женское упрямство, и потому Фортуната заранее посвятила своего отца в каждую мелочь. Весь вечер после ухода Кадфаэля они проговорили о том, что и как будут отстаивать на утреннем капитуле в аббатстве.

При них находилась одна вещица, предназначение которой было пока неизвестно, хотя можно было предполагать самое разное. Под мышкой Жерар держал отполированную до темноватой патины временем и прикасаньем множества рук шкатулку, в которой помещалось приданое Фортунаты. Нежное кружево позолоченной по краям резьбы придавало вещице еще больше привлекательности.

— Благодарю вас за любезность, милорд аббат, — сказал Жерар. — Я пришел по поводу молодого человека, которого вы держите здесь как пленника. Всем известно, что обличитель его убит, и, хотя Илэйву не может быть предъявлено обвинение в убийстве, по городу ходят слухи, будто убийца — именно он. Но шериф сказал мне совершенно определенно, что это не так. Олдвин был еще жив, когда Илэйва схватили и посадили в карцер. В убийстве юноша неповинен. Есть священник, который может за это поручиться.

— Да, мы это знаем, — подтвердил аббат. — На этот счет Илэйв вне подозрений. Я рад объявить во всеуслышание о его невиновности.

— Спасибо на добром слове, — с признательностью откликнулся Жерар. — Я благодарен вам как человек, причастный к этим событиям, поскольку и Олдвин, и Илэйв — оба мои домочадцы, и на мне лежит ответственность за них обоих. Один из них вероломно убит, и я жажду восстановления справедливости. Я не одобряю всех его поступков, хотя и понимаю, что человек подобного склада не мог действовать иначе. Все, что я могу сейчас сделать, — это похоронить Олдвина как подобает и способствовать розыскам убийцы. Но у меня есть долг и по отношению к живому. Против Илэйва выдвинуто тяжелое обвинение — и не выслушаете ли вы меня по данному поводу?

— С превеликой охотой, — заверил его Радульфус. — Продолжайте!

— Подобные просьбы сейчас некстати! — Каноник Герберт обеспокоенно зашевелился в своем кресле. Нахмурившись, оглядывал он стоящего перед ним Жерара Литвуда, мощно попиравшего каменные плиты пола. — Сейчас мы не слушаем дело о ереси. Отведение одного обвинения…

— Обвинение в убийстве не предъявлялось, — перебил его аббат. — И, судя по всему, уже не будет предъявлено.