Троцкий. Книга 1 - Дмитрий Волкогонов

Здесь впервые произошла "касательная" встреча Троцкого с большевиком из Тифлиса Джугашвили (на съезде тот был под псевдонимом Иванович). Троцкий вспоминал позже, что просто не заметил молчаливого кавказца, который за три недели съезда ни разу не попросил слова, хотя однажды для этого был прямой повод, когда делегаты обсуждали вопрос о партизанских выступлениях и экспроприациях. Съезд запретил "какое бы то ни было участие в партизанских выступлениях и экспроприациях или содействие им…"[103]. Хотя Ленин и другие руководители не только знали об этих экспроприациях, но и использовали денежные средства, полученные этим преступным способом. А Джугашвили, как указывает ряд свидетельств, имел к экспроприации непосредственное отношение. В последующем Троцкий будет неоднократно на этом настаивать. В 1930 году, после депортации, в большой статье "К политической биографии Сталина" изгнанник напишет: "В 1907 году Сталин принимает участие в экспроприации тифлисского банка… Приходится, однако, изумляться, почему этот факт трусливо устранен из всех официальных биографий Сталина?"[104] Но будущий генсек и диктатор громадного государства, видимо, имел свое суждение об экспроприациях. Так или иначе, публично своего мнения по этому поводу он не высказал ни тогда, ни потом.

Джугашвили, конечно, обратил внимание на худощавого молодого человека с голубыми глазами и пышной шевелюрой, в пенсне, очень уверенно державшегося во время выступлений. Сталин не мог не заметить, что во время перерывов между заседаниями вокруг Троцкого всегда группировались люди; он как бы притягивал их к себе, о чем-то споря или что-то рассказывая. О таких людях обычно говорили "душа общества".

Троцкий на съезде получил возможность изложить некоторые постулаты своей теории перманентной революции, подчеркнув особо, что для ее успеха необходим союз пролетариата и крестьянства. Хотя по существу коренных вопросов Троцкий был близок к позиции Ленина, старые узы с правым крылом российской социал-демократии держали его цепко. При голосованиях за многочисленные резолюции Троцкий выступал за проект то большевиков, то меньшевиков, но все время казалось, что между ним и Лениным намечается мир. Кстати, этому пытался способствовать М.Горький, присутствовавший на ряде заседаний. Но все напрасно. Троцкий, похоже, упивался своей независимостью, неортодоксальностью и оригинальностью. Он уже вкусил славы, известности и понимал, что может добиться большего, если пойдет вразрез с партийной линией и покажет свою независимость. Часто его заявления, реплики, позиция диктовались соображениями личностного характера. Не случайно Ленин в своем письме к Горькому после V съезда писал, что поступки Троцкого во многом объясняются позерством[105].

Вернувшись из Лондона через Берлин, где его ждала Н.И.Седова, Троцкий с семьей бросил якорь в Вене. К этому периоду относятся его многие новые политические и идейные знакомства, возобновление старых, глубокое проникновение в социалистическое движение в Европе. Пожалуй, ни один российский революционер того времени не был большим "европейцем", чем Троцкий. Блестяще владея немецким и французским языками, слабее английским, "любовник революции" был своим у социал-демократов Германии, Франции, Швейцарии, Англии. Везде у него были близкие знакомые, журналистские интересы, планы на издание своих работ.

Прежде всего он возобновил тесные связи с Парвусом, социал-демократом, выходцем из России, который, как и Троцкий, "приезжал" в революцию 1905 года и, как и он, был приговорен к ссылке в Сибирь. Парвусу удалось бежать. Это был высокообразованный марксист, выдвинувший основные элементы концепции перманентной революции, которые его друг основательно у него заимствовал. (Подробнее об этом мы поговорим в четвертой главе.) Троцкий не скрывал, что в молодые годы он многому научился у Александра Львовича.

Троцкий до смерти Парвуса (в 1924 г.) сохранил к нему личные теплые чувства. Этот человек познакомил его в 1907 году с "папой" II Интернационала Карлом Каутским. Вот как описывал первую встречу с ним Троцкий: "Беленький, веселый старичок с ясными голубыми глазами приветствовал меня по-русски: "Здравствуйте!" В совокупности с тем, что я знал о Каутском из его книг, это создавало очень привлекательный образ. Особенно подкупало отсутствие суетности, что, как я понял впоследствии, было результатом бесспорности в то время его авторитета и вытекавшего отсюда внутреннего спокойствия… Его ум угловат, сух, лишен находчивости, не психологичен, оценки схематичны, шутки банальны"[106]. Но масштабность мышления Каутского поразила его. Когда прощались с Каутским, Троцкому показалось, что все были ниже на голову этого маленького старичка.

Потом Троцкий напишет уже совсем по-другому об этом теоретике. Не останется и тени восхищения им: "Весь авторитет Каутского держался на примирении оппортунизма в политике с марксизмом в теории… Война принесла развязку, раскрыв в первый же день всю ложь и гниль каутскианства… "Интернационал есть инструмент мира, а не войны" — Каутский ухватился за эту пошлость, как за якорь спасения". Этот человек, продолжал безжалостно Троцкий, "разрабатывая марксизм в квакерском направлении, ползал на четвереньках перед Вильсоном…"[107]. Хотя сегодня ясно видна историческая правота Каутского, а не большевиков.

Такие уничижительные оценки — в стиле Троцкого. Знакомясь, общаясь со многими социал-демократами, запоминая наиболее характерное из состоявшихся разговоров, записывая наиболее интересное в свои записные книжки, он спустя какое-то время, если был подходящий повод, бегло набрасывал эскиз портрета той или иной личности. Как правило, изображая друзей, товарищей из социал-демократов, с которыми общался на протяжении полутора десятков лет, он пользовался лишь темными красками. Я не склонен видеть в этом ни принципиальности, с одной стороны, ни безжалостности — с другой. В то время, к сожалению, многие (если не большинство) руководители большевиков и меньшевиков были не очень обременены соображениями такта. Все они были насквозь "политические люди". Нравственные императивы всегда занимали сугубо подчиненное положение даже в личных отношениях.

Во время своего второго европейского "бивуака", который я назвал раньше "долгим ожиданием", Троцкий активно общался с Кларой Цеткин, Розой Люксембург, Карлом Либкнехтом, Францем Мерингом, Августом Бебелем, Виктором Адлером, Максом Адлером, Рудольфом Гильфердингом, Эдуардом Бернштейном, Джеймсом Макдональдом, Отто Бауэром, Карлом Реннером, Христианом Раковским, Фрицем Платтеном, Жюлем Гедом, Эмилем Вандервельде, Филишто Турати, другими видными социал-демократами того времени. Даже краткий перечень фамилий этих мыслителей, практиков, политиков, общественных деятелей свидетельствует о том, что Троцкий являлся уже такой политической фигурой, которая была "вхожа" в круг этих личностей. Троцкого знали и ценили за остроту и живость ума, энергию, самостоятельность суждений, широту взглядов, безбоязненную способность делать прогнозы и, не в последнюю очередь, за явную близость к европейской культуре. Венский "постоялец" был своим человеком в этих кругах.