Я сделаю это для тебя - Тьерри Коэн

В действительности Эрик Сюма был бы вполне доволен сложившейся ситуацией, если бы сумел заглушить внутренний голос, нашептывавший, что в этом деле есть второе дно, что-то, чего он пока не видит.

И это «что-то» перевернет его жизнь.

Даниель

Я не покидаю номер. Хожу из угла в угол, прокручивая в голове нереальные сцены, планы, тактику. Чередую мысленную подготовку с физической тренировкой, чтобы привести себя в форму. Делаю отжимания и растяжки. Плотно ем и не прикасаюсь к алкоголю. Завтра выйду на пробежку. Я — солдат, я готовлюсь к сражению. Хочу все предусмотреть. Я множество раз повторил последовательность движений, которые помогут мне убить его. Всякий раз, нажимая на спуск, я испытываю дрожь облегчения.

Я не даю мозгу передышки, разрабатывая одну тактическую схему за другой. Если эмоциональный потенциал какой-то схемы оказывается слишком сильным, я снова и снова прокручиваю ее в голове, чтобы выявить самые уязвимые точки, исключить малейший намек на сентиментальность, который в последний момент может помешать мне выстрелить.

Тренировка поможет все сделать как надо.

Нужно продержаться два дня.

* * *

Салливан попытался связаться со мной. Но я не брал трубку и позвонил ему сам в тот самый момент, когда он был на совете директоров, попросил помощницу передать, что все идет хорошо, дел очень много и я перезвоню завтра.

Бетти тоже звонила. Я не ответил, представив, как она томится в одиночестве в нашем доме, мучимая бесчисленными вопросами. Передал ли ей Пьер наш разговор? Нет, я отказываюсь думать о них. Действие! Действие! Действие!

Когда боль погрузила меня в состояние мстительной истерии? В день смерти Жерома? Или в день его похорон? В тот момент, когда Бетти набросилась на меня с упреками за то, что я не забрал его с тренировки? Когда шейх Фейсал вознес хвалу мужеству террориста или во время первого появления Жерома в саду?

Не имеет значения. Я принимаю это организованное безумие — оно помешало мне умереть. Мое безумие ничем не хуже безумия человека, которого я скоро устраню. Оно не более ошибочно и преступно, чем ослепление тех, кто позволяет ему свободно высказываться. Оно так же легитимно, как невроз извращенцев, сочувствующих участи убийц, потому что им не хватает мужества иметь собственное мнение.

В этом растревоженном мире безумие гнездится повсюду. Люди утратили способность рассуждать здраво, они не знают, какое место в их суждениях и оценках должны занимать сопереживание и сочувствие.

Мой гнев ничем не хуже всеобщего помутнения рассудка.

Жан

— Возможно, у нас появился след.

Клара пыталась унять возбуждение. Профессиональная журналистка всегда остается невозмутимой — так она считала. Она могла волноваться, но не имела права выглядеть слишком возбужденной. Особенно при Эрике — наставнике, мэтре, которого она мечтала однажды заменить в эфире. Стать ведущей новостей было ее мечтой. У нее появился шанс работать рядом с профессионалом, с Эриком Сюма, таким обаятельным, с теплым тембром голоса и грустными глазами, и она должна научиться держать себя в руках. Еще старшеклассницей она восхищалась его харизмой, он повлиял на ее выбор профессии. Теперь Клара надеялась, что Эрик заметит ее достоинства, станет ее Пигмалионом, научит тому, что умеет сам, и она выйдет наконец на площадку. Клара часто думала, что у нее есть для этого все необходимое: она отлично училась, с успехом окончила факультет журналистики и была хороша собой. Последнее весьма немаловажно. Многие журналистки стали звездами благодаря идеальному сочетанию профессиональной компетентности и красоты. Все каналы искали ведущих с внешностью манекенщиц, способных возбуждать желание у широкой публики, занимать первые полосы глянцевых журналов, обеспечивая рейтинг и рекламу. Для повышения рейтинга все средства хороши.

— Успокойся, милочка, — поддел Клару Шарль. — Сглотни слюну, сделай глубокий вдох и спокойно все нам объясни.

«Вот черт! — разозлилась на себя Клара. — Я прокололась. Милочка, он назвал меня милочкой, как начинающую посредственность!»

— Я спокойна, — сухо бросила она, постаравшись придать голосу профессиональную тональность.

— Оно и видно… — съязвил Шарль.

Клара не стала вступать в пререкания, только бросила короткий взгляд на Эрика и с облегчением убедилась, что он над ней не смеется.

— Среди сотен полученных звонков, — сдержанно сказала она, — многие свидетельства совпадают. Этого бродягу якобы видели в окрестностях Лиона, близ Виллербана. Зовут его вроде бы Жан. Те, кто утверждает, что узнали его, заявили, что он исчез много дней назад.

— Сходится! Что еще? — встрепенулся Сюма.

— Он пьяница. Тихий зануда. Появился несколько лет назад, обосновался прочно, ему благоволят местные торговцы: подкидывают деньжат с условием, что напиваться он будет где-нибудь в другом месте, но позволяют ночевать рядом со своими лавками. Пока это все.

— Неплохо для начала! Проверьте информацию. Пошлем команду на место, чтобы собрать свидетельские показания.

— Уже сделано, — гордо ответила Клара. — Я позвонила нашему местному корреспонденту. Он и техническая команда уже в пути.

— Молодец! — Эрик подмигнул молодой журналистке.

Пульс Клары участился, но она сумела скрыть радость и просто кивнула в ответ. Шарль злился. Ему не понравилось, что с ним не посоветовались. Эти молодые выскочки не соблюдают иерархию и медленно, но верно вытесняют его из дела. К сожалению, возразить ему нечего. Клара — хорошая журналистка, недостаточно опытная, конечно, но сейчас она приняла верное решение и действовала эффективно.

— Я попросила нашего человека взять интервью у местных торговцев и снять место, где жил бродяга. Кажется, его коробки и спальный мешок все еще там. Еще один аргумент в пользу того, что речь идет именно о том человеке, которого мы ищем. Бродяги никогда не бросают свои небогатые пожитки, помогающие им выживать.

— А почему бы нам самим туда не отправиться? Можно сделать прямой спецрепортаж из Виллербана, — предложила Изабель.

— Нет, слишком рискованно! — возразил Шарль. — Это всего лишь след. Представь, что это окажется не тот человек. Как мы будем выглядеть?

— Ты же не думаешь, что бродяга неожиданно объявится во время прямого эфира и предъявит нам претензии? — фыркнул Эрик.

Они рассмеялись, радуясь дружескому взаимопониманию.

— Возможно, нам следует поставить в известность площадь Бово, — предложила Изабель. — В ответ они дадут нам досье, которое есть на этого человека у полиции. Они ставят на учет всех бездомных.

Эрик кивнул:

— Хорошая мысль. Это убедит их в нашем искреннем желании сотрудничать.

— Согласен, — буркнул Шарль. — Так мы проверим, можно ли им доверять. Если они сольют информацию другим, мы будем предупреждены. Уж лучше рискнуть сейчас, а не в тот момент, когда у нас появятся стоящие сведения.

* * *

Атмосфера стала гнетущей, тишина — угрожающей. Уже два дня тюремщики появлялись на короткое мгновение, приносили еду и молча исчезали, даже не взглянув на пленника. У Лахдара вид был отсутствующий, словно он входил в клетку зверя, который перестал его занимать. Даже Хаким бросил его провоцировать. Когда заложник сделал попытку завести разговор, они его проигнорировали.

Жан не мог понять, с чем связаны такие перемены. Неужели они готовят его к смерти? Пытаются отстраниться, чтобы было легче убить?

Он почти сожалел о прежних стычках. Одиночество без спиртного было невыносимым. Как бы он ни сопротивлялся, картины прошлого неуклонно возвращались и терзали душу.

Он видел перед собой жену и сына и вынужден был смотреть им в лицо. Они говорили с ним, задавали вопросы о прожитых в разлуке годах. А он упивался радостью встречи и вел с ними безмолвные беседы, перебивал, пытался вернуть забвение и снова впускал их в душу. Обрывки его истории перемешивались с этими короткими, рваными разговорами. Вычеркнутые из памяти сцены всплывали на поверхность и оживали перед мысленным взором. Одни согревали сладостью мгновения, другие обжигали воспоминанием о жестокости и боли.

Впервые за долгое время он был наедине с собой.

* * *

Молодой лощеный журналист Оливье Шолли взглянул на оробевшего торговца и протянул ему микрофон:

— Вы совершенно уверены? Вы действительно его узнали?

Книготорговец колебался. Произнесенные на камеру слова приобретали совершенно иное значение, чем в дружеском разговоре в «Кафе де ла Пост».

— Да… ну… нет. Думаю, это он, но точно утверждать не могу. На снимке его не очень-то разглядишь.

Голубоглазый репортер нахмурил тонкие брови, разочарованный столь уклончивым ответом. В подводке к сюжету он высказался слишком категорично и теперь ругал себя последними словами. Надо же было так вляпаться! Оказаться первачом, получить информацию общенационального значения — и проколоться с собеседником. Ужасное невезение… Он выбрал этого торговца за выдержанность и хорошую речь, но перед камерой вся его представительность мгновенно улетучилась. Париж не простит провала. Нужно что-то делать, иначе его навсегда сочтут жалким некомпетентным провинциалом.