Хозяйка Дома Риверсов - Филиппа Грегори

Вудвилл, стоя в арке гигантских крепостных ворот, прощался с нами. Потом вдруг подошел ко мне и невольно начал поправлять подпругу моей лошади, как делал это всегда.

– Как же я буду обходиться без вас? – попыталась пошутить я.

Он поднял мрачное лицо, посмотрел на меня и произнес очень тихо, стараясь не встречаться со мной глазами:

– Я буду все время думать о вас. Господь свидетель, я стану каждый день думать о вас!

И он, сразу же отвернувшись от меня, быстро шагнул к герцогу, который протянул ему руку. Они обменялись крепким рукопожатием, затем мой муж наклонился в седле и крепко обнял своего оруженосца.

– Храни тебя Бог, парень! Постарайся хотя бы ради меня удержать эту крепость и приезжай, как только я пошлю за тобой.

– Как и всегда, – кратко ответил Вудвилл.

Герцог поднял руку, и наши кони, цокая копытами, двинулись по подвесному мосту. И только тут я поняла, что так толком и не попрощалась с Вудвиллом, не поблагодарила его за заботу, не сказала ему… не сказала… Я тряхнула головой. Ничего такого герцогиня Бедфорд и не должна говорить оруженосцу своего мужа! И нет ни малейшей причины проливать слезы! Однако слезы то и дело туманили мой взор, пока мы скакали по ровной дороге, пересекая расстилавшуюся перед нами бесконечную, плоскую равнину.

На сей раз нас со всех сторон окружала стража. В этой пустынной местности не действовали никакие законы, и невозможно было заранее угадать, не появится ли откуда-нибудь французский конный отряд, сметая все на своем пути. Мы ехали ровным неторопливым галопом, и муж мой выглядел мрачным и усталым – казалось, его утомило плавание через пролив, и теперь он готовится к грядущим неприятностям.

Столица являла собой жалкое зрелище. Мы попытались отпраздновать Рождество у себя, в Отель де Бурбон, но наши повара были в отчаянии: им не удалось добыть ни хорошего мяса, ни овощей.

Каждый день из английских владений на территории Франции прибывали гонцы с вестями о мятежах в отдаленных селениях; тамошние жители клялись, что не потерпят более владычества англичан. Даже французский король-арманьяк был встревожен бесконечными народными волнениями, что, впрочем, мало нас утешало. Было ясно, что населению Франции до смерти надоели бесконечные войны и солдаты, и оно призывало «чуму на оба наших дома»[30].

Едва начался новый год, как мой муж кратко сообщил мне, что мы покидаем Париж. Я уже достаточно хорошо его знала, чтобы не задавать ему вопросов о дальнейших планах, когда он кажется таким сердитым и усталым.

– Может, у тебя все-таки получилось бы выяснить, когда удача снова повернется к нам лицом? – безнадежным тоном спросил он. – Может, ты бы хоть попробовала?

Я только головой покачала. На самом деле я совершенно ясно чувствовала, что неудачи так и будут его преследовать, а горе и печаль прямо-таки поселились у него на плечах.

– Ты выглядишь как неутешная вдова, – резко заметил он. – Улыбнись, Жакетта.

И я улыбнулась ему, но не ответила, что порой действительно чувствую себя неутешной вдовой.

Жизор, Франция, февраль 1435 года

Мой супруг послал за Ричардом Вудвиллом, дабы тот сопровождал нас из Парижа в Руан. Герцог ничего мне не рассказывал, но, боюсь, думал о том, что Париж в случае штурма нам не удержать и безопасность может быть нам гарантирована только в Руане. Он надеялся побыстрее добраться туда и начать с французским двором мирные переговоры. Находясь в самом сердце английских владений, он ощущал бы себя гораздо увереннее. Вудвилл вскоре прибыл вместе с отрядом дополнительной охраны; вид у него был чрезвычайно мрачный. Он разместил охрану на конюшенном дворе и велел солдатам соблюдать боевой порядок ради нашей общей безопасности. На следующий день он помог герцогу сесть в седло, и мы отправились в путь.

Первый день выдался на редкость холодным и дождливым, дорога совершенно раскисла, и нам пришлось прервать поездку и остановиться в хорошо укрепленном замке Жизор. Среди ночи я проснулась от какого-то жуткого скрежещущего звука рядом с собой. Звук этот исходил из уст моего мужа. Он метался по постели, словно кто-то душил его, и хватал ртом воздух. Я вскочила, зажгла свечу, подхватив щипцами уголек в камине, а Бедфорд все рвал на груди сорочку и никак не мог как следует вздохнуть. Я рывком открыла двери спальни, громко позвала свою служанку и приказала ей сбегать за Вудвиллом и за личным лакеем герцога.

В один миг наша спальня наполнилась людьми; кто-то подложил герцогу под спину гору подушек, кто-то настежь распахнул окна, чтобы ему легче было дышать. Личный врач герцога принес какую-то особую тинктуру, специально приготовленную алхимиками. Мой муж сделал сразу несколько глотков и смог наконец вздохнуть полной грудью. Потом он отпил еще немного зелья и прохрипел, отмахиваясь от столпившихся в комнате людей:

– Все хорошо, я уже здоров. Ступайте, ступайте все, все уходите и ложитесь спать. Ничего страшного не случилось.

Я заметила, как доктор переглянулся с Вудвиллом; судя по всему, оба они отлично понимали, что герцог просто хочет всех успокоить и подбодрить. Однако Вудвилл действительно выгнал всех из комнаты, лишь одному слуге дав указание сторожить двери – на всякий случай. Наконец в комнате остались только мой муж, врач, Вудвилл и я.

– Я пошлю за парижским врачом, – предложил Вудвилл. – Не бойтесь, ваша милость, его к вам доставят незамедлительно.

– Да, хорошо бы, – тяжело обронил герцог. – У меня в груди такая тяжесть, словно туда налили свинца. Дышать не дает.

– А уснуть вы не сможете? Как вам кажется?

– Если ты еще немного меня приподнимешь, я попытаюсь. Но лечь нормально все равно не смогу. Ах, как я устал, Ричард! Устал как собака!

– Я лягу вон там, у ваших дверей, – сказал ему Вудвилл. – Герцогиня сможет сразу позвать меня, если вы снова проснетесь.

– Ей бы лучше перейти в другую комнату, – заметил мой муж. – Тут для нее не место.

И все они посмотрели на меня так, словно я была ребенком, которого нужно оберегать от любых тяжких переживаний.

– Я останусь с тобой, – твердо заявила я мужу. – А утром непременно раздобуду лимон и зелень петрушки и приготовлю тебе такое питье, которое сразу восстановит у тебя нормальное дыхание.

Муж с нежностью взглянул на меня и в который уж раз повторил:

– Ты мое главное сокровище. И все же эту ночь тебе лучше провести в спальне твоей фрейлины. Я не хочу снова будить тебя.

Тогда я накинула теплый капот, плотно в него закуталась, а ноги сунула в домашние туфли и обратилась к Вудвиллу:

– Позовите меня, если милорду опять станет плохо.

Он поклонился.

– Непременно, миледи. Я лягу рядом с постелью герцога, подстелив на пол соломенный тюфяк, и буду охранять его сон.

Когда я уже собиралась двинуться к двери, супруг удержал меня, подняв руку, и скомандовал:

– Встань здесь.

Я встала там, где он указал – возле открытого окна, через которое в комнату вливался морозный воздух.

– Погасите свет, – попросил мой муж.

Вудвилл с врачом задули свечи. Комната сразу наполнилась ясным сиянием луны. Лунный луч упал на мою голову и плечи, высветил белоснежную ткань ночной сорочки, и я заметила, как Вудвилл украдкой посмотрел на меня – взглядом, исполненным затаенной страсти, – и мгновенно отвел глаза.

– Мелюзина и лунный свет, – тихо промолвил мой супруг.

– Жакетта, – напомнила я ему. – Я Жакетта.

Он закрыл глаза и почти сразу уснул.

Через два дня моему мужу стало немного лучше. Ему привезли письмо из гарнизона Кале, и он вскрыл и прочел его в полной тишине, когда все мы сидели за завтраком в большом зале. Затем он нашел глазами Вудвилла и сообщил:

– В Кале волнения. Тебе лучше вернуться туда. Наведи там порядок и возвращайся ко мне.

– Крепость пытались штурмовать? – холодно и спокойно осведомился Ричард Вудвилл, словно и не получал приказа незамедлительно скакать навстречу неведомой опасности.

– Нет, гарнизону опять не выплатили жалованье, – ответил герцог. – Я выдам тебе деньги из своей казны. Постарайся удовлетворить всех. А я непременно пошлю письмо в Англию и потребую, чтобы они наконец раскошелились.

Не глядя на меня, Вудвилл поинтересовался:

– А вы сможете, милорд, продолжить поездку в Руан?

– Смогу, наверное, – пожал плечами герцог.

– Я помогу ему, – вызвалась я.

Но меня словно никто не слышал. Мужчины не обращали на меня ни малейшего внимания.

– Ступай же! – кратко велел герцог.

Вудвилл стиснул его руку так, словно не хотел ее отпускать, затем на мгновение повернулся ко мне, сверкнув своими ярко-голубыми глазами, поклонился и быстро покинул комнату. По-моему, он даже толком ни с кем не попрощался.

Мы потихоньку продвигались к Руану. Мой муж недостаточно хорошо себя чувствовал, чтобы скакать верхом, и путешествовал в портшезе; следом за портшезом шел, понурив голову, его огромный боевой конь, всем своим видом демонстрируя, какой он несчастный. Казалось, даже коню было ясно, что он вот-вот может потерять хозяина. А портшез был тот самый, просторный, который герцог некогда заказал для меня, и несли его красивые белые мулы. Но он так качался на ходу, а поездка так затянулась, что покоя больной все равно не знал. Более всего герцог в эти дни напоминал рабочего коня, который под конец трудового дня устало встал на краю огромного, только что вспаханного им поля. Утомительная дорога отнимала у герцога последние силы, и я, глядя на него, почти физически ощущала его смертельную усталость.