Прорицатель - Роман Светлов

Бог растворился в темноте. Калхас откинулся на ложе и почувствовал рукой теплое худенькое тело Гиртеады. Ласковая радость охватила его, прежде чем он отдался сну, покачивавшему пастуха как в колыбели.

Гиртеада держала его руку у щеки. Она смотрела преданно и счастливо — от этих преданности и счастья внутри у Калхаса натягивалась тревожная струна. В него верили настолько сильно, что гордость оборачивалась страхом. Он знал, что должен быть достоин этой веры и боялся хоть в чем-то подвести ее.

Ночью им было тяжело — Калхас чувствовал себя так, словно не только она, но и он был девственником. Все женщины, что попадались ему раньше, были опытны если не в искусстве любви, то, по крайней мере, в навыке спаривания. Теперь же ему приходилось сдерживать себя, он не мог не думать о ней, и любая ее боль отдавалась болью в его груди. Они очень устали, однако Калхас понимал, что иначе быть не могло, что теперь он будет идти только этим, непривычным, но единственным путем.

Он прижимался лицом к животу девушки и счастливо смеялся.

— Спасибо Дотиму.

— Кому?

— Дотиму. Не будь его, я никогда не оказался бы в Тарсе.

Мысль о том, что он мог остаться в Аркадии, казалась дикой. Мир свернулся вокруг их любви мягким и нежным коконом: словно ручной котенок или объятья матери. Иероним, самолично распорядившийся насчет завтрака и заглянувший вместе со слугой к ним в комнату, выглядел грустным, но довольным. Дотим — Калхас чувствовал это — сейчас вовсю пьянствовал. Эвмен находился где-то поблизости, и пастух с радостью предвкушал, как он познакомит его с Гиртеадой. Ничто — даже мысль о случайности его появления здесь — не должно было нарушать их покой.

Они то ласкались друг к другу, то разговаривали:

— София сразу ощутила в тебе чужака. Даже не чужака — врага. Ее никто и ничто не могло переубедить. Девушки ходили заступаться за меня, но безуспешно. С Мегисто София даже разругалась…

— Тем не менее, твоя подруга собиралась размозжить мне голову кочергой, — улыбался Калхас.

— Просто она испугалась. Она, наверное, решила, что это грабители… На ее уговоры я надеялась больше всего. Но София стояла на своем. Я плакала перед ней, просила — только на колени не вставала. А она отобрала ожерелье — говорит, что это нечестивый дар. И камни странные, и плохой человек подарил.

— Плохой?

— Как только она тебя не называла! Она всегда казалась нам такой умной, мудрой, но когда ты появлялся, или когда она о тебе вспоминала, ее образ пропадал. Для меня по крайней мере. Она — старая толстая женщина, которая сама не знает, чего она хочет, ведь правда?.. И я забыла Платонов, Софоклов, Ликургов. Я думала только о тебе. Когда начались эти скандалы — после нашей встречи в беседке — мне казалось, что вокруг меня рушится дом, город, все. Тогда я представляла твое лицо и старалась, чтобы оно все время было перед глазами. И становилось легче. А ты говоришь, что ты не чародей! — она ласково терлась о его руку.

— Не чародей, — отвечал Калхас. — Если я чародей, то кто же ты?

Он запускал пальцы в ее волосы, и его вновь охватывали волнение и немота.

— Ты богиня. Ты сама не знаешь, какая ответственность ложится на плечи того, кто любит богиню. И кто любим ею.

Ее странное, удивительное, прекрасное лицо приближалось к нему, он искал губами ее глаза или чистый ровный лоб и с благоговением терялся в поцелуе.

Вечером она смотала волосы в гигантский жгут, кольцом уложив его вокруг головы; усталые от любви, они умыли лица холодной ароматной водой и отправились приветствовать Эвмена.

Стратег только что завершил разговор с очередным посланником. Он выглядел раздосадованным, озабоченным, но при виде Гиртеады в его глазах вспыхнули удивление и интерес.

— Из какой она страны? — спросил он.

— Эллинка, — ответил Калхас.

— Только в Египте видел я такие лица… Нет, и на египтянку она не похожа, — молвил он после короткого раздумья. — Те — смуглые, их кожа едва заметно лоснится, словно они сделаны из нильского ила. Их обнимаешь — а они скользят в твоих объятьях, словно угри. Она же худенькая и чистая.

Гиртеада смущенно улыбнулась.

— Между прочим, от Софии уже приходили жалобщики, — нахмурился стратег. — Лучше аркадского воровства вы с Дотимом, конечно, не могли придумать ничего!

— Она не отдавала Гиртеаду, стратег, — сказал Калхас.

— Вы поступили неправильно. Нужно было рассказать мне. Я уладил бы это дело. Уверен, что уже сегодня Тарс узнает о вашем налете. А нам нельзя ссориться с горожанами — голос Эвмена стал недовольным и отстраненным.

— София все равно не отдала бы ее, — мягко настаивал пастух.

— Не верю. И некрасиво все получилось. Девушку ты выбрал хорошую, — стратег кивнул Гиртеаде. — Но добыл ее неправильно. У нас могут быть неприятности.

Калхас развел руками, не пытаясь больше убеждать Эвмена. Когда они уже уходили от стратега, тот сказал им:

— Кстати, Дотима я отправил в горы: Антигон уже близко. Твой земляк, Калхас, сегодня был совершенно пьян. Его солдаты вылили на своего командира несколько мехов воды, прежде чем он оказался в состоянии отдавать приказы… Не нравится мне это. Тарс плохо действует на всех…

От стратега они вышли расстроенными.

— Почему у него недовольное лицо? — спросила Гиртеада. — И почему он так недовольно говорил?

— Видимо, вестник принес плохую новость, — предположил Калхас. — Мало ли забот у стратегов? Не ломай голову зря.

Он обнял ее за плечи, и ласковый кокон снова окутал их.

На следующий день Калхас решил купить Гиртеаде ожерелье, подобное тому, что отобрала у нее София. Он оставил девушку нежиться в постели, взял денег и бодро вышел на залитую утренним солнцем площадь перед домом стратега. Тело было легким, голова — бездумной и веселой. Телохранители Эвмена, скучавшие перед входом, вяло поприветствовали его. Один из них сказал что-то по-армянски, и они беззлобно засмеялись за спиной пастуха.

Солнце, свежесть, легкое томление в груди от воспоминания о близком, родном человеке, который ждал его, подарили пастуху совершенно доселе незнакомый вкус к жизни. Там, в комнате был его Дом, его Место — это открытие заставило Калхаса смотреть на мир по-другому, с веселой серьезностью.

Пастух быстрым шагом пересек площадь и свернул на улицу, ведущую к рынку. Краем глаза он заметил человека, прислонившегося к стене греческой таверны, что находилась в самом начале улицы. Скучающий взгляд незнакомца остановился на Калхасе и, подскочив на месте, он бросился к дверям таверны. Раздумывая, что бы это значило, Калхас убыстрил шаг. Через несколько мгновений он услышал шум за спиной и, обернувшись, обнаружил, что за ним устремилась невесть откуда взявшаяся толпа горожан. Он успел наклониться, прикрывая лицо, и тут же удары рук, ног, тел сбили его на землю.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});