Жизнь из последних сил. 2011–2022 годы - Юрий Николаевич Безелянский

в Париже их был легион!

Квартал Пале-Руаль – «сколько ни говори, еще и на завтра останется». А проститутки в галереях Пале-Руаля в старые времена! И живьем, и в объявлениях: «Жюли, брюнетка, довольно красивая, большие груди, все умеет, на все готова… Цена 6 ливров». Раньше ливры, теперь евро, но суть неизменна: продажная любовь. «Нимфы удовольствий», «лоретки» или как там еще называли женщин, для которых любовь являлась работой.

Париж – город порока, но и город прогулок. Жаль, не побывали в квартале Маре, в Вогезах, да и рю Пигаль не изучили, а тут жили писатели и художники: Бодлер в доме № 60, в 55 – Гюго, в 28 – Боннар, в 16 – Жорж Санд с Фредериком Шопеном, и даже где-то бедняга Ван Гог. На улице Фонтен был когда-то кабак «Омар Хайям», где играл на гитаре Саша Масальский. Бульвар Клиши, где жили Дега и Пикассо, Тулуз-Лотрек и Сёра. Квартал и бульвар Батиньоль, здесь селились польские и русские эмигранты. А еще жили Золя, Малларме, Верлен. Вокзал Сен-Лазар, к которой выходит рю де Рома. Клод Моне написал 11 полотен из серии «Вокзал Сен-Лазар». Отсюда на родину через Гавр уезжала Марина Цветаева и писала последнее письмо Анне Тесковой от 12 июня 1939 года.

А кладбище Пер-Лашез. Мы там были с Эдиком и практически не нашли ни одну знаменитость, а там! От Мольера и Абеляра до Айседоры Дункан, батьки Махно и коммунистов Мориса Тореза и Жака Дюкло. И, конечно, Бальзак, Мюссе, Оскар Уайльд, Лафонтен, мавзолей Демидовых… На Пер-Лашезе целое кладбище возлюбленных Наполеона – мадемуазель Дюшенуа, мадам Саки, мадемуазель Марс, Тереза Бургуан, Полина Белиль, Мария Валевская, мадемуазель Жорж (позднее она переключилась на нашего графа Бенкендорфа, сперва адъютанта, затем шефа жандармов). Нет, в этот раз не было желания посещать кладбища, да и метро настораживало.

В досье обнаружил статью: «В Парижском метро заблудишься, в Лондонском лоб расшибешь, в Нью-Йоркском просто ограбят, в Мадридском с ума сойдешь» («Неделя», 1995). В этот раз метро пугало: сплошные переходы и лестницы. И, конечно, за прошедшие 7 лет, когда были в Париже, город почернел: очень много черных, и неожиданно в груди возникает приступ расизма. Из статьи «За рубежом» (1989): «Современные французы считают главной чертой своего национального характера острый ум, рационализм, тяготение к ясной, точной, логичной, изящно сформулированной мысли. Во Франции любят повторять: “Неясно – это не по-французски”».

Н-да. Но сколько в Париже истинно французов? Наверное, не больше, чем коренных москвичей в Москве. Эмигранты, гастарбайтеры, глобализованный мир. Смешно, но Лев Троцкий утверждал, что Париж похож на Одессу, только Одесса лучше. Нет, конечно, парижане другие, чем одесситы и москвичи, более приветливы и более улыбчивы. Мы мрачнее и угрюмее.

И возвращаясь к Гранд-Опера: оказывается, в здание вложен красный порфир из Финляндии, черный порфир из Бельгии, зеленый мрамор из Генуи, аметист из недр Монблана, гранит из Шотландии. И эти ступеньки, перед которыми часто выступают самодеятельные музыканты и группы, что мы все время возвращались к ступенькам Опера, и они нам более чем надоели (усталость, усталость!), и я вспомнил строки отчаявшегося в эмиграции Георгия Иванова, нищего и больного:

И что же делать? В Петербург вернуться?

Влюбиться? Или Opera взорвать?

Иль просто – лечь в холодную кровать,

Закрыть глаза и больше не проснуться.

Бедный-бедный Жорж… И еще о печальном. Феликс Кривин в своих симпатичных заметках «В местечке Париже» («Юность», 1990) писал, что в замке Консьержери он попал в комнату, где на стене были списки казненных во Французскую революцию – 2780 человек, которые погибли на гильотине. И он задал вопрос: а сколько погибло в России? Что было, то было. А сейчас в Париже – площадь Согласия (Конкорд), хотя были попытки ее переименовать – и в Революцию, Людовика, то 15-го, то 16-го. Но в конце концов зуд переименований прекратился: плас де ла Конкорд. Согласие – и все! Отлично распланирована, а от Триумфальной арки – площадь Звезды (Этуаль) расходятся лучами улицы.

Ну, а Фушон, точнее, Фошон, и там магазин Маркиза де Совеньи – превосходный выбор шоколада. Ну, и не попали в главный «Галери Лафайетт» – магазин ведет свою родословную от идеи магазинчиков «Бомарше» – по сходной цене, по дешевке. Но нынешний Лафайетт, конечно, не дешевый, но доступный, демократический. Интересно, что приодеться в Париже дешевле, чем питаться и пить «Эвиан», а у нас все наоборот.

Ну, и чем кончить эти заметки вдогонку? Может, гневом Владимира Владимировича Маяковского, удивленного парижанкой в уборной ресторана:

Или мне наврали про парижанок,

Или вы, мадемуазель, не парижанка.

Выглядите вы туберкулезно и вяло.

Чулки шерстяные… Почему не шелка?

Почему не шлют вам пармских фиалок

Благородные мусью от полного кошелька?

Почему да почему. Да потому. Пожил бы ныне в России Владимир Владимирович во времена другого Владимира Владимировича, и что бы, интересно, запел про российские полные кошельки?

Ну, а теперь все. Оставим Париж в покое. Сознание и память, что мы там с Ще снова были, греют душу…

27 октября 2012 г.

2013 год – 80/81 год

Не изменить, что нам готовят дни!

Не накликай тревоги, не темни

Лазурных дней сияющий остаток.

Твой краток миг! Блаженствуй и цени!

Омар Хайям

Год черной змеи. Предыдущие змеиные годы: 1941, 1953, 1965, 1977, 1989, 2001. Расшифровывать эти годы нет сил, оставим расшифровку Дмитрию Медведеву – Димону, который признался журналистам после пресс-конференции (при отключенном микрофоне): «Я мог бы трепаться бесконечно». И этим признанием себя разоблачил. Сибарит, краснобай, пустомеля, квазигосударственный человек.

Два месяца не вел дневник. 28 февраля вернулся к записям и вспоминал, как попал в больницу. Итак:

4 января – терпению боли пришел конец – и скорая отвезла меня в больницу № 50 на ул. Вучетича. Сразу куча анализов, лекарства, капельница. Лежал в палате № 403 на шестерых, но вначале нас было четверо.

6 января – утром в палату пришел хирург и сказал, что откладывать операцию нельзя, а потом, после нее, признался: «Вы были на флажке».

Пришла медсестра, побрила низ живота, раздели донага, прикрыли белой простыней и повезли в операционную, как на плаху. Лежал и думал: это конец или еще нет? Операция проходила под наркозом и длилась более 3 часов.