Детство в тюрьме - Пётр Якир

В июле 1942 года в лагерь привезли прелую ржаную муку. Все бригады были брошены на ее разгрузку. Многие ели муку в сыром виде, а потом в лагере из этой муки начали варить затируху. Соли было мало, и затируха была ужасная на вкус. Но давали ее «от пуза», т. е. сколько хочешь, и оставшиеся в живых стали на вид поправляться как на дрожжах, но поправка эта была мнимая, люди продолжали отекать, и многие все равно умирали. Как-то привезли свеклу; ее выдавали по штуке на человека; лица и тела у всех стали красного цвета…

В это время, по слухам, из Москвы приехала комиссия по проверке лагеря. Многих зэков вызывали и расспрашивали о питании и режиме первого военного года. Комиссия работала около месяца. Были арестованы все начальники лагпунктов, старшие надзиратели и начальники конвоя. В августе их судили, многие зэки выступали свидетелями. Администрация обвинялась в произволе, в избиениях, в расстрелах, в урезке питания и т. д. Всех приговорили к разным срокам с бытовавшей уже тогда формулировкой — «замена фронтом».

Вновь прибывшее начальство состояло, в основном, из раненых фронтовиков, и жить в лагере стало заметно легче. Конвоиры и надзиратели разговаривали с нами, питание несколько улучшилось, цинготникам стали давать пророщенный горох. Впервые были образованы ОПП (оздоровительно-профилактические пункты). В нашем ОПП поместили на два месяца наиболее дошедших. В ОПП зэки не работали и их довольно неплохо кормили: 800 грамм хлеба, суп, два раза каша, 20 грамм сахара, 20 грамм масла, 100 грамм мяса или рыбы. Выдавали также по 20 грамм рыбьего жира и два раза в день по столовой ложке никотиновой кислоты. В столовой появились бочки с настоем хвои, раньше никто не знал, что им можно лечиться от цинги.

Вольный врач, выпускница Московского мединститута, несмотря на то, что я был в довольно хорошем состоянии, зная, что мне осталось до конца срока два месяца, определила меня в ОПП. Я не верил, что меня освободят, так как всех задерживали. За семь дней до конца срока я выписался из ОПП. Чтобы не мучиться эти последние дни, я выпросил в санчасти люминал; утром, съев пайку, принимал его с кипятком и спал целый день. На работу меня не будили. Наступил день освобождения. Я, сонный, поплелся в УРЧ (учетно-распределительная часть), где мне спокойно объявили, что задерживаюсь до особого распоряжения. Меня предупредили, что с завтрашнего дня я должен выходить на работу.

Как раз в этот день с Большой Косалманки прибыл с этапом Сергей Федорович. На следующий день мы вышли в лесное оцепление. Зашли в глубь леса и долго, сидя у костра, беседовали. Я предлагал различные проекты: побег, голодовка, еще одно заявление на фронт, или убить кого-нибудь из ненавистных начальников. Сергей Федорович отверг все эти предложения. Он напомнил мне, что я не один, что сейчас никого не выпускают, а за побег и за голодовку судят как за контрреволюционный саботаж. Он рассказал, что недавно на Большой Косалманке расстреляли несколько человек, которые рассуждали в бараке по поводу окружения наших войск под Харьковом весной 1942 года. Несколько дней, ничего не делая, мы провели у костра. Бригадир, видимо, заявил начальству, и нас перевели на биржу. На бирже все было как на ладони, и нам приходилось, хотя и не в полную силу, участвовать в погрузке железнодорожных вагонов. Мимо проходили эшелоны с ранеными, которые снабжали нас махоркой, а иногда перепадали хлеб и сахар.

Прошел месяц, как вдруг меня неожиданно вызвали на этап. Куда, мне не сообщили; я и мои друзья терялись в догадках. Мы предполагали, что меня хотят увезти и рассчитаться за то, что я был одним из главных свидетелей по делу лагерной администрации. Вечером меня сдали в проходящий «Столыпин», и я поехал на Север. Через несколько часов мы прибыли на станцию Сосьва — там находилось управление Севураллага. Там же находился и штрафной лагпункт. По рассказам, это был один из самых страшных лагерей, и я решил, что меня везут туда.

Там был такой произвол, что администрация даже не входила в зону, хлеб перебрасывали через забор; царила жульническая анархия, и простого мужика наверняка ждала смерть, или ему нужно было пресмыкаться перед жуликами.

Но, вопреки моим предположениям, меня поместили в центральный изолятор. Я просидел в нем около 10 дней. Как-то вечером меня вызвали и повели неизвестно куда; один конвоир шел впереди, другой — сзади. Мы шли по узкой тропинке, и мне все время казалось, что меня сейчас пристрелят.

Пройдя километра два, мы вышли к большому одноэтажному деревянному дому, освещенному электричеством. Мы вошли в здание и подошли к одной из дверей. На ней было написано: «Начальник оперчекистского отдела Севураллага полковник Петров». Дверь распахнулась, я вошел, конвоиры остались за дверью.

Комната была большая, в ней был стол, диван и книжные шкафы. За столом сидел седой полковник, рядом с ним две женщины.

— Здравствуйте, садитесь, — сказал полковник, указывая на кресло, а затем обратился к женщинам: — Ну, посмотрели, теперь идите.

Женщины вышли, мы остались вдвоем. Полковник сказал:

— Вот вы, оказывается, какой. А я думал, что вы взрослее и крупней. Учтите, что я о вас знаю все. Я думаю, что в основе своей вы советский человек и сделаете все, чтобы искупить вину своего отца.

— Я не знаю, в чем вина моего отца. В лагере я получил много свидетельств, что он не был ни в чем виноват.

— Мы не будем сейчас в этом разбираться. Он осужден как изменник родины, а вы должны доказать, что вы настоящий советский человек.

— Я подавал несколько заявлений на фронт и рад был бы отдать свою жизнь за родину.

Полковник нажал кнопку, и в комнату вошла девушка с подносом, на котором был бифштекс с жареной картошкой, два бутерброда с колбасой и графин с вином.

— Вы сейчас покушаете, а потом мы с вами поговорим, — сказал полковник и, закрыв на ключ сейф и ящики стола, вышел из комнаты.

Минуту поколебавшись, я решил пожрать. Вино было слабенькое; мясо и колбаса были очень вкусны. Когда я все съел, у меня появилась потребность покурить. В этот момент, как в сказке, появился полковник и, не дожидаясь моей просьбы, преподнес пачку «Казбека». Потом он сказал:

— Завтра вас отправят обратно на 7-ой лагпункт, мы вас решили освободить. В лагере об этом никому не говорите. Через некоторое время вас отправят в Свердловск, где устроят работать и учиться. Я думаю, вы оправдаете наше доверие.

Меня увели, а на следующий день я благополучно прибыл на станцию Карелино. Я рассказал все Сергею Федоровичу. Он долго молчал, а потом сказал:

— Ну, что ж, сынок, у тебя начинается танец на острие ножа. Смотри, не поскользнись, а то нож вонзится прямо в бок. С этими господами игра очень опасна.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});